Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вместе с писателем Александром Александровичем Фадеевым Полевой выехал по заданию редакции на Калининский фронт. Стояла суровая зима. Полевой рассказывает:
— На ночлег располагаемся в пещерке, недурно обжитой офицерами связи, людьми молодыми, веселыми, с энтузиазмом встретившими Фадеева и великодушно уступившими ему единственный широкий, сплетенный из ветвей лежак. Жарко. Отличный воздух. Мы уже предвкушали, как хорошо заснем, но едва успеваем сбросить валенки и вытянуть к огоньку усталые ноги, как влетает порученец командира дивизии.
Увидел Фадеева, звонко стукнул каблуками.
— Товарищ бригадный комиссар, приказано срочно привести вас и ваших товарищей к командиру дивизии.
— Что случилось?
Молчит. Но вид у него такой многозначительный, что мы безропотно начинаем обуваться.
— Есть там у командира кто-то?
— Так точно, есть.
— Кто?
— Там увидите, товарищ бригадный комиссар, — произносит порученец каким-то особым, благоговейным шепотом.
По обледеневшим ходам сообщения движемся все к блиндажу на высоте Воробецкой. Докладывают. Входим. От карты, лежащей на столе, поднимаются две головы: черная, цыгановатая, с хохолком на затылке — командира дивизии и седеющая, с высоким шишковатым лбом — его гостя.
— Ах, вот тут кто пришел... Здравствуйте, Георгий Константинович, — произносит Фадеев и крепко, дружески жмет руку невысокому плечистому человеку в вязаном шерстяном свитере. На спинке складного стула висит мундир с маршальскими звездами на погонах.
Я сразу узнал маршала Советского Союза Жукова, хотя видел его всего один раз в Сталинграде. Но разве спутаешь с кем-нибудь эту характерную лобастую голову, мужественное лицо, на котором каждый мускул говорит о твердости, о воле? Глаза, зорко смотрящие из-под нависающего на них лба, и, наконец, эту продолговатую ямку на подбородке, добродушную ямку, которая так контрастирует со всеми остальными чертами сурового лица?
Первый раз я увидел Жукова в жаркий ясный день степной осени на артиллерийской позиции под Сталинградом. В высокой фуражке, в плаще, он шел по ходу сообщения в сопровождении нескольких командиров. Как раз в эти минуты над степью появилась вереница «хенкелей», шедшая журавлиным строем. Вдали раздалось тягучее «Воздух!». Жуков только посмотрел на небо и продолжал идти как ни в чем не бывало. Командиры невольно поглядывали на небо. Он шел не оглядываясь. И действительно, вереница «хенкелей» прошла севернее и сбросила бомбы где-то за горизонтом...
Теперь, в решающие дни штурма Великих Лук, он здесь, представитель Ставки, заместитель Верховного Главнокомандующего. Жмет руку Фадеева.
— А что делает здесь автор «Разгрома»? Вы садитесь, садитесь, товарищи. Мы с командиром тут все уже обсудили, обо всем договорились. Сейчас вот как раз ужинать собираемся. Воюет он неплохо. Посмотрим, какая у него кухня...
Кухня у полковника Кроника оказывается хорошей. Тут выясняется одно почти невероятное, прямо кинематографическое скрещение разных судеб: командир дивизии Александр Кроник служил когда-то старшиной в кавалерийском эскадроне, которым командовал комэск Георгий Жуков. Фадеев же знал маршала еще по боям на Дальнем Востоке. Все трое встретились как старые друзья. А на Руси там, где встретятся старые друзья, без песни никак дело не обойдется.
Выясняется и совершенно уже невероятное. Полководец, оказывается, играет на баяне.
Где-то в охране штаба отыскали старенький инструмент. Ремень привычным движением кладется на плечо, пальцы делают молниеносную пробежку по ладам, широко развернуты меха, и возникает тихая, задумчивая и печальная мелодия. Два голоса — тонкий фадеевский и хрипловатый баритон Жукова — переплетаются, как бы обгоняя друг друга:
Позарастали стежки-дорожки,
Где проходили милого ножки...
И когда дело подходит к припеву, в приятный этот дуэт вплетается хриплый после вчерашних телефонных разговоров бас комдива:
Позарастали мохом-травою,
Где мы гуляли, милый, с тобою...
Грустит баян. Три голоса ведут задумчивую песню о разлуке, о несчастной любви, о девичьем горе. Согласно, дружно поют и славный полководец, и знаменитый писатель, и командир дивизии, которому на рассвете предстоит развернуть штурм немецкой группировки, отказавшейся сложить оружие.
Мне вдруг на ум приходит дикая мысль. А что если бы кто-нибудь из гитлеровских полководцев, ну, скажем, генерал Браухич или фельдмаршал Кейтель, или еще кто-нибудь из тех, кто с той, фашистской стороны руководит войной, увидел бы эту сцену, услышал бы эту песню? Поверил бы он своим глазам и ушам? И что бы он при этом подумал?
Песня сменяет песню. А там, за обитой плащ-палаткой дверью, обдуваемая сырым, почти весенним ветром, обливаемая лунным светом, затаилась высота Воробецкая. Изрытая, источенная ходами сообщения, ощетинившаяся в сторону крепости стволами орудий. В теплеющей тьме фырчат моторы. Лязгают гусеницы. Войска готовятся для нового, решающего штурма!
«ЧАЙКА»
Эту историю рассказал мне старый друг, летчик-испытатель полковник Максимов.
— В первый же день войны летчики-испытатели столицы вызвались на фронт. В девять утра наш полк истребителей на одноместных машинах типа «Чайка» вылетел из Москвы. К вечеру мы опустились на полевой аэродром невдалеке от линии фронта. Ничто здесь не напоминало о войне: светило заходящее солнце, так же, как светило оно и несколько часов назад в Москве, в деревне разноголосо пели петухи, а на поле неугомонно трещали кузнечики. Механики готовили самолеты к бою. Вскоре наступила темнота.
Тот вечер, перед схваткой с фашистами в небе, оставил глубокий след в памяти. Вокруг на траве лежали боевые друзья. Каждого из нас томила неизвестность: что-то будет завтра. Однако не в характере наших хлопцев было унывать даже в самой сложной обстановке. Жора Бахчиванджи притащил баян и под общий гул одобрения вручил его нашему лучшему баянисту Косте Груздеву.
Музыка в тот вечер особенно трогала сердца. В небе сверкают звезды, вокруг друзья, вспоминаются родные и близкие, оставленные в Москве, а рядом нежная песня баяна. Хотелось сделать что-то необыкновенное — совершить подвиг, отдать жизнь за товарищей!
Больше всех переживал Кеша Субботин, самый молодой летчик полка. Кеша улетел на фронт, не попрощавшись с невестой. Несколько раз просил он Костю сыграть «Чайку» — очень популярную тогда песню Милютина. Было видно, что она напоминает ему что-то дорогое. Мы просидели так далеко заполночь, слушая задушевную песню. Помнишь:
Ну-ка, чайка, отвечай-ка,
Друг ты или нет?
Ты лети-ка, отнеси-ка
Милому привет!
Утром проснулись как-то все одновременно, будто и не ложились. Кеша Субботин даже запел:
— Что день грядущий мне готовит?..
Кто-то из друзей шутливо заметил:
— Вероятно, Героя!
На аэродроме был получен приказ: сопровождать на
- Первые грозы - Иван Рахилло - Советская классическая проза
- Милый Эп[Книжное изд.] - Геннадий Михасенко - Советская классическая проза
- Степные сказки Семьи Ш'иимар - Рино Кроу - Прочая детская литература / Природа и животные
- Рассказы о Маринке. Для детей и взрослых - Марина Рябоченко - Прочая детская литература
- Матвей Коренистов - Алексей Бондин - Советская классическая проза
- Товарищ Кисляков(Три пары шёлковых чулков) - Пантелеймон Романов - Советская классическая проза
- 200 народных пословиц и поговорок - Г. Куропатов - Прочая детская литература
- Откровенный разговор про это с подростком - Анна Котенёва - Прочая детская литература
- Батальоны просят огня (редакция №1) - Юрий Бондарев - Советская классическая проза
- Во имя отца и сына - Шевцов Иван Михайлович - Советская классическая проза