Мамалыжный десант - Валин Юрий Павлович

Минометчик замахивался снова – широко, смачно. Тимофей ударил его в голень, как учили, заставил пошатнуться.

– Ты… б… баран!

Автомат вскидывать одной рукой было трудно, но он взведенный. Очередь пропорола крышу так верно послужившей «голубятни».

– Убью, гад! Работает СМЕРШ!

Каждое движение отдавало такой болью в перебитой руке, что в глазах темнело. Тимофей на ощупь дал еще очередь – повыше, чтоб никого не задеть. От отдачи вовсе поплохело…

В себя пришел, стоя на коленях. Автомат-то где? Рядом Сречко и Сергеев били минометчика – били ногами и всерьез. Орал встревоженный двор.

– Хорош, убьете дурака! – промычал Тимофей.

Появился старшина из конвойных, дал очередь вверх.

– Стоять! Работает СМЕРШ!

Этот подавляющий, парализующий крик, которому учили на мимолетных курсах, неизбежно срабатывал. Дурдом во дворе утихомирился…

Потом к сломанной руке приматывали шину-дощечку. Тимофей хотел сказать, как ее лучше уложить, но малейшее касание отдавало такой болью, что кроме мата и рычания ничего и не вымолвишь. Вроде Сречко в машину подсаживал, но это помнилось мутно и слабо…

15 октября 1944 года 36-я танковая Нижнеднепровская бригада прорвала оборону немцев, прошла центром города и закрепилась на берегу Дуная. Танкисты сдерживали контратаки немцев трое суток. 13-я Новобугская бригада и югославские бойцы прорывались к железнодорожной станции и мосту через Саву. Силами 38-го гвардейского танкового полка был взят Главный вокзал.

Жестокие бои за предмостные укрепления на Саве продолжались четыре дня. Немцы упорно дрались за высотное здание «Албания», гостиницу «Москва», крепость Калемегдан. Эту цитадель над Дунаем на рассвете 20 октября атаковали наши танки и партизаны 1-й Пролетарской дивизии НОАЮ.

Поздним вечером 20 октября 1944 года Белград был окончательно освобожден.

Во всех этих нелегких, но славных событиях сержант Лавренко участия не принимал: в госпитале был Тимофей.

13. Октябрь – ноябрь. Тылы

Жизнь ранбольного не то чтобы веселая, зато чистая и размеренная. Многим кажется скучной, но товарищу Лавренко так не показалось. Сначала было больно, и процедуры шли мучительные, потом конечность под гипсом вознамерилась зверски чесаться, но Тимофей отвлекался иными делами, поскольку был ходячий и, в сущности, легкораненый, а так далеко не всем везет.

– Заживет, как на щенке-кобельке, – предсказала остроносая военврач, начальник отделения. – Гуляй в палату, мальчоночка. Повезло, раскололись кости как по заказу: аккуратнее не бывает.

В палате было нудновато. Засунули почему-то в почти отдельную, трехместную: сосед, тоже сержант, но авиационный, спал как сурок круглые сутки, еще одна койка стояла пустая.

Для начала Тимофей тщательно ознакомился с ситуацией на фронтах, делами тыла и текущим международным положением – о взятии Белграда ничего не писали, поскольку газеты имелись лишь недельной давности. Рука ныла тупо и неустанно, но пальцы слушались, если осторожненько лист газетный придержать или еще что-то легко-тренировочное. Видимо, заживет. Ужас, когда думалось, что руку вообще от-чикают, очень даже помнился. Ну, то от шока, последствий контузии и внезапности. Раз миновало, следует оздоравливаться и провести разведку расположения.

Шелехов лежал на первом этаже. К нему не пустили, но Тимофей успокоил горластую нянечку, заверил, что лезть внаглую никуда не собирается, но о состоянии боевого товарища узнать обязан, поскольку то и по-солдатски, и по-божески справедливо. Смирение, вежливость и не особо глубокие, но очевидные медицинские познания няньке понравились, пояснила что и как, велела заходить попозже, дня через два. Из неприятного: пожалела, что такой сопляк – и уже воюет. Тимофей сознавал, что без автомата и формы выглядит младше, но не настолько же?! Ладно, зато глюкозы нянька дала.

