Море играет со смертью - Влада Ольховская

лето.

Настоящий момент был прекрасен, если очистить его от мыслей, чувств и сожалений. Жизнью можно наслаждаться, только держась за настоящее. Но стоило ослабить концентрацию, позволить себе чуть больше, и прошлое с будущим начинали перетягивать Полину, каждое – в свою сторону.

Поэтому она и держалась. Она думала о море, цветах и летнем небе, голубом посередине и выцветшем почти до белого по краям. Думала о качелях, которые мягко ее укачивали. О том, кто показал это место и с кем она была здесь, не думала.

По крайней мере, не думала сначала. Так ведь не могло продолжаться вечно, и когда первый шок прошел, она стала позволять себе мысли о случившемся. Понемногу, не все сразу, иначе будет слишком больно.

Она не пыталась определить, права она в своем решении или нет. Она доказывала себе, что права. Майоров – человек импульсивный, он следует желаниям, не думая о них, а значит, она должна делать это за двоих.

У них бы все равно ничего не получилось, ничего такого, что не закончилось бы очередной травмой. Слишком много чужой земли несет внутри себя каждый из них… Полина ведь сказала Лайле правду: чужая земля не снаружи, она внутри.

Это вроде как вынужденный, а на самом деле добровольный запрет на собственное счастье. Находятся сотни причин, почему нельзя, и все они звучат достаточно убедительно. Правда, их можно смахнуть одним движением, раздробить, как тончайший хрусталь, и отнять у них всякое значение. Но никто никогда так не делает. Потому что рваться к счастью страшнее, чем оправдывать себя.

Это груз прошлого, связанного с другими людьми. Как будто они все еще рядом и на что-то влияют. Все мысли о том, что уже не получилось и не срослось, и никогда не срастется, потому что слишком поздно и никому не нужно.

Полина не перекладывала всю вину на Марата, прекрасно зная, что они оба тянут с собой эту бессмысленную ношу. Он держится за предательство жены, за память о детях, которых ему запретили любить, за образ чудовища, который ему так легко навязали. С Полиной и того хуже – ее все еще преследует плачущий младенец, которому она должна была помочь, но не сумела, и осколки любви к первому мужу, и стыд за то, что она почувствовала, потеряв своего ребенка. Это она так и не сумела объяснить Марату. Может, Борис и простил бы ее за недостаток внимания к себе, за то, что она навредила их малышу случайно. Но он видел, что она не скорбела так же, как он. Сколько бы она ни обвиняла себя, это не приносило той боли, которая могла бы хоть что-то изменить. Полина не ощущала себя беременной – а потому потеря ребенка не оставила впечатления, будто у нее что-то отняли. Скорее, это походило на болезненный несчастный случай.

Но когда она пыталась рассказать об этом людям, которых считала близкими, ей неизменно доказывали, что она бездушная стерва. Кто-то мягко, и смысл сквозил между строк, кто-то орал прямым текстом. Менялась только форма, содержание оставалось тем же.

Поэтому Полина не все сказала Марату. Даже при том, что им предстояло расстаться навсегда, Полине не хотелось, чтобы он настолько разочаровался в ней. Понятно, что светлым ее образ в его памяти уже не будет. Но она хотя бы не перейдет в категорию монстров – уже хорошо.

Все-таки так лучше, честнее по отношению к ним обоим. Пусть будет эта стабильная, устоявшаяся жизнь. Лишенная чего-то глубокого и настоящего, зато во многом обезболенная. Полина не сомневалась, что скоро найдет себе нового Петра – человека, которого не обязательно будет любить и который не будет любить ее. С ним можно оставаться. Так безопасней. А что сейчас тяжело, так это лишь подтверждение ее правоты. Вот что произошло из-за прощания с Майоровым до того, как между ними развилось нечто серьезное. Дальше вышло бы только хуже.

Она неплохо оправдала себя, и хотя легче не стало, Полина знала: нужно просто повторять все эти аргументы как мантру, и подсознание тоже в них поверит. Куда ж оно денется?

Она успокоилась и решила возвращаться в отель, когда со стороны кустов послышался звук шагов. Спустя минуту из цветущих зарослей выбрался человек, в котором сейчас не сразу опознавался служитель церкви. Отец Гавриил пришел в обычном льняном костюме: похоже, сегодня он работать не собирался.

– О, а вот и вы! – почему-то обрадовался он.

– Вот и я, – согласилась Полина. – А я вам нужна?

– Побеседовать хотел. Вчера я заметил, что кое-кто покинул отель, а кое-кто другой его не проводил. Почему так?

– Кое-кто третий мог бы догадаться, что его это не касается.

– Очень может быть. Но когда я вижу, как хорошие люди творят дурное дело, я не могу не вмешаться. Я с вами двумя давно уже бегаю, как с цыплятами. Думал, больше не понадобится – и вот пожалуйста!

– С каких это пор вы за нами бегаете? – поразилась Полина.

Они с Майоровым общались свободно, не таясь, и, конечно, встречали иногда священника. Но у Полины и мысли не возникло, что он за ними наблюдает. Опять же, это его не касалось. С Борисом он был знаком получше, потому и решил побеседовать о нем с Полиной, здесь все ясно. Но Майоров-то тут при чем? Или она? Она в наставлениях не нуждалась.

Однако отец Гавриил определенно считал иначе.

– В общем, так… Я старый, уставший, а потому скажу прямым текстом. Я редко вижу людей, которые подходят друг другу так же хорошо, как вы. И если вы сейчас это упустите, жалеть будете до конца жизни.

– Вы видели нас вместе полторы минуты, – указала Полина. – Что за такое время можно понять?

– Допустим, я видел вас дольше. Но и за полторы минуты можно многое понять, если знать, на что смотреть.

Отец Гавриил подошел поближе и, не спрашивая разрешения, опустился на качели рядом с ней. Полину это напрягло, захотелось уйти, но она осталась. Сама не до конца понимая, почему. Может, чтобы задать вопрос…

– Зачем вам это? Ладно Борис, но я вам никто, а Майоров… Вы с ним знакомы вообще? Как вы, не зная ни одного из нас, можете вот так… простите, лезть?

– Я знаю людей, этого достаточно. Хотите забавный, но важный факт? Люди смелее всего в детстве. Одному ребенку понравился другой – и он сразу же действует. Подходит и говорит: давай дружить! Образно выражаясь, берет и протягивает сердце, не боясь, что его покалечат или разобьют.

– У ребенка нет