Беспокойный - Андрей Воронин

– Старший прапорщик Палей, товарищ генерал-полковник!

– Ну да, конечно. Скажите, как бы нам повидаться с начальником режима?

– Разрешите проводить?

– Несомненно. А то в этих ваших казематах черт ногу сломит.

Палей четким строевым движением повернулся к короткой шеренге почетного караула.

– Сержант, командуйте, – распорядился он, решив для экономии времени пренебречь уставной процедурой: все равно эти шпаки в погонах с большими звездами ничего не заметят. Почетный караул выставили… Спрашивается: для кого?!

Сержант с секундной заминкой, вызванной, несомненно, нарушением привычного порядка («Сержант Гаврилов!» – «Я!» – «Выйти из строя!» – «Есть!»), покинул шеренгу, повернулся к ней лицом и скомандовал:

– Караул, налеву! Шагом – арш! Караул затопал прочь.

– Веди нас, Вергилий, – сказал Палею Шебаршин.

Прапорщик не знал, кто такой Вергилий, но смысл приказа был ему понятен, и он, повернувшись к не устающему разочаровывать его своими неуставными, интеллигентскими замашками начальству, пошел впереди, указывая дорогу. За спиной у него практически сразу завязался негромкий, вполголоса, изобилующий учеными терминами и оттого абсолютно непонятный, как если бы велся на санскрите, разговор. Впрочем, пардон; будучи не в состоянии вникнуть в технические детали, общий смысл и направление беседы Палей все-таки улавливал: генерал интересовался ходом исследований, а полковник не столько докладывал, сколько оправдывался, ссылаясь на конструктивные недостатки оборудования, сырость общей теории и сомнительность каких-то там предпосылок. Дело было ясное: доктор Смерть попусту расходовал мегаватты электроэнергии, тратил казенные деньги, гробил дорогостоящее оборудование и пачками отправлял на тот свет испытуемых, и все это без видимой отдачи… По мнению старшего прапорщика Палея, которым, увы, никто не интересовался, Черных был самый обыкновенный жулик и очковтиратель – короче говоря, вредитель, которому самое место в похоронной камере.

Уже выйдя из лифта и очутившись в сводчатом ангаре шестой штольни (на этот раз, по случаю прибытия начальства, освещенном – не ярко, а в самый раз, чтобы его превосходительство и впрямь не переломало ноги), Шебаршин, обращаясь к полковнику, изрек сакраментальное: «Думать надо, Валерий Игоревич. Думать! И работать не покладая рук».

Черных при этом не столько внимал начальству, которое не могло сказать ему ничего нового, сколько с любопытством праздного зеваки глазел по сторонам: в шестой штольне, да и вообще в этой части бункера, он был впервые. При виде догнивающих у стены грузового «опеля» и амфибии с гербом Третьего рейха на дверце он буквально разинул рот, словно это было бог весть какое зрелище. Видел бы он, что хранится в некоторых законсервированных ангарах по соседству! Обмочился бы, наверное, от страха, а может, и обгадился…

Шебаршин, напротив, никак не реагировал на окружающее, поскольку бывал здесь неоднократно. Сегодня он даже воздержался от традиционного замечания по поводу царящего вокруг запустения и беспорядка; Палей посчитал это дурным знаком, но, поразмыслив, решил, что это не его ума дело.

По случаю прибытия Шебаршина железная дверь в неприметной нише была не заперта. Палей повернул ручку, с усилием потянул на себя массивную стальную плиту и отступил в сторону, пропуская начальство. При этом он заметил, что прихожая комендантских апартаментов сегодня тоже освещена.

Шебаршин вошел первым. Черных последовал за ним, напоследок бросив на прапорщика такой взгляд, словно опасался, что его обманом завлекли в пыточную камеру святой инквизиции или на какой-нибудь электрический стул. Его можно было понять: придя сюда впервые, было трудно заподозрить, что за невзрачной железной дверью скрывается не забитая старым хламом тесная кладовка, а роскошные апартаменты бригаденфюрера СС Ризенхоффа. Жалея, что там, внутри, именно апартаменты, а не глубокий колодец с заостренными кольями на дне, Палей аккуратно, без стука прикрыл тяжелую дверь и остался снаружи, на посту. Когда дверь закрылась, прапорщик с легким изумлением обнаружил за ней очкастого референта его превосходительства, о котором, грешным делом, начисто забыл, настолько тихо и неприметно тот себя вел. Референт тоже остался снаружи; бросив на прапорщика равнодушный взгляд сквозь круглые стекла очков, он уставился в противоположную стену и замер, будто его выключили.

Генерал-полковник Шебаршин, легко ступая по вытертой до джутовой основы ковровой дорожке обутыми в светлые кожаные мокасины ногами, пересек приемную с картиной на стене и стоящими в пирамиде немецкими карабинами, отодвинул тяжелую ветхую портьеру и весело позвал:

– Виталий Анатольевич, ау! Принимайте гостей! Проходите, коллега, – добавил он, обернувшись к полковнику Черных. – Убедитесь наконец, что ваш начальник режима – фигура отнюдь не мифическая, а вполне реальная.

