Семья Зитаров, том 1 - Вилис Тенисович Лацис

а потом обдумала все и не написала. Ты, братец, будь с ней осторожен. Она ловкая.

Карл молчал всю дорогу до самого дома. К Зиемелисам они так и не зашли, а вернувшись домой, Карл сразу поднялся к себе и написал Сармите следующую записку:

«Если можете, придите сегодня вечером на взморье к последнему шалашу в сторону Риги. Буду ждать между 11 и 12 часами.

К. Зит.»

Через полчаса Янка сообщил брату, что поручение выполнено.

— Она сразу же прочла записку? — спросил Карл.

— Нет, спрятала за блузку.

— Не рассердилась?

— Немного удивилась, но ничего не сказала.

— Значит, все хорошо.

«Голубка… Как идет к тебе это определение! Гораздо лучше, чем представляет себе это моя насмешница-сестра. Придешь или нет? Сможешь или не сможешь прийти?»

…Ночью он ждал ее на темном берегу. Она пришла, улыбаясь ему издали и смущаясь оттого, что явилась на его зов.

Когда Карл взял ее руку в свою, он почувствовал, как она вся дрожит. Дрожит, улыбается и лишилась вдруг голоса. Она отвечала на вопросы Карла кивками головы и счастливыми вздохами, отвечала всем своим юным существом. Но он не сказал ей, как горит его сердце, не находил ни одного подходящего слова для выражения обуревавших его чувств.

— У Ансиса теперь георгиевский крест и одна лычка на погонах, — сообщил Карл.

— Да, он, кажется, здорово держится, — ответила Сармите. — И у вас тоже крест. За что вы его получили?

— За разведку и привод пленных. Скажите, а как там, в лесу, на дорожных работах, десятники не очень сильно притесняют, не кричат на рабочих, не ругаются грубыми словами?

— Всякое бывает. На иных никогда не угодишь, вывези хоть десять полных возов, он все равно будет кричать, что мы лодыри и обманываем казну. А есть среди них и неплохие люди. Техник иной день совсем не является на дорогу, зато табельщик бегает каждые два часа и со всеми ругается. Он хочет казаться выше инженера. Русские солдаты всегда его разыгрывают.

Разговор их перешел на предстоящее освобождение Курземе и всякие случаи из жизни военных лет. Карл сердился на себя, что серьезными темами преграждает путь интимному объяснению, и с беспокойством посматривал на занимавшуюся над верхушками деревьев утреннюю зарю. Наступит утро, а он так ничего и не успеет сказать. В следующий раз он не сможет пригласить Сармите на свидание.

— Вам рано вставать, — напомнил Карл. — Не выспитесь.

— Это ничего. Только бы мама не проснулась, пока меня нет…

— Она у вас строгая? — улыбнулся Карл.

— Совсем нет. Она меня знает.

— Значит, вы сами строгая?

Сармите улыбнулась, ничего не ответив. Слегка дрожа от утренней свежести, она, укутавшись в платок, сидела на скамейке для сетей и смотрела в море, откуда уже поднимался туман. Карл молча глядел на ее профиль, на сжавшуюся в комочек фигуру и маленькие руки, придерживающие на груди платок. О чем думала она в этот предрассветный час? Как истолковывала его присутствие? На что надеялась, или чего боялась?

Пройдет ночь — и, может, больше не удастся быть вдвоем, через несколько дней ему нужно будет уезжать.

И неизвестно, вернется ли он. Но какая она милая, покорная, тихая, эта маленькая, чудесная Сармите! Скажи, наконец, ей, что ты намеревался сказать, пока еще не поздно!

Карл закурил папиросу, затянулся раза два и бросил. Сейчас он заговорит, выяснит все. Сейчас откроется ему счастье или гибель всей жизни. Но почему вдруг стало так жарко? Почему перестало биться сердце?

— Сармите… — неужели это его голос, и что это творится вокруг? Почему все звучит так незнакомо: шум моря, утренний ветер? Кажется, что это не он, Карл Зитар, берет руку Сармите и с вымученной улыбкой смотрит на нее. Это кто-то другой, а он лишь наблюдает за ним со стороны. — Сармите… — словно во сне он нежно обнимает ее плечи и все ниже и ниже склоняется к ее пылающей щеке. Прильнув лицом к ней, он замирает в ожидании и не может понять, почему его не отталкивают, почему эта теплая щечка не избегает его прикосновения. Неужели она действительно… Он не верит этому, но сон продолжается: его губы нашли губы Сармите, и она робко отвечает на поцелуй. Он способен теперь плакать и смеяться, упасть к ногам Сармите и перевернуть вверх дном большую моторную лодку. Нежность и буйство перемежаются в нем. Его сильные руки поглаживают пальцы Сармите так нежно, словно их касается легкое дыхание, но ему и это прикосновение кажется грубым, способным причинить ей боль.

— …Сармите, маленький Сармулит, ты не сердишься на меня?

Она отрицательно качает головой, и тогда он видит пару сияющих глаз и немного шаловливую улыбку. Удивительно, откуда у него появились такие нежные ласковые слова? Никогда прежде он так не говорил.

— Сармите…

— Да, Карл…

Он еще раз целует девушку, и они молча сидят, сблизив головы, как две озябшие птицы, до тех пор, пока из-за дюн не раздается утреннее пение петухов. Сармите высвобождается из объятий Карла, вскакивает и приглаживает волосы.

— Надо идти домой, скоро все проснутся.

— А завтра вечером… Сармите? Еще только три вечера…

— Жди меня. А теперь — до свидания.

Еще один, последний, поцелуй, крепкое рукопожатие — и она бежит через дюну, оглядывается, улыбается и исчезает из глаз Карла. А он, словно охмелев, блуждает по берегу моря, разговаривает сам с собой, улыбается своим мыслям и по-мальчишески швыряет далеко в море гальку. В его жизнь вошло что-то новое, небывалое.

Никто не узнал об их прогулке. Может быть, о чем-то догадывался Янка, но и он сделал вид, что ничего не заметил. Еще один вечер и еще один, затем старый Зитар истопил баню, чтобы воин вымылся, прежде чем отправиться на поле боя.

И в понедельник утром Карл уехал.

5

Янка продолжал учиться — этой осенью он пошел в последний класс прогимназии. Карл после отпуска вернулся обратно в батальон, все еще находившийся на Острове смерти. В сентябрьском наступлении германская армия применила отравляющие газы и полностью уничтожила целый пехотный полк. Второй Рижский батальон восемь дней находился под газами и потерял множество людей. Под ураганным огнем противника, в отравленном воздухе, не снимая с лица противогазы, дрались и умирали стрелки. И назло немецкому упорству и непрекращающимся атакам Остров смерти держался, представляя собой маленькое, но опасное жало в теле германской армии, заграждая путь в обход Риги и угрожая войскам Вильгельма II прорывом фронта. Три недели на Острове, три в резерве — так прошло все лето 1916 года на этом уголке Северного фронта, справедливо