Шпоры на кроссовках - Олег Верещагин

– Окстись, – потребовал мужик. Мальчишка помедлил, соображая, перекрестился. – Ну и добро… Сам-то русский или ещё каких кровей?

– Русский, – ответил Колька. И снова мужик был не против:

– А и пускай… А винтовка что – от зверя, человека в наши годы не напужаешь…

– А бандиты – они чьи? – осторожно спросил Колька. – Ну, красные или ещё какие?

– Фейолетовые, – сердито и зло ответил мужик. – Розовые, прости Господи душу грешную… А хучь и синие… Ты б всё спел что?

Колька смущённо пожал плечами. "Кострома, Кострома" ему спеть? "Ревела буря, гром гремел"? Мужик вздохнул – очевидно, понял, что не дождётся от попутчика вокальных номеров – и снова поинтересовался:

– Годков-то тебе сколько будет?

– Тринадцать, – ответил Колька, и мужик удивленно обернулся на него:

– Их!… А рослый, я бы на все три боле положил… Родителев ищешь в городе-то?

– Угу…

Они ехали и ехали не очень спеша, мужик то спрашивал разную ерунду, то принимался безотносительно жаловаться "на власть", то расспрашивать, как там, откуда прибыл Колька, вполне удовлетворяясь расплывчатыми ответами мальчишки. Колька поддерживал разговор, а сам печально думал, как же ему искать сапоги-скороходы?! Оставалось надеяться, что некий сказочный закон выкинул его со шпорами недалеко от искомого. Он украдкой пощупал шпоры на месте. Хоть они и не работали, но придавали уверенности. Солнце совсем скрылось за лесом, на дороге расползлись, как черная краска в воде, сумерки, но впереди ещё было светло, и мужик удовлетворённо сказал: – Вот и приехали почти. Я тебе сейчас и ночлег устрою…

Дорога ещё раз вильнула – и как-то сразу телега оказалась на улице городка. По меркам Кольки это тянуло разве что на большое село, но телега ехала по аллее, обсаженной дубами, за палисадниками – почём-то без малейшего признака растительности – прятались одноэтажные дома. Людей не встретилось – метров через сто телега свернула в проулок, упиравшийся в двухэтажный, хотя и деревянный дом. Над подъездом висел в тихом вечернем воздухе какой-то флаг, возле крыльца на скамейке, поставив меж колен винтовки, сидели солдаты – с усталыми лицами, одетые в табачного цвета форму кто с непокрытыми головами, кто в странной плоской каске. На подъехавших они смотрели без интереса и даже с места не двинулись.

– Приехали, – прокряхтел мужик, спрыгивая и что-то быстро цепляя на рукав – Колька не успел заметить, что, он пытался рассмотреть флаг. – Ыыть! – сказал мужик и… как стальным обручем схватил Кольку сзади, прижав руки к телу и заваливая в сено с криком – торжествующих и испуганным: – Панове солдаты, подмогните! Партизан! Партизан, панове солдаты!

В первый миг Колька воспротивился чисто инстинктивно. Потом до него дошел страшный смысл крика, собственная ошибка, и мальчишка, разом вспотев от ужаса, бешено рванулся, ударил головой назад, вывернулся из ослабевших рука попутчика, замахнулся, как учили на занятиях по самообороне… но не смог ударить скрючившегося – из носа лилась кровь – мужика, на рукаве которого колюче серебрились готические буквы повязки: чёрные на белом фоне… Замешкался, не зная, что делать дальше и теряя время – слишком уж нереальной всё-таки казалась ситуация, фантастической. Солдаты повскакивали, крича – но не по-немецки, в их криках скользили знакомые слова, и никто не спешил стрелять или хотя бы бежать к Кольке, допёршему наконец соскочить с телеги и метнулся к выходу из проулка – никуда, просто чтобы подальше. Мужик, что-то называя, зацепил мальчишку за ногу, но Колька не упал, ожесточённо лягнулся, вырвался, заметив высунувшегося из окна второго этажа офицера с пистолетом – он тоже горланил и махал оружием, но не целился…

Прямо на него из переулка вырвался мотоциклист – здоровенный, лягушачьего цвета. Сидевший за рулём парень в очках, в расстегнутом мундире, вскрикнул, вывернул руль, мотоциклист встал на оба колеса, задрав люльку, из которой выкатился ещё кто-то – всё вокруг для Кольки уже слилось в сплошной калейдоскоп, он знал только одно: надо бежать, и бежать быстрее.

Но вдруг сами собой отказали ноги – их словно не стало, а в ушах заревели дикие голоса, и Колька впервые в жизни потерял сознание от удара кулаком в затылок.

4.

Мир вокруг отнюдь не был безопасным. Можно было попасть под машину, сцепиться с разными крезанутыми отморозками, оказаться ограбленным или избитым. Можно было заболеть какой-нибудь дрянью вроде СПИДа, сломать ногу или руку. Можно было оказаться жертвой маньяка или стать заложником бандита, решившего заработать. Всё это было страшно и существовало где-то рядом, близко. Но Колька твёрдо усвоил: если не будешь нарушать определенных жизненных правил и трусить – шанс вляпаться во всё это минимален. С этим можно жить, как с мыслями о школе – неохота, но всё в неё ходят… Невозможно было представить себе другое: что в начале XXI века можно ПОПАСТЬ В ПЛЕН. Не в заложники, когда за тебя хотят получить деньги, а именно в плен. К ВРАГУ.

Да, были всякие там ненормальные с горящими глазами и повязками на головах. Но они были ДАЛЕКО. Между ними и Колькой, между ними и сотнями тысяч его ровесников стояли люди тоже с автоматами, но в форме. СВОИ. Этих своих было много, их специально учили, им платили за то, чтобы они охраняли Кольку. И ТОТ мир где брали пленных, чтобы бить их и узнавать военные секреты, а заложников – чтобы заставлять их работать на себя – тот мир не мог добраться до Кольки. Да, о нём говорили по телику, и было несколько раз – ребят и девчонок, которых немного знал Колька, привозили домой страшные цинковые гробы… а те, кто ездил отдыхать на юг, рассказывали взахлёб, что в казачьих станицах дома прячут автоматы, а пацаны умеют стрелять, даже если в слове "ещё" делают три ошибки… Но это тоже не очень касалось его, Кольки, его жизни, его проблем, его желаний.

Понимаете: всё это БЫЛО, но как бы и НЕ БЫЛО. Между войной – любой! – и Колькой всегда был экран телевизора. Тем более – между ЭТОЙ войной, о которой даже дед помнил смутно: маленьким был.

А теперь представьте себе: вас бьёт по затылку НАСТОЯЩИЙ ФАШИСТ. Живой, невредимый, которому плевать на то, что он умер много лет назад. И бьёт не потому, что хочет ограбить, не потому, что какой-нибудь маньяк.

Просто вы его ВРАГ. Враг, и всё, безо всяких объяснений.

От этих мыслей Колька обливался холодным потом и начинал трястись мелкой, противной дрожью – даже зубы постукивали, а из-под зажмуренных век сами собой текли слёзы. Ему ещё никогда в жизни не приходилось плакать ОТ СТРАХА.

Он проклинал всё на свете, начиная с Зарины и кончая своей глупостью Рыцарь, блин! По пояс деревянный, выше резиновый… Что же теперь делать – то? Его же допрашивать будут! Правду сказать?! Немцы сумасшедших сразу расстреливали, он в кино видел. Темнить – а как темнить, он же даже какой год, не знает! Возьмут и повесят, очень просто… Или в какой лагерь отправят, где из людей перчатки делали и мыло всякое… Вспомнилось виденные по телику предметы из музея – абажуры из человеческой кожи, пепельницы из черепов, и прочее, до чего ни один боевик не додумался бы. От ужаса Колька тихо, но явственно завыл и даже не попытался остановиться, до такой степени было страшно. Ему тринадцать лет! Он не партизан, не солдат… по какому праву его будут убивать?!

Да просто потому, что он им – враг, и всё тут. Русский мальчишка в подозрительной одежде и с подозрительной историей.

– Ммммаа… – вырвалось у него против воли.

В подвале, куда его шваркнули ещё без сознания, кто-то ещё был – Колька слышал в дальнем углу сипящее дыхание, свет, падавший из крошечного окошка, оказался совсем вечерним и не позволял ничего различить, да Кольке и плевать было, кто там есть и что с ним. Ужасала своя судьба. Сокамерник тоже не проявлял интереса к Кольке, но сейчас сердито сказал:

– Не вой, тошно без тебя.

Голос был мальчишеский, с таким же, как у возчика – полицая (сволочь старая!!!) акцентом и какой – то насморочный. Колька зло и со слезами огрызнулся:

– Сам наорался, другим не мешай, – и приготовился драться, потому, что сосед зашуршал, перебираясь поближе. Свет упал на его лицо, и Колька вздрогнул. Мальчишка говорил насморочным голосом не потому, что плакал. Просто нос у него распух, левый глаз не смотрел вообще, губы походили на чёрные лепёшки. Всё лицо покрывала корка засохшей крови. Таких качественно измочаленных физий Колька не видел даже после "стрелок" с пацанами из пригорода. Остатки рубахи не имели цвета – на них и на груди тоже засохла кровь. Мальчишка присел рядом, обхватил колени руками, стараясь не прислоняться спиной к стене, хотя это было удобнее. Кроме остатков рубахи на нём оказались драные штаны и ботинки на босу ногу. Белёсые волосы и беспорядочно падали на лоб, уши и шею. – П-прости, – вырвалось у Кольки.

– Да ну… – мальчишка осторожно повёл плечом. – Ты тоже скоро такой будешь, – он сказал это без злодейства или насмешки, просто констатировал факт, и от этой констатации Колька почувствовал, как падает в настоящий обморок. Он ущипнул себя за ухо и тяжело сглотнул кислую слюну, а мальчишка, похоже, не заметивший это, спросил: – Тебя как зовут?