Психоанализ культуры - Зигмунд Фрейд

сути, и у зверочеловека все обстояло так же, не иначе. У него инстинкту животных соответствует его собственное архаическое наследие, пусть даже другого объема и содержания.

После этих рассуждений я без колебаний берусь утверждать, что люди каким-то специфическим способом всегда подозревали, что когда-то они убили и съели своего прародителя.

Теперь следует ответить на два очередных вопроса. Во-первых, при каких условиях такое воспоминание оказывается в составе архаического наследия? Во-вторых, при каких обстоятельствах ему удается активизироваться, то есть переместиться из своего пребывания в бессознательном Оно в сознание, пусть и в измененном или искаженном виде? Ответ на первый вопрос удается легко сформулировать: если событие было достаточно важным или довольно часто повторялось – либо же и в том и в другом случае. В отношении отцеубийства присутствовали оба условия. Касательно второго вопроса следует заметить следующее: нужно учитывать целый ряд влияний, все их вовсе не обязательно знать. Вполне мыслимо и спонтанное развитие событий по аналогии с формированием некоторых неврозов. Безусловно, решающее значение имеет активизация следа забытого воспоминания в результате современного повторения реального события. Таким повтором стало убиение Моисея. Позднее им стало ошибочное осуждение судом на смерть Христа, что выдвигает эти реальные события в первый ряд действующих причин. Дело выглядит так, будто без этих инцидентов не состоялось бы рождение монотеизма. В памяти всплывает изречение поэта: «Чтоб бессмертным жить средь песнопений, надо в жизни этой пасть»[99].

В заключение приведу замечание, содержащее психологический аргумент. Традиция, основывающаяся только на изустной передаче, не могла породить свойство навязчивости, присущее религиозным феноменам. Она выслушивалась, обсуждалась, иной раз, подобно любому другому сообщению извне, отвергалась, но никогда не обретала привилегию быть свободной от требований логического мышления. Должно быть, сначала ей выпадала участь быть вытесненной. Некоторое время она работала в бессознательном, прежде чем при своем возвращении в сознание достигала мощного влияния и получала возможность подчинить своей власти людей, подобно тому, что мы наблюдали с удивлением, но без понимания в отношении религиозной традиции. И это соображение достаточно весомо, чтобы заставить нас поверить, что на самом деле все так и происходило, как мы старались описать или, по крайней мере, весьма похоже.

Вторая часть

Выводы и повторения

Следующую часть этого исследования не могу не предварить публичными пояснениями и извинениями. Дело в том, что она является всего лишь точным, почти дословным повторением первой его части, сокращенным в некоторых критических экскурсах и расширенным за счет дополнений к проблеме возникновения специфического характера еврейского народа. Знаю, что такой способ изложения столь же нецелесообразен, сколь и бесхитростен. Да я и сам совершенно его не одобряю.

Почему же я этого не избежал? Найти разгадку мне удалось без труда. На данный вопрос мне легко ответить, но трудно признать свою вину. Просто мне не удалось замаскировать следы довольно необычной истории возникновения этого сочинения.

Фактически эта работа писалась дважды. Сначала – несколько лет назад, в Вене, где мне не верилось в возможность ее публикации. Тогда я решил отложить ее, но она мучила меня как некое неотвязное привидение, и я нашел такой выход: выделил из нее две части и опубликовал в нашем журнале «Imago» в качестве психологического начала работы в целом («Моисей – египтянин») и основанную на нем историческую конструкцию («Если Моисей был египтянином…»). Остаток же, содержавший, собственно говоря, самое предосудительное и опасное – применение моих идей к рождению монотеизма и к пониманию религии вообще, я придержал от опубликования, как мне думалось, навсегда. Тут в марте 1938 г. неожиданно произошло немецкое вторжение, вынудившее меня покинуть отечество, но и избавившее от опасения вызвать своей публикацией запрет психоанализа там, где его еще терпели. Едва оказавшись в Англии, я почувствовал неодолимое искушение обнародовать свои придержанные умствования и начал перерабатывать третью часть исследования в виде дополнения к двум уже появившимся. Естественно, с этим оказалась связана частичная перекомпоновка материала. На этот раз мне не удалось втиснуть весь материал в эту вторую переработку, а с другой стороны, я не мог решиться на отказ от всего ранее написанного и в результате присоединил в неизменном виде все первое исследование ко второму, с чем как раз и связан упомянутый недостаток – пространные повторы.

В данном случае я мог бы утешить себя, что обсуждаемые мною проблемы все же достаточно новы и важны независимо от того, насколько мое их изложение верно, поскольку нельзя считать серьезной неудачей то, что читателю предоставляется возможность дважды прочитать одно и то же. Есть проблемы, о которых нужно говорить не единожды, как и те, о которых часто можно вообще не говорить. Но при этом читателю нужно предоставить свободу решать, задержаться ли на какой-то теме или вернуться к ней еще раз. Не следует якобы в целях разъяснения в одной книге дважды повторять одно и то же. Это следствие неумелости, вину за которую мне следует взять на себя. К сожалению, творческая энергия автора не всегда подчиняется его воле. Произведение удается, насколько это возможно, и зачастую противостоит его создателю как нечто независимое, даже как чуждое ему.

А. Народ израильский

Вполне понятно, что метода, подобная нашей, – когда из доставляемого традицией материала выбирается кажущееся подходящим и отсеивается то, что нам не годится, а отдельные фрагменты автор соединяет, руководствуясь психологическим правдоподобием, – не гарантирует достижения истины, и правомерно спросить, для чего вообще затевалась данная работа. Ответ основывается на ее результате. Если заметно снизить строгость требований, предъявляемых к историко-психологическому исследованию, то, вероятно, станет возможным решить проблемы, всегда казавшиеся заслуживающими внимания, а в результате последних событий заново привлекшие интерес наблюдателей. Как известно, из всех народов, живших в древности в средиземноморском бассейне, еврейский народ едва ли не единственный сохранивший до сего дня и название, да, пожалуй, и свою суть. С беспримерной способностью к сопротивлению, вопреки всем невзгодам и гонениям он развил специфические черты характера и вместе с тем приобрел искреннюю неприязнь остальных народов. Откуда взялась эта живучесть евреев и как их характер связан с их судьбой, об этом очень хотелось бы узнать побольше.

Следует исходить при этом из черты характера, определяющей их отношение к другим народам. Нет никакого сомнения в том, что евреи обладают особенно высоким мнением о себе, считают себя более возвышенными, выше стоящими, превосходящими всех других, от которых они отличаются и многими своими обычаями[100]. При этом их отличала незаурядная уверенность в жизненном успехе, будто они тайно владеют неким ценным благом, неким видом оптимизма, каковой верующие назвали бы «упованием на бога».

Нам известна причина такого поведения, и мы знаем, что является их потаенным сокровищем. Они действительно считают себя