Полковник флотской контрразведки Маковский шагнул на середину кабинета. Его обширная лысина блеснула в свете потолочного плафона, морщинистое, как печеное яблоко, лицо расплылось в приветливой улыбке. Полковник Черных замер на пороге. Челюсть у него отвисла, глаза вылезли из орбит, а лицо покрылось смертельной бледностью, как будто он увидел привидение.

– Проходите, господа, – посмеиваясь, предложил весьма довольный произведенным эффектом лысый клоун, в прошлой жизни носивший серую робу с номером БЗ/7-0295 на левой стороне груди. – Как я понимаю, у вас ко мне имеются вопросы, на которые я готов с удовольствием ответить.

* * *

При свете ручного фонаря, который заботливо, так, чтобы луч все время падал на рабочую поверхность, держал Борис Иванович, Сергей Казаков разместил в промежутке между двумя неровно уложенными строительными блоками последний заряд, вдавил в податливую массу детонатор и присоединил провод к пучку других проводов, которые, лучами расходясь во все стороны, тянулись к другим зарядам.

– Вот и все, – сказал он, вставляя в гнездо соединительного коллектора основной провод. – Хорошо работать, когда все под рукой! Недаром про этого Гадзаева говорили, что он профессиональный подрывник.

– Про него говорили, что он виртуоз, – напомнил Рублев.

– Ну уж, виртуоз! – пренебрежительно фыркнул Сергей. – Виртуоз – это когда, как Паганини, целый концерт на одной струне… А когда человек умеет работать, точно знает, что ему необходимо для работы, и имеет все это и еще кое-что сверх того в своем распоряжении, это не виртуоз, а просто хороший, крепкий ремесленник. Что там у нас со временем?

Борис Иванович посмотрел на часы.

– Восемь с половиной минут.

– Еще и перекурить успеем, – сказал Сергей и, на ходу разматывая провод, двинулся вглубь семнадцатой штольни.

Борис Иванович шел рядом, светя фонарем и неся на плече оба рюкзака, один из которых основательно полегчал.

– Зря ты это, – сказал он вдруг.

– Что «зря»? – не понял Сергей.

– Зря ты тогда, в деревне, сказал этому бородатому, что хочешь взорвать российский военный объект. У меня твои слова теперь из головы не выходят. Ведь это ж и есть российский военный объект! Оборонного, мать его, значения. А мы, как эти… Где я только не был, с кем только не воевал, но чтоб со своими…

– Нашел своих, – сказал Казаков, присаживаясь на корточки за ржавым остовом ленточного транспортера. – Самые обыкновенные фашисты, только по-русски говорят и зарплату в рублях получают. А так – ну никакой же разницы! Посвети-ка вот лучше.

– Ну, правильно, – сказал Борис Иванович, направляя луч фонаря на его ловко работающие руки. – Я же понимаю, тебе обидно… Опять же, опыты над людьми – антигуманно, то да се… А где ты видел гуманное оружие? Гонка вооружений – это плохо, любой школьник подтвердит. Но где бы мы сейчас были, если б лабораторию, в которой Курчатов с Сахаровым атомную бомбу придумывали, какие-нибудь гуманисты вроде нас с тобой на куски разнесли?

– Там же и были бы, – проворчал Казаков, вставляя провод в разъем инициирующего устройства, представлявшего собой плоскую жестяную коробку защитного цвета с единственной кнопкой. – Жили бы, по крайней мере, не хуже. А скорее всего, даже лучше, разве что под другим флагом…

– Ты что несешь? – грозно набычился Рублев. – Что думаю, то и несу. Служил-то я, согласись, честно, присягу не нарушал, а мои мысли – мое личное дело, мои, так сказать, скакуны… Какие-нибудь шведы, швейцарцы или, скажем, лихтенштейнцы уже сотни лет ни с кем не воюют, соблюдают нейтралитет, не имеют ни ядерного оружия, ни желания его заполучить, а погляди, как живут! И под своими, что характерно, флагами. Да бог с ними, с этими карликами, зайдем с другого конца. Гонка вооружений, говоришь? Атомная, говоришь, бомба? Да перестань! Сам подумай: ну какой толк от этого их психотропного оружия на театре военных действий? А вот секретные операции, пакости исподтишка – это да. А главное назначение этой дряни, как я понимаю, – это установление и поддержание режима внутри страны. Ну, и организация переворотов в сопредельных государствах. Посветил лучиком в нужную сторону – глядь, а там уже толпы демонстрантов швыряются камнями в резиденцию главы государства и размахивают антиправительственными лозунгами. Скинули неугодного нам президента, поставили своего наместника, переключили контакты с плюса на минус – и та же самая толпа новому правителю пятки лижет и визжит от восторга… Нравится тебе такая картинка? Мне – нет. Присяга присягой, а на такую поганку я лично не подписывался. Как там про нас говорили: охраняют, мол, спокойный сон мирных граждан… А что тут с этими мирными гражданами делают, словами не расскажешь. Это видеть надо. Я видел и поэтому вернулся. А ты – как знаешь. Вентиляция – вон она, через полчаса будешь на свежем воздухе…