Как раз через два дня ранбольного навестили Торчок с Сергеевым. Павло Захарович был мрачен и неразговорчив, сказал лишь, что выбрались и «сдали гадов как положено». Остатки опергруппы завернули к госпиталю проездом, отдали Тимофею форму и телогрейку, что было немаловажно: больничный халат и маячащая по выписке выдача неизбежно жутко застиранной и залатанной формы «пятого срока» ранбольного Лавренко ничуть не радовали. Контрразведчики наказали выздоравливать побыстрее, «отож будут ждать в группу», и укатили.

Там-то жизнь продолжалась, а тут… И писем опять не будет: это пока отправленное Тимофеем уже из госпиталя письмо до Плешки дойдет, да ответ вернется… Писал насчет ранения осторожно, хорошо хоть левую переломило, почерк прежний остался, не так напугает новость. Вообще Стефэ не трусливая и стойкая, но сейчас ее волновать никак нельзя.

Нет, нужно как-то организм мобилизовать на скорейшее сращение костей. Тимофей ежедневно уговаривал организм, в воскресенье посмотрел кино «Большая земля»[41] (очень даже ничего фильм, жизненный), одноруко помогал санитаркам, узнавал всякое полезное о хирургии. С одним воронежцем-противотанкистом приноровились шить в две с половиной руки, собственную форму подправили.

Воронежец был опытен, третий раз в госпиталь попадал. Несмотря на распоротое осколком плечо, уговорил на складе свои почти новые шаровары и прочее сохранить, не сдавать по инстанции. Ну, везде живые люди: если подойти как надо, то и суровая кастелянша в положение войдет. Кроме всяких госпитальных премудростей воронежец очень толково рассказывал о борьбе с танками, что тоже было полезно. Тимофей хоть и побывал разок на боевой машине, но всецело осознавал пробелы в знаниях по бронетанковой части.

Через неделю в госпитале обнаружился еще один знакомец. Рассаживались для просмотра кинофильма, а тут – шум, базар, «с нижними битыми конечностями в первый ряд, то всем известно!».

– Опять боевую бдительность проявляешь, несправедливости прямиком на месте кладешь? – не без некоторого злорадства поинтересовался Тимофей.

– Ух ты, разведка?! – без обиды восхитился лопоухий минометчик, ухватил за рукав, прытко отшкандыбал на костылях к стене. – Не поверишь, извиниться хотел, совесть так и изгрызла. Дурак был, вот точно дурак. Но сам посуди: рация, нашивки, пилотка на два размера больше! Как тут не заподозрить? Прости окаянного торопыгу, братан. У меня после твоих земляков два зуба шатаются.

Минометчик действительно выглядел покоцанным донельзя, но бодрым. Зацепило его осколками едва ли не последнего выпущенного фрицами по Белграду снаряда. Клялся, что «еще неделька передыха, и на батарею сбежит». В сущности, нормальный парень, только слишком торопыга.

Ранбольной Лавренко сделал себе заметку в памяти, что нормальные парни в определенных обстоятельствах бывают еще и поопаснее фрицев. Специфика службы, как любит повторять ученый старший лейтенант Земляков. Нужно делать выводы, стараться улучшать и предугадывать обстановку, использовать обстоятельства и не давать по пустякам ломать себе кости. Имелась мысль у Тимофея, что службу в СМЕРШ нужно продолжать, ведь есть же польза от сержанта Лавренко. Задание, как ни крути, выполнили. Вот старлей Нерода…

О судьбе прикрывавшего отход командира никаких точных вестей не имелось. По здравому размышлению, это не так и плохо. Если бы погиб, наверное, знали бы в опергруппе, а так все как-то уклончиво пояснили. Возможно, засекречено. Ну, когда-нибудь узнаем.

О задержании гражданки Лизаветы и отходе группы от дома полковника Тимофей постарался изложить в рапорте подробно и правильно, накалякал сразу, как оклемался. Понятно, писать подобные бумаги еще не приходилось, но некоторые формулировки и обороты доводилось слышать от офицеров группы, так что поднатужился и написал. Не все гладко – ну, все ж из госпиталя излагал, дадут снисхождение. Гм, наверное, дадут.

Рыже-задержанную старался не выгораживать, но изложил четко и ясно: содействие оказывала; пусть воспитания не советского, но может быть полезна и востребована для дальнейшей работы. Эх, самонадеянно для сержанта, едва ли одобрят, но не пропадать же рыжему человеку из-за малодушия и нерешительности отдельных военнослужащих? Пусть у нее шанс остается.