Гибель «Жаннетты» - Наталия Венкстерн

При виде этой героической простоты матроса лицо капитана исказилось страданием. Каких усилий стоило ему скрывать перед товарищами свое отчаяние. Каких усилий стоило ему быть всегда бодрым и веселым ради того, чтоб поддержать других.

— Ах, Нидерманн, — вырвалось у него со стоном. Еще минута… и, может быть, он бы высказал Нидерманну всю свою тоску, но в это время доктор Амблер торопливо вышел из палатки. Он дрожал всем своим маленьким телом и был бледен.

— Умирает! — сказал он.

Нидерманн и Делонг бросились в палатку. Бедный Эриксен лежал вытянувшись в своем меховом мешке. У ног его Ax-Сам безучастно глядел по сторонам, бормоча что-то себе под нос.

Кругом, молча, стояли остальные матросы. Бедному Эриксену только во сне удалось увидать родину. Многим ли из его товарищей посчастливится увидать ее в действительности?

Выкопать могилу для Эриксена было невозможно: замерзшая земля была тверда, как камень, лопат не было, и сил тоже не было для такой работы. Единственно, что могли сделать матросы — это прорубить во льду дыру и опустить туда товарища. Тело завернули и зашили в парусину. Все вместе вышли из палатки провожать Эриксена. Один Ax-Сам отказался, жалобно говоря:

— Не хочу, там холодно, не хочу, там холодно.

Тело Эриксена, покрытое флагом, положили на снег и стали рубить лед. Все молчали. Когда работа была окончена и матросы уже собирались опустить труп под лед, капитан жестом остановил их.

— Я гляжу на нашего дорогого, милого Эриксена, — сказал он, — и, как у всех вас, в моем сердце поднимается тяжелое недоумение. Я спрашиваю себя: зачем погибла эта молодая жизнь, не жестока ли, не бессмысленна ли эта жертва? В праве ли были мы и он, наш милый веселый товарищ, пускаться в неведомый путь, приведший нас к этому ужасу? И если мы скажем себе: да, эта жертва бессмысленна, да, Эриксен погиб ни за что, наше предприятие было безумием и преступлением… тогда, друзья мои, отчаяние наше будет безгранично. Но я знаю, я вижу, что, несмотря на все наши страдания, отчаянию еще нет места в наших сердцах. И это потому, что мы знаем, что тот, с кем мы прощаемся сегодня, совершил великое и плодотворное дело. Мы знаем, что не бессмысленна та жертва, которая приносится во имя знания и блага человечества, мы знаем, что наша гибель послужит нужным уроком тем, кто последует за нами в путь на север, мы знаем, что всякая победа дается лишь ценой прекраснейших и благороднейших жизней. Мы знаем, наконец, что грядущее, могучее и смелое человечество с благодарностью вспомнит нас, давших людям лишь три маленьких острова на карте Ледовитого океана и горький опыт наших страданий, терпения и смерти.

После речи капитана тело Эриксена спустили в реку, и оно тотчас же скрылось из глаз, унесенное быстрым течением. В честь его были сделаны три выстрела, и затем команда безмолвно вернулась в хижину.

В тот же день Нидерманн и Норос простились с товарищами и двинулись на разведку на юг. В хижине оставалось 12 человек, из которых четверо были тяжело больны. Никому из здоровых даже не пришла мысль бросить больных и всем вместе искать спасения на юге. На дорогу капитан вручил Нидерманну копию со своей маленькой карты устьев Лены и сказал:

— Вот и все, что я могу дать вам на дорогу. Сообщить вам что-нибудь о реке или о стране я не в состоянии, так как вы сами знаете столько же, сколько и я. Нечего говорить вам о том, что вы являетесь последней надеждой отряда. Поэтому, если это в ваших силах, торопитесь!

Матросы отправились в путь, сопровождаемые заздравными возгласами остающихся. Казалось, и те и другие уговорились до последней минуты не терять надежд.

Снег и снег кругом. Метель то дико завывает, крутя белые снежные облака, то затихает у подножья береговых гор. Река замерзла, не слышно никакой жизни на много верст кругом. Норос и Нидерманн идут наугад. Карта капитана не дает почти никаких указаний, а снежная метель перепутала все дороги. Чтобы добраться до назначения, надо держаться русла реки и таким образом зачастую удваивать и утраивать расстояние. Уже на второй день пути ужасная слабость охватила обоих. На завтрак— крошечный кусок собачьего мяса, на ужин— несколько капель алкоголя; а пройдет два, три дня, и у них не будет даже этих жалких запасов.

Под вечер второго дня Нидерманн забрался на пригорок, чтобы оглядеть с вершины окрестности. Норос стоял внизу. Вдруг Нидерманн начал делать ему знаки рукой, указывая на ружье. Норос вбежал вслед за ним на пригорок.

Саженях в трехстах от них паслось стадо оленей. Их было голов 12. Одни отрывали траву из-под снега, другие стояли на часах, а некоторые отдыхали, лежа на земле. Норос затрепетал. Один из этих оленей, убитый ими. спасет не только разведчиков, но и весь отряд, к которому они немедленно вернутся, нагруженные мясом. Он подал ружье Нидерманну.

— Я не могу, — сказал он, попробуй ты.

Нидерманн, никогда не терявший хладнокровия, снял тогда свое тяжелое платье, чтобы двигаться с большей свободой, и полез к животным по снегу. Норос закрыл лицо руками… сердце его билось.

Нидерманн уже в 100–150 саженях от стада… Вдруг один из оленей заметил его, закричал, и вспугнутое стадо бросилось прочь со своей стоянки. Нидерманн вскочил на ноги и послал вслед убегавшим три пули, уже дрожавшей от волнения рукой. Все было напрасно, олени исчезли в снежном тумане.

Когда он, смущенный и убитый, обернулся, Норос лежал, зарывшись головой в снег, и все тело его сотрясалось от рыданий.

— Я все сделал, что мог, — тихо сказал Нидерманн, — видно не судьба!

Еще два дня пути, ночевка в логовище, которое пришлось вырыть в снежном сугробе, а кругом все то же, и нигде не видно признака человеческого жилья.

Нидерманн стал с ужасом замечать, что его товарищ с каждым часом слабеет. Он видит, что вместо твердой походки он идет каким-то спотыкающимся шагом, а в его глазах он встречает выражение того равнодушия, граничащего с безумием, которое видел в глазах Ax-Сама у ног умирающего Эриксена.

«Что я буду делать, — думал Нидерманн, — если Норос окончательно не будет в состоянии двигаться дальше? Оставить его одного? Но разве я могу бросить умирающего товарища? Остаться с ним? Но это значит потерять всякую надежду на спасение отряда».

Нидерманн отдал Норосу свою порцию алкоголя, и его друг безучастно принял эту жертву. Вечером Нидерманну удалось набрать немного хвороста, и, разведя огонь, он разварил в воде несколько кусков тюленьей кожи, вырезанной из сапогов. Норос жадно жевал и глотал омерзительную пищу.

На седьмой день пути матросы уже не шли, а брели, опираясь друг на друга. Это были только тени людей, и все же Нидерманн не хотел умирать, Спасти товарища во что бы то ни стало, бороться до конца, до последнего издыхания. И, однако, через каждые полчаса оба ложились на снег, чтоб отдохнуть немного.