Клоун. История одной любви - Юлия Владимировна Монакова

сам ничего не помнил после момента своего падения и сейчас впервые подумал, что Динке-то, наверное, было куда страшнее.

— Я как в аду жила в те дни, — сказала она тихо. — Мне не давали с тобой увидеться, твоя мать прямо заявила, что это я во всем виновата… Это уже потом по городу поползли слухи, что тебе подсыпали снотворное в бутылку с водой. Мне стало немножко легче. Но… только немножко.

— Ладно, забудь, — Макар легонько помассировал ей плечи, чтобы она расслабилась. — Все позади, я жив и здоров… вон, даже не заикаюсь теперь — компенсация за моральный ущерб, — пошутил он.

Она благодарно потерлась щекой о его руку.

— А куда ты его дела? — вдруг с любопытством спросил Макар. — Выбросила?

— Кого выбросила? — непонимающе переспросила Динка.

— Ну, мой деньрожденческий шарф, — пояснил он.

— А, шарф… Нет, не выбрасывала. Где-то так и лежит… можно поискать. А тебе зачем? — удивилась Динка.

— Я буду его носить, — серьезно заявил он.

— Макар! — ахнула она и тут же засмеялась. — Он реально страшный! Это был первый шарф, который я связала в своей жизни.

— Неважно, — мотнул головой он. — Главное — что ты связала его специально для меня.

— Хорошо, — улыбнулась она, — я поищу. Он должен быть где-то в доме.

Затем Динка, взглянув на часы, засуетилась — пора было идти к отцу, чтобы заняться с ним ежедневными рутинными процедурами.

— Тебе нужна помощь? — спросил Макар. — Ну, там… подержать его, перевернуть и так далее.

Она смутилась и побагровела.

— Нет, что ты… я сама приспособилась. Там на самом деле ничего сложного, дело привычки.

— Кстати, а как же тетя Ира? — вспомнил он. — Где она сейчас?

— Тетя Ира? — удивленно переспросила Динка.

— Ну да, у твоего отца ведь были с ней многолетние отношения, если я ничего не путаю. И где она теперь?

— Надо же, — поразилась Динка. — Не ожидала, что ты ее помнишь.

— Так как она?

— Да никак, — Динка хмыкнула. — Предсказуемо слилась сразу же после папиного инсульта. Одно дело — любить человека возвышенной жертвенной любовью, упиваться своими страдашками и описывать их затем в слезливых любовных романчиках. И совсем другое — выносить из-под него утку и загаженные памперсы.

— Ясно, — вздохнул Макар. — Действительно, предсказуемо…

Поразмыслив немного, он засобирался домой.

— Ты все равно сейчас будешь занята с отцом, — пояснил он. — А мне нужно поговорить с мамой.

— Но ты… еще придешь? — спросила Динка с такой отчаянной надеждой, что у него защемило в груди.

— Ну конечно, приду, — он легонько щелкнул ее по кончику носа. — Ты сегодня будешь дома?

— Куда же я денусь с подводной лодки, — улыбнулась она.

— Ну, может, собралась встречать Новый год в какой-нибудь веселой компании?

Динка покачала головой:

— Я буду дома. Честно говоря, и праздновать-то не планирую.

Макар коснулся ладонью ее щеки, задержал на миг… и снова уверенно кивнул:

— Я приду.

* * *

Мать встретила его суетливо — тут же с преувеличенным оживлением затараторила как сорока, не давая ему вставить ни слова. Должно быть, предчувствовала и понимала, с каким вопросом обратится к ней сейчас Макар, какие запоздалые претензии предъявит — и, насколько могла, оттягивала этот неприятный, хоть и неизбежный момент.

— Представляешь, — весело болтала она, — мне тут Костя Машков утром позвонил. Оказывается, он собирает у себя цирковых на Новый год. Не хочешь отметить праздник вместе с бывшими коллегами? Ты же сам говорил, что они тебя прекрасно помнят, уважают и даже любят. Будут, конечно, не все, но очень многие из наших. Думаю, мы неплохо и душевно посидим. Костя овдовел год назад, ему сейчас одиноко, вот он и хочет собрать дома труппу…

— Мам, скажи честно, — почти не вслушиваясь в ее трескотню, резко перебил Макар. — Динка приходила в больницу?

Уточнять — когда, к кому, зачем — не пришлось, она и так сразу все поняла. Макар увидел, как кровь моментально отхлынула от ее лица.

— Так приходила или нет? — не в силах больше ждать, поторопил он.

Взгляд матери нервно заметался. Пусть скажет, что нет, мысленно взмолился он. Пусть даже окажется, что Динка солгала, чтобы реабилитироваться в его глазах… Ей-богу, он легче перенес бы Динкино вранье, чем мамино предательство. Первое, по крайней мере, можно было бы хоть как-то логически объяснить и оправдать.

— Приходила?! — он уже не просил, а буквально требовал ответа.

Мать скорбно поджала губы и царственно качнула головой. Макар не мог не подивиться ее выдержке — даже сейчас, в такой момент!

— К чему тебе мой ответ, — отозвалась она. — Ты ведь и так уже все для себя решил. Вы с ней решили, — уточнила она.

Он поморщился от этого откровенного желания сохранить хорошую мину при плохой игре и изобразить покорность судьбе.

— Вот только не надо этого притворного смирения! И мнимой готовности принять мой выбор — тоже не надо. Я еще ничего не решил. Я просто хочу знать правду, а ты уже заранее начинаешь строить из себя жертву. Мне необходимо понять, кто из вас врет — а кто-то определенно врет!

— Ну значит, это я, — вздохнула мать, видимо, окончательно осознав, что дальше выкручиваться просто глупо.

Пожалуй, Макар не поверил бы другому ответу, но все равно сейчас смотрел на нее и чувствовал почти физическую, разрывающую на части боль. Тогда, десять лет назад, он навсегда потерял Динку — во всяком случае, был в этом уверен. Сейчас же у него возникло ощущение, что он теряет мать.

— Я просто хотела уберечь тебя… — тихо произнесла она, опустив глаза.

Он тут же задохнулся от ярости.

— Уберечь? Это что, женская логика такая — убивая человека, ты хотела его уберечь?!

Мать подняла голову. Глаза ее блестели от непролившихся слез и оттого казались нереально огромными.

— Тебе не понять мои чувства, Макар, — она взглянула на него почти в отчаянии. — Ты — мой сын, и этим все сказано. Смысл моей жизни. Мое все.

— Не надо этого дешевого пафоса, ради бога, — он был как никогда безжалостен. — Чем Динка помешала твоей любви? От того, что мы с ней вместе, я не переставал быть твоим сыном, но ты возненавидела ее с самого первого взгляда.

— Да потому что она постоянно выводила тебя из душевного равновесия! — закричала мать. — Ты же вечно с ней был, как на вулкане! Все время взвинченный, дерганый, психованный… Это у вас называется любовью?

— Да, мама. Это у нас называется любовью, — кивнув, холодно подтвердил он.

— Но ты же сам говорил мне, что она предпочла тебе другого парня, помнишь?

— Я ошибся, — коротко отозвался Макар.

— Да на тебе тогда лица не было! Вспомни,