Георгий Иванов - Ирина Одоевцева - Роман Гуль: Тройственный союз. Переписка 1953-1958 годов - Георгий Иванов

116. Роман Гуль — Ирине Одоевцевой и Георгию Иванову. 24 июня 1956. Нью-Йорк.

24 июня 1956

Дорогие Ирина Владимировна и Георгии Владимирович, говорят, что я перед Вами виноват — долгим, непростительным молчанием. Это верно. Те, кто говорит, — правы. Но опять же в нашей закрученной жизни — всегда есть тысяча смягчающих обстоятельств. Поэтому смягчите и смягчитесь. Итак, хочу думать, что здоровье Г. В. теперь поправилось. И тут же не могу не прибавить, как хорошо «серпасил» подействовал на жену. Вот она только что отправилась в наше «имение» Питерсхэм — и ходили перед этим к «придворному» доктору. И что же? 13 с половиной! Этого у нее никогда в жизни не было. Ведь, повторяю, годами не спускалось — держась на 22-23-25. И всего одна таблетка на ночь. Хорошо ли Вас лечат? Тут бы Вам наверняка дали бы этот самый серпасил — небольшими дозами — и не страшно и хорошо. Ну, вот. Теперь насчет того, как принимать витамины «С». Каюсь, забыл спросить жену. Т. е. не забыл, а она сказала, а я забыл — как и что она сказала и боюсь сейчас прописывать Вам наобум. Но это средство — ведь оч<ень> безобидное — его, думаю, можно глотать и так и эдак? Хотя — виноват — воздерживаюсь — лучше уж спрошу жену по очередному телефону. И тогда напишу.

Далее. Не могу понять, о каких белых страницах в книге Рыжего Вы пишите. Какие-то страницы о невозвращенстве. Не понимаю. Я приобрел для Вас самую настоящую книгу в «Чех<овсхом> Изд<ательстве>» и там не должно было быть никаких белых стр<аниц>. Напишите номера стр<аниц>, которых, видимо, у Вас не хватает, и я Вам попробую их изобразить, если, конечно, их не 50 и не 125. Была бы эта книга здесь — обругали бы и обменили бы. Вот свиньи-собачьи (это я цитирую Ваш роман — швейнхунды![852]).

Теперь роман. Отрывок идет в ЭТОМ июньском номере. И стихи тоже.[853] Так что перед Одоевцевой мы чисты, как младенцы на свежей пеленке. Второй отрывок необходим будет в августе обязательно, чтобы дать в сентябрьском номере. Так что понадуйтесь! И не задерживайте для своего же личного благополучия и благоденствия.

Дальше. Письмо Жоржа. С ним есть некоторые сложности. Мих. Мих. всем этим несколько обеспокоился, он не любит таких переписок из двух углов. И как Соломон все взял на свой суд. Своею собственной рукой [854] он удалил все грубые и нехорошие слова из письма рыжих (недобросовестные, честнее и пр., заменив их парламентарными). Но и у Жоржа удалил некоторые красоты. Мне было жалко тех красот — пусть то Федот — да он не тот... Но ничего я, маленький человек, тут поделать не мог и не могу. Но в общем — картина получится для Вас вполне успокоительная. Их письмо — превращено в корректное. А Вы подробно и обстоятельно отвечаете. Таким образом, то, чего хотели рыжие — обосрать — (ах, простите! я, кажется, хотел сказать что-то не то) — не вышло. Во-первых, они не ждали, не гадали — что будет Ваш ответ (тут уж маленький человек — дер клейне Ман* — постарался! — поцалуем его все вместе за это усердие!), — а он есть, и все дело обмердированья[855] — кончилось одним пуком — фальшивым и никуда негодным, как у Ильязд-Зданевича.[856]

Далее. Далее пойдут жестокие слова. Вы спрашиваете, делает ли ч<то>-н<ибудь> М. М. в смысле помощи Вам? Что же может сделать М. М. после того, что он уже для Вас сделал? Ведь он перешел все границы возможного — он из Юм. Фонда — вам выхватил такую уйму — под всякими предлогами — что бо<дальше наискосок обрезан нижний край страницы. — Публ.> ни хотел — он ничего там не может <...> такой некий лист подписной среди братьев литераторов. Думаю, что дол<ларов> около ста (хотя не уверен) собрать можно бы было. Я бы за это взялся, но сейчас, конечно, не сезон в том смысле, что все разъезжаются, наступила жара — и такие цветы в таких обстоятельствах не цветут. Их надо разводить с осени, как люди съедутся. Если Вы в принципе не против подписного листа (почем я знаю! может быть, Вы скажете — к черту листы! хоть на литейном заводе служить! хоть с тяжелой киркой![857] но листов — не позволяю, не одобряю, не желаю!) — но вот если в принципе не против — то я могу это проделать с осени. Ну, в сентябре будет сказано, что поэт заболел, поэт в тяжелом положении — и дальше известная формула Блока по отношению к Кузмину — «надо спасти поэта».[858] Кстати. Федин мне много рассказывал про жену Мандельштама, [859] она страшно была энергичная, и всегда приходила к нему вот именно с этой классической формулой, и Федин боялся ее в этом смысле как огня. Читая Ваше письмо, вспомнил я и о другом. Как Федин и Илья Груздев [860] рассказывали, как Мандельштам в Госиздат продал (и не раз!) чужие прозаические переводы, совершенно кошмарного стиля и языка.[861] Манд<ельштам> этим был знаменит. О нем ходили всякие анекдоты на эту тему. Если бы Фил<иппов> (он же Филистинский, но он же не Филиппов и не Филистинский, а как сказал мне знавший его ленинградец — Эрдени [862]) был литературным человеком — он бы знал, но он был в Лен<инграде> вне литературы, ничего сего знать не мог. Кстати, в конце двадцатых годов этот Фил-Филис-Эрдени выпустил сборник стихов под названием «Мусор слов».[863] И Корней Чук<овский> в «Красной газете» написал убийственный отзыв о том, что мы вполне можем согласиться с автором — что это мусор слов.[864] Обычно о таком языке говорят, что он дубовый, суконный, но нам жаль дуба и сукна, это именно — мусор слов, и пр. На этом литер<атурная> карьера этого типа там и окончилась. Ну, вот, думаю, что на все вопросы я ответил. Да, посылка к Вам ушла уже <дальше обрезан нижний край страницы. — Публ.>

* Der kleine Mann(нем.) — маленький человек.

117. Георгий Иванов - Роману Гулю. 9 июля 1956. Йер.

<9 июля 1956. Почтовый штемпель Йера на конверте>

Дорогой Роман Борисович*,

Две недели собирался Вам ответить и все не мог Это результат «лечения», которому я подвергся. Меня, как здешний эскулап выражается, «спасли», но ценой того, что я стал идиотом. Этому лечению сопротивлялись все настоящие доктора, до того меня пользовавшие, и были правы — результат налицо. Но выбора не было. И не будем об этом говорить.

Не могу — уж простите — попасть в тон нашей прошлой остроумной переписки — все мои умственные способности закрылись или, м. б., навсегда прекратились... Я веду гнусное растительное существование и, по-видимому, обречен вести.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});