Прохожий - Виктор Козько

Но берег тот, хотя и видимый, крутой был. Трава на нем росла высокая. И до солнца было далеко. А у котенка лапки слабенькие, коготки еще только прорезались. Какие у новорожденных котят когти? Намек только. Одно название.

Берег навис над котенком черным материком. Скользуны исчезли, потому что под берегом стояла тень. Солнце скрыли кроны деревьев. А скользуны в тени на коньках кататься не любят и никого не спасают. Зачем же силы тратить, когда этого никто не видит? Без зрителей, в тени скользуны только точат свои коньки, вжик-вжик об осоку. И снова поскорее на солнышко. Возле котенка у берега никого уже не было. Сгинули разом и друзья: не такое уж великое чудо, смотреть, как котики богу душу отдают. Один только мотылек, душа белая, трепещущая, остался ему верен. Но какая корысть и помощь где и кому была от мотылька?

Надеяться котенку больше не на кого было. И напрасно задирал он в небо рудую свою голову, терся белой манишкой шеи о прибрежный, вскипевший солью торф. Только грязи набрался да глаза запорошил. И утягивало его уже к себе темное, трясинистое и глинистое дно. Может, он тихо и неприметно пошел бы на то успокоительное дно. Но больно резануло по глазам неотпавшим прошлогодним листом камыша. Котенок невольно взмахнул лапой, хотел оберечься от того листа. Только лапа его поднялась и не смогла справиться, мгновение-другое лежала на листе, как рука в руке.

Тот сухой листок камыша попридержал котенка, дал ему возможность перевести дыхание. И дыханием своим, только обозначившимся ртом и языком он прижался к сухому мертвому листу. Потерся о него усиком. И словно что-то шепнул ему на ус сухой, отмерший уже лист камыша. Может, и недоброе, потому что котенок вцепился в него зубами. Лист сразу и отпал. Но котенок был уже под камышиной, что, словно свечечка, вытыркалась из воды при береге. Ощеперил ее всеми четырьмя лапами, обсосал - от воды и до самого верха, насколько хватило шеи. Нашел прилипшую к камышине то ли ракушку, то ли улитку. Сам не знал, что это такое. Захрустел той ракушкой-улиткой. Нет, ничего, посоливши, есть можно, хоть он и не француз, но съедобно.

Добыл еще одну ракушку, уже под водой. И тоже съел, не до переборов, все переварится в животе. Снова припал к камышине мордочкой, начал сосать ее. Может, где-то случайно и прокусил, потому что почувствовал, будто от матери, молочный дух. Сосал, пока не обманул себя, пока не показалось ему - сыт, наелся.

Когда он почувствовал это, снова посмотрел на небо, что-то промурлыкал, молвил небу. И, словно согрешив, нашкодив, прижал к голове уши, ощерил зубы и где лапами, где помогая себе зубами, стал карабкаться по камышине вверх. Взбираться с такой яростью и бешенством, словно ничего больше кошачьего в нем не осталось. Одна только злость, одна одержимость. Гнал из себя электричество, и то электричество избавляло его от веса и поднимало, держало на шаткой камышине. В ярости он уже и забыл, что это он делает и зачем. Был устремлен только к одному - вверх. Ввысь ушами, ртом - каждой шерстинкой.

И котенок взобрался на самый верх камышины, заполз под самую ее маковку, метельчатый и мягкий камышиный хвост. Хвост, как ни чудно, у растения, оказывается, не сзади, как у кота, а впереди, на голове.

Хвостик тот приласкал котенка, погладил по головке и усикам. Котенку это пришлось по вкусу, хотя дорога его была закончена. Никуда, ни вправо, ни влево, ни вверх, ни вниз, дороги у него больше не было. Попал как рыба в невод. Впереди только солнечное чистое небо, внизу вода. И направо - вода, и налево - вода.

Сама камышина стояла в воде, не достигая берега. Можно было попробовать спрыгнуть с нее на землю, что видел он краем левого глаза. Но как тут прыгнешь, когда камышина качается между небом и солнцем, водой и землей? И котенок на той шаткой камышине - как паук на паутине.

Он зажмурил глаза, которые только что обрел. И неизвестно, зачем? Чтобы умереть зрячим? А камышина качалась, шептала что-то свое камышиное и обломилась как раз, видимо, на том месте, где котенок прокусил ее. Не выпуская из лап камышину, котенок с зажмуренными глазами куда-то полетел. Показалось, что снова в воду. И это было похоже на правду. Немножечко, совсем чуть-чуть не дотянул он до берега. Но тут подоспел мотылек, круживший над ним еще на воде, уцепился лапками за шерстинку. Запорхал, запомахивал из последнего крылышками и на взмах своих белых крыльев приблизил его к берегу. Но о мотыльке, о том, что он теперь породнен не только с камышиной, обязан жизнью и мотыльку, котенок на ту минуту ничего не знал. Вместе с камышиной грохнулся оземь. Обземлячился.

Мягкая, мягкая материнская земля, но и твердая. На кошачий даже бок и вкус.

III

Хотите верьте, хотите - проверьте. Но вот так котенок стал новым жителем матери-земли. В нашей самостоятельной суверенной стране стало на одного гражданина больше. И где-то эти два события - подаренная нам самостоятельность и появление на свет нового гражданина - совпали во времени. Только этому последнему не стоит искать каких бы то ни было документальных подтверждений. Свидетельство о рождении и гражданстве котятам на руки или лапы не выдают. Дискриминация, конечно, а может, и более того - скрытый геноцид.

Я так думаю, это хорошо, что только вот такие на котов дискриминация и геноцид. И не возникает чего-нибудь еще, более горького. А горькое?.. Ну вот представьте себе, вдруг бы да возникла среди котов языковая проблема. Пожелал бы, к примеру, некий один кот петухом кукарекать, а второй, скажем, собакой лаять. Что бы из этого получилось? Конечно, великая путаница. Внешне - кот котом. Но лает. То ли собаку дразнит, то ли подлаживается под нее, по иному пункту о национальности норовит пройти. Собака, по моему суждению, тоже не осталась бы в стороне. И у нее бы крыша поехала. Кто ответит мне, на каком языке собаке лаять, когда кот по-собачьему чешет? У меня самого крыша клонится, и немного кукарекать хочется.

И потом. Это же новый Вавилон. Все кругом говорят на никому не понятном языке. Время начинать третью мировую войну. Войну котов и собак и не присоединившихся ни к кому петухов. А куда деваться людям? Кто их хаты сторожить будет? И самое главное, вопрос ребром. Коты ушли на войну: райком закрыт, как раньше говорили. Но закрыт-то он закрыт, а кто будет мышей ловить? Я, например, отказываюсь, потому что знаю такой случай. Один шахтер на спор поймал и съел в шахте мышь. Думаете, получил машину, что была поставлена на кон? Черта лысого. Восемь лет тюрьмы присудили: за издевательство над животным. А я в тюрьму не желаю, хотя и не брезгливый. Хорошо, что у котов нет языкового вопроса. Как родился, начал мяучить и мурлыкать на материнском языке, так и продолжает. Не шпрехает, не спикает и не акает. Сегодня, правда, немного страшно: мы и котов способны с панталыку сбить, задурить им голову.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});