А. Н. Толстой. Жизненный путь и творческие искания - В. Баранов

Стремясь приблизить к настоящему «голубые города» будущего, отдавая этому немало сил, Буженинов и Зотова (при всем индивидуальном отличии их друг от друга) так и не находят себя в настоящем. Настоящее оказывалось слишком сложным, пестрым, многосоставным. Прошлое было куда определеннее («мы» и «они»). И вот герои невольно стремятся уже не столько внести в сегодня будущее, сколько прошлое, с его героикой, безоглядностью романтического порыва… Героика и теперь была нужна, но — иная. Буженинов и Зотова не осознавали этого, отсюда — обостренная драматичность восприятия ими противоречий нэпа, фронтовая жесткость поведения в обстоятельствах, требовавших гибкости. В этом истоки трагического финала их судеб. Революционность героев, вызывавших поначалу искреннее расположение читателя, в мирные годы оборачивается в конечном счете той ее разновидностью, которую Ленин называл революционностью мелкобуржуазной.

5

Работа над повестями «Голубые города» и «Гадюка» протекала в атмосфере напряженного труда писателя над монументальной эпопеей о судьбах Родины в годы революции — трилогией «Хождение по мукам». Трудно в советской литературе назвать другое произведение, которое имело бы столь сложную творческую историю. Начал А. Толстой первый роман, который назывался в ранней редакции «Хождение по мукам», в 1919 году, во Франции, когда не мог еще разобраться в характере развернувшихся событий, роли тех или иных политических сил в них. Кончил — перед Отечественной войной писателем, завоевавшим общенародное признание, академиком, депутатом Верховного Совета СССР. Между этими событиями — дистанция воистину огромного размера.

Некоторые произведения, созданные в 1917–1918 годах, в первую очередь о судьбе интеллигенции («Рассказ проезжего человека», «Милосердия!», «Человек в пенсне» и др.), оказались и своего рода этюдами для большого произведения. Внимательный читатель без особого труда найдет в них отдельные штрихи будущих образов Смоковникова, Бессонова, Рощина. Ясно, однако, и другое: роман требовал совсем иной масштабности, иных идейно-эстетических измерений.

Следует должным образом оценить творческую смелость писателя: немногие в самый разгар гражданской войны решались приняться за роман. Именно этот жанр, как известно, требует наибольшей концептуальности, синтетического охвата жизни.

Довольно долгое время было принято полагать, что начинается трилогия с романа семейного, повествующего о частных судьбах основных героев сестер Даши и Кати, Телегина и Рощина, а общественные события (мировая война, Февральская революция) служат для этого лишь фоном. Считалось, далее, что эпическое начало нарастает по мере развития событий во второй (1927) и третьей (1941) книгах. Даже беглого обращения к первоначальному тексту «Сестер» достаточно, чтобы убедиться, что это не совсем так.

Роман насыщен сценами, где герои ведут страстный диспут — не о себе и своем месте в жизни — а о таких кардинальных категориях, как личность и общество, свобода и историческая необходимость… Особенно много дискутируют герои об антиномии свободы и равенства и диалектических противоречиях между ними. Все это придавало «Сестрам» черты романа социально-философского, в известной мере публицистического, однако никоим образом не позволяло квалифицировать его как семейный. Но почему же все-таки в последующих редакциях автор снял многие из этих рассуждений, устранил из романа отдельные образы, многое уточнил?

Советским ученым предстоит еще немало поработать над тем, чтобы со всей полнотой и научной обстоятельностью проанализировать движение творческой мысли писателя от книги к книге. Но в общих чертах многое ясно уже сейчас.

Среди причин, влиявших на эволюцию замысла, следует назвать две, которые можно разделить лишь условно: