Императорский всадник - Мика Валтари

Куда бы мы ни приходили, везде нас потчевали вином и всякими кушаньями и даже предлагали деньги и драгоценную посуду. Один легионер, занимавшийся торговлей благовониями, так и не смог отыскать свой щит. Тогда он попытался спроводить меня в комнату, где в грустном одиночестве коротала время девица легкого поведения. Когда же я стал выговаривать ему за его пренебрежение служебными обязанностями и беспутство, он горько сказал:

— Ну ладно, ладно. Я понимаю, куда ты клонишь. Но мы столько выкладываем Рубрию за право свободно заниматься своим ремеслом, что для твоего кошеля у меня осталось не так уж много драхм.

Только тут до меня дошел истинный смысл про исходящего, и я с возмущением объявил ему, что явился вовсе не за деньгами. По долгу своему я, мол, обязан убедиться, все ли значащиеся в списках когорты люди боеспособны и держат свое оружие в исправности. Торговец благовониями успокоился и пообещал к следующему смотру непременно купить на толкучем рынке новый щит. Он даже согласился, если я того пожелаю, явиться на учения, справедливо полагая, что физические занятия пойдут ему только на пользу. Сидя целыми днями в конторе, он изрядно оброс жиром.

Я понял, что мне лучше не лезть в дела моего начальника Рубрия, и прежде всего потому, что сестра его — самая знатная жрица Рима. Но вот со старшим центурионом вполне можно было столковаться. Вместе мы составили служебное расписание, которое создавало видимость, будто все люди при деле. После проверки караулов мы пришли к единому мнению, что в будущем солдаты станут сменяться точно по солнечным и водяным часам. Отныне на посту им запрещалось сидеть или лежать и быть одетыми и вооруженными не по уставу. Я никак не мог взять в толк, что, собственно, должны охранять двойные посты у городских ворот. Центурион объяснил мне, что охрана у ворот — это дань многовековой традиции, а потому нельзя снять отсюда людей, не обидев коринфян, которые платят налоги на содержание римского гарнизона в своем городе.

Постепенно я убедил себя, что вполне достойно выполняю свои служебные обязанности. Легионеры начали доверять мне и приветствовали дружелюбно и даже радостно.

Когда подошел судебный день проконсула, я явился к нему в тоге, как и было велено. Греческий писец предварительно прочитал дела, и Галлион, зевая во весь рот, распорядился выставить перед домом судейский стул.

Судьей он оказался мягким и справедливым. Не забывал осведомляться о мнении нас, заседателей, часто шутил, обстоятельно опрашивал свидетелей и откладывал любое дело, которое с его точки зрения не было достаточно четко прояснено адвокатом и свидетелями. Когда вспыхивали споры о вещах, на его взгляд маловажных, Галлион избегал выносить приговор, а пытался склонить истца и ответчика к мировой; если же они отказывались, налагал на них штраф за неуважение к суду. После судебного заседания он пригласил нас отобедать и за обедом рассказывал о коринфской бронзе, которая сейчас высоко ценилась римскими собирателями.

Когда я, слегка подавленный глубиной ума Галлиона, а также удивленный местным способом ведения судопроизводства, вернулся на постоялый двор, Геракс предложил мне:

— Господин, у тебя, конечно же, есть средства на жизнь, но глупо транжирить их, снимая комнату на постоялом дворе. Коринф — процветающий город. Было бы очень неплохо, если бы ты купил себе дом с участком земли. Может, у тебя не хватает наличных? Но ведь ты — римский чиновник и имеешь право брать все, что только пожелаешь, в кредит.

Невольно я возразил ему:

— Дом все время нуждается в починке, за прислугой нужен глаз да глаз, и вдобавок землевладельцы в Коринфе платят немалые налоги. Проще подыскать другой, более дешевый постоялый двор. Здесь с меня действительно дерут три шкуры.

— Но разве я, твой раб, не обязан освобождать тебя от всех забот? — обиженно заявил Геракс. — Прошу тебя, выдай мне доверенность, и я все устрою наилучшим образом. От тебя потребуется лишь прийти в храм Меркурия и собственноручно расписаться под купчей. Ведь учти, что рано или поздно тебе придется приглашать к себе всех тех, у кого ты уже побывал с визитами — так прикинь же, во что тебе обойдется в этой харчевне трапеза на шестерых, да еще с вином? А вот был бы у тебя собственный дом, я ходил бы на рынок, покупал вино с большой скидкой, помогал твоей кухарке. Да и не к лицу тебе жить у всех на виду. Любой посторонний знает, когда ты высморкался, а когда помочился.

В том, что говорил Геракс, было много разумного, и несколькими днями спустя я превратился во владельца довольно большого двухэтажного дома с садом и неожиданно для себя стал хозяином кухарки и грека-привратника. Дом был обставлен старой удобной мебелью, так что все выглядело вполне благопристойно, а не как у какого-нибудь богатого выскочки. Даже парочка домашних греческих божков стояла в нишах по обеим сторонам закопченного и блестящего от масла старого алтаря, и Геракс додумался еще и до того, что на какой-то распродаже купил восковые маски. Однако я заявил ему, что не потерплю в своем доме изображений чьих-то родственников.

Моими первыми гостями были Рубрий, старший центурион и грек-юрист Галлион. Геракс нанял ученого, который должен был составить компанию приглашенным, а также танцовщицу и флейтиста для услаждения глаз и слуха. Блюда были приготовлены просто превосходно, и в полночь мои гости откланялись в состоянии легкого, вполне благопристойного опьянения. Впрочем, чуть позже я узнал, что прямо от меня они распорядились нести их в ближайший дом терпимости, и наутро мне доставили оттуда чудовищный счет, который они велели переслать мне, чтобы я впредь знал, как должно принимать гостей по-коринфски. Оказывается, поскольку я не был женат, мне следовало для каждого гостя заказать собеседницу с Храмовой горы; мне же подобные забавы всегда были не по душе.

Я уж и не знал, как унять Геракса, лезшего вон из кожи, чтобы сделать из меня степенного и благочинного главу дома, как ему того страшно хотелось.

Меж тем подошел очередной день суда. Галлион, бледный после очередного ночного пира, только успел усесться на свое место и расправить складки тоги, как к дому приблизилась толпа евреев. Их было человек сто, не меньше, и двое из них сразу подошли к судейскому креслу. По своему обыкновению, иудеи горячо жестикулировали и громко галдели; Галлиона это поначалу забавляло, но потом он повысил голос и крикнул, чтобы говорил кто-нибудь один. Пришедшие принялись совещаться, обсуждая все пункты обвинения, а затем от толпы отделился высокий старик и заявил:

— Этот человек подбивает наш народ поклоняться своему богу и не уважать Закон.