Эпопея любви - Мишель Зевако

А с лица Руджьери уже исчезли страдание и тревога; лишь мрачная гордость мастера, любующегося своим творением, сверкала в глазах его.

— Прекрасно! — воскликнула Екатерина. — А что в этом флаконе? Похоже на масло…

— Да, мадам, действительно это масло. Если приготовить для вашей спальни масляный светильник и добавить в масло капель десять — двенадцать этой жидкости, то Ваше Величество заснет, как обычно, без недомоганий, без тревог… Вы заснете даже быстрее, чем обычно… но уже не проснетесь никогда.

— Великолепно, Рене! А что это за коробочки?

— Обычная косметика, мадам. Вот краска для бровей и ресниц, губная помада, крем для лица, карандаш подводить глаза. Но только женщина, использовавшая крем или карандаш, через два часа почувствует сильный зуд, потом появятся язвы, способные обезобразить самое прекрасное лицо.

— Да, но это же не убивает?

— О, мадам, лишить прекрасную женщину красоты — значит убить ее.

— Потрясающе, — проговорила Екатерина. — А здесь что? Вода?

— Прозрачная жидкость без вкуса и запаха; если вы смешаете ее с водой или с вином, в пропорции тридцать — сорок капель на пинту, никто ничего не почувствует. Это шедевр Лукреции — аква-тофана[1].

— Аква-тофана… — задумчиво проговорила королева.

— Это настоящий шедевр, — повторил Руджьери. — Видите ли, все яды убивают сразу же, иногда молниеносно. Но бывают случаи, когда приходится действовать осторожно. Аква-тофана, жидкость кристальной прозрачности, не оставляет следа в теле человека или животного. Если ваш друг имел честь отобедать за вашим столом и ему в вино были добавлены несколько капель аква-тофана, чистейшего, словно родниковая вода, он вернется домой в прекрасном настроении. И только спустя месяц почувствует недомогание, что-то вроде стеснения в груди. А еще через некоторое время он не сможет есть, наступит общая слабость, и через три месяца после обеда его похоронят.

— Неплохо, но слишком долго ждать, — заметила Екатерина.

— Что же, будем придерживаться золотой середины. Когда же хотели бы вы избавиться… от ваших проблем?

— Жанна д'Альбре должна умереть через три-четыре недели. Не раньше, но и не позже!

— Все в наших силах, мадам. И сама жертва даст нам в руки средства. Можете выбрать, что угодно, вот на этой полке черного дерева.

— Что это за книга?

— Часослов, мадам, без него не обойдется ни один католик. Молитвенник драгоценной работы, с золотыми застежками, в посеребренном переплете. Достаточно его полистать и…

— Не пойдет. Жанна д'Альбре — протестантка, — прервала астролога королева. — Может, вот эта брошь?

— Чудесная безделушка! Но, к несчастью, ее трудно пристегнуть… Персона, которая попытается защелкнуть брошь, нажмет на пружинку и поцарапает палец. Совсем незаметная царапина, но через неделю начнется тяжелая гангрена.

— Нет, брошь, пожалуй, не годится. А вот шкатулка?

— Обычная шкатулка, мадам, похожая на любую другую, с той только разницей, что эта сделана лучшими мастерами-чеканщиками и окована чистым золотом. Настоящий королевский подарок, мадам! Но у нее есть еще одна особенность. Откройте шкатулку, Ваше Величество.

Екатерина, не колеблясь, открыла шкатулку. Она безгранично доверяла Руджьери, и он знал об этом.

— Видите, мадам, — объяснил астролог, — изнутри шкатулка обтянута прекрасной кордовской кожей. Сама эта кожа — произведение искусства. На ней нанесен рельефный рисунок по старым арабским рецептам. Кожа слегка ароматизирована, и аромат приятный.

Екатерина вдохнула легкий запах амбры, исходивший из шкатулки.

— Этот аромат совершенно безопасен, — продолжал астролог, — но, если вы коснетесь этой кожи, если ваша рука будет соприкасаться с дном шкатулки довольно долго, скажем, час, вещества, которыми пропитана шкатулка, проникнут через кожу ваших рук в организм, и недели через три начнется лихорадка, от нее вы и умрете на третий-четвертый день после начала болезни.

— Прекрасно! Но маловероятно, что я буду держать руку в шкатулке целый час…

— А это и не нужно. Не обязательно, чтобы рука напрямую соприкасалась со шкатулкой. Допустим, я подарю вам эту безделушку, а вы ее для чего-нибудь приспособите. Можете положить туда шарф или перчатки… шарф потом наденете на шею, перчатки — на руки. А пока эти вещи будут лежать в шкатулке и обретут те же свойства, что и сама шкатулка…

— Действительно, чудо… — прошептала королева. Руджьери гордо выпрямился; королева польстила его самолюбию ученого.

— Вы правы, я сотворил чудо, — надменно произнес астролог. — Я потратил годы, подбирая составы, способные пропитать кожу, словно тунику Несса[2]. Долгие ночи проводил я за работой, едва не отравился сам, подбирая такое вещество, которое проникало бы в организм человека через прикосновение, а не через желудок и не при вдыхании. В эту шкатулку я заключил смерть, превратив ее в мою послушную служанку, немую, невидимую, сокрытую от глаз. Возьмите это чудо, моя королева. Шкатулка — ваша!

— Беру! — ответила Екатерина.

Она аккуратно прикрыла крышку, взяла шкатулку обеими руками, на какое-то мгновение замерла и прошептала:

— Такова воля Божья!

IV. Приказ короля

Итак, Франсуа де Монморанси вновь обрел свою супругу, Жанну де Пьенн, и нашел дочь, Лоизу. Он провел вместе с ними спокойный и мирный день в скромном доме на улице Монмартр. Сердце маршала переполняла радость. Он приходил в восторг, любуясь дочерью, и говорил себе, что нет на свете девушки милее и изящнее. Франсуа верил, что Жанна поправится, что приступ безумия лишь временный. Счастье вернет ей разум и здоровье. Иногда ему казалось, что в глазах безумной жены мелькают проблески сознания. Время от времени он внимательно приглядывался к Жанне и думал:

— Она придет в себя, и как тогда я объясню ей мою вторую женитьбу? Ведь я должен был хранить ей верность, даже если считал, что она изменила мне…

И при виде Жанны, такой же прекрасной, как и прежде, почти не изменившейся со времени их встреч в лесу Маржанси, маршала охватывал трепет.

Лоиза страдала от того, что мать не могла разделить с ней радость, но верила, что к Жанне вернется разум; нужен лишь заботливый уход. Всей душой отдавалась девушка неизвестному ей до сих пор блаженству: она обрела имя, семью, отца. Отец казался Лоизе человеком необыкновенным, исполненным внутренней силы и спокойного величия. К тому же он был одним из самых могущественных сеньоров королевства. Итак, несмотря на безумие Жанны, для всех этот день был днем подлинного счастья.