Любожид - Эдуард Тополь

И все, на этом ловушка закрывалась. В железном занавесе советских границ уже не осталось бы щели для Василя Степняка и его жены Фаины. Вместо Вены, Рима и других незнакомых, но прекрасных городов Европы и Америки его, Василя Степняка, ждали бы такие знакомые статьи Уголовного кодекса РСФСР, как «Подделка документов», «Попытка нелегального перехода границы» или даже «Измена Родине», по которой Эдуард Кузнецов и Анатолий Щаранский получили «на полную катушку» и совсем в другой от Запада стороне…

Вопрос, который решал теперь Степняк, стоя в тамбуре поезда «Москва – Львов», был прост: какой форой времени обладает он, беглец Степняк, по отношению к тому московскому «Степняку», который ведет расследование самоубийства Ашидовой.

И по всему выходило – не больше суток!

Конечно, если дело ведет какой-нибудь мудак, то эта фора может быть равна и трем дням – до отлета самолета рейса номер 208 из Шереметьевского аэропорта, при посадке в который 20 октября недочтутся пассажиров по фамилии Степняк. Тут даже полный идиот-следователь заскребет в затылке…

Но на мудаков Степняк ориентироваться не мог. И положил себе срок: в течение суток покинуть Советскую Империю.

Глава 18

36 часов до отъезда

Антисемитизм всегда становится страстью, такова уже природа иудаизма, как в притяжении, так и в отталкивании… Само существование Израиля в качестве подлинной «оси» истории, его самосохранение в веках, когда разрушение постигало царства, истреблялись и уничтожались народы, способно возбуждать национально-историческую ревность… (Таким образом) антисемитизм есть сублимированная зависть к еврейству и соревнование с ним, притом не в положительных, но отрицательных его чертах, влеченье – род недуга. Такая психопатическая влюбленность, которая делает его центром дум и дел, имеет характер навязчивой идеи, проистекает из этой сосредоточенности мысли на одном еврействе, именно в зависти и проистекающей отсюда враждебности к нему.

Протоиерей Сергий Булгаков

Как понимает проницательный читатель, который всегда старается предугадать фабулу романа, но очень разочаровывается, если автор подтвердит его догадку, наше повествование приближается к тому, с чего мы начали, – к поезду «Москва – Вена – Париж», который должен покинуть столицу Советской Империи в октябрьскую ночь 1978 года со второй платформы Белорусского вокзала. И как совершенно правильно догадался читатель еще на первых страницах, автор имел тайный, но легко опознаваемый замысел – свести в этом поезде всех евреев, которые так или иначе угодили в герои этой книги.

Но либо автор бездарен, либо евреи – народ неуправляемый даже в романах.

Вместо того чтобы наслаждаться жизнью и «гулять по буфету», Вениамин Брускин, авантюрист и «спаситель нации», улетел в Вену самолетом. Артист Герцианов, не имеющий доступа ни к какой секретности, кроме своих воспоминаний о встрече с полковником Брежневым на фронте, получил очередной отказ. Василий Степняк, который даже и не еврей вовсе, а только женат на еврейке, бежал со своей Фаиной из Москвы утренним поездом «Москва – Львов». Молодой бакинский отказник Карбовский с матерью, сестрой и ее романтичным влюбленным Мурадом проехали в Брест, минуя Москву – через Адлер и Николаев. А Лев Рубинчик, замахнувшийся написать еврейский «Архипелаг», вообще уже вторые сутки не появляется дома.

Но прежде чем искать блудного Рубинчика в чреве вечерней Москвы, автор считает своей обязанностью объективного историка бросить последний, прощальный взгляд на этот город. Потому что героям романа, занятым нервозными сборами, не до сантиментов. А у автора всегда есть время на несколько лишних строк.

Итак, давайте глянем на октябрьскую Москву 1978 года без предвзятости отъезжающих евреев и требовательности диссидентствующих интеллектуалов. Что мы увидим?

Мы увидим ранние снежные сумерки, расцвеченные узорами неоновой рекламы. Огромная имперская столица набросила их на себя, как оперная певица набрасывает на плечи цыганскую шаль перед исполнением фривольного романса. Эти сумерки скрыли деловую суетность столичной канцелярщины, неизбежную в любом государстве, и замедлили рабочий темп в сотнях министерств, главков, управлений, трестов, конструкторских бюро, научных институтов, киностудий, университетов и даже заводов. К вечеру, к пяти-шести часам, Москва уже разослала приказы, инструкции и указания во все подчиненные ей страны, республики, города и провинции, испекла свою дневную норму московских булок и постановлений и сверстала первые страницы завтрашней «Правды», из которой на следующее утро полчеловечества узнает, что в Кремле назначено считать правдой, а что – инсинуациями и происками империалистов. И после такого полного рабочего дня, насыщенного усилиями по обеспечению всемирного прогресса, пробуждения народов Африки, просвещения арабского мира, поисков кратчайшего пути к социализму для Индии и Анголы, оказания братской помощи западным коммунистам, американским «черным пантерам», борцам за мир в Швеции, партизанам Палестины, сандинистам Никарагуа и красным кхмерам Камбоджи, а также после детальной разработки методов увеличения урожайности картофеля в Рязанской области, надоя коров в Нахичевани, улова нототении в Охотском море и повышения дальности полета ядерных ракет «земля-воздух», – после тысяч и тысяч таких столичных забот Москва наконец к вечеру могла позволить себе расслабиться, вздохнуть, припудриться первым зимним снежком и отвлечься на заслуженный имперский отдых.

Она зажигала огни столичных театров, цирка, ресторанов и кафе, она быстро, наспех забегала после работы в гастрономы и продмаги и, отстояв всего-навсего тридцать-сорок минут в очереди, покупала киевскую колбасу, венгерских кур, рижскую сайру, болгарские яблоки, молдавский сыр, башкирский мед, кубинский сахар, иорданские бананы, армянский коньяк и вино «Алжирское». Правда, нельзя сказать, что Москва 1978 года была на манер Берлина 1940 года завалена продуктами и товарами из вассальных стран. Но ведь и москвичи неприхотливей берлинцев. Нет прованского масла? Сойдет вологодское. Нет вологодского? Сойдет и маргарин! Главное, что водку москвичи пили только свою – «Московскую» и «Столичную».

И, перекусив чем послал Госплан и ближайший гастроном, москвичи спешили отдыхать – пожилые усаживались к телевизорам смотреть «Следствие ведут знатоки» и «Клуб путешествий», молодая публика «попроще» отправлялась на танцплощадки заводских клубов, а студенты и полусветская публика – на улицу Горького и в новоарбатские кафе и пивные бары. Тысячи командированных, прибывших в столицу со всех концов Империи, рассаживались со своими случайными московскими подругами в ресторанах, цирке и в эстрадных залах, а элитная публика – высшее чиновничество, номенклатура и бомонд – ехала в модные театры: «Современник», «Таганку», МХАТ и в закрытые клубы типа Дома кино, ВТО и Дома журналиста.

Жизнь кипела и бурлила, несмотря или даже вопреки пуританскому «Моральному кодексу строителей коммунизма», круглосуточному дозору КГБ, прослушиванию телефонных разговоров, перлюстрации писем, цензуре печати и проискам сионистов и мирового империализма. На улице Горького, на Новом Арбате и в аллеях парков культуры и отдыха молодежь флиртовала, распивала спиртные напитки, задиралась «на почве ревности» и целовалась до головокружения. Стремительные московские такси, вздымая снежную поземку, табунами катили по лучам московских проспектов, доставляя пассажиров на любовные свидания и к театральным подъездам. Возле станций метро продавались крымские и кавказские цветы. В парикмахерских женщинам делали завивку и маникюр. Возле концертных залов меломаны в заснеженных шапках громко спрашивали «лишний билетик». А знаменитые артисты в шуме аплодисментов выходили на сцены переполненных залов, и публика ловила каждое их слово, как зашифрованное Послание от Фронды…

Через какие-нибудь 10-15 лет москвичи в темной, голодной и полуразрушенной Москве, больше похожей на Берлин 1945 года, будут с изумлением и тоской вспоминать это время и ностальгически вздыхать по своему бывшему византийскому величию.

Конечно, и в том имперском блеске 1978 года взыскательный взгляд мог обнаружить объекты для критики, брюзжания или насмешки. Например, повсеместные и странные для иноземцев гигантские кумачовые транспаранты «Верной дорогой идете, товарищи!», «Под знаменем Ленина, под руководством партии – вперед, к победе коммунизма!», «Береги хлеб – наше богатство!» и «Уходя из квартиры – выключай электроприборы!». Но кто обращал внимание на эти лозунги? Кто выключал электроприборы? Кто берег хлеб? Кто сетовал, когда в гастрономе исчезали венгерские цыплята по рупь двадцать, но была болгарская тушенка по восемьдесят копеек? Кто возмущался, когда в пивных барах кончалось чешское пиво, но было «Жигулевское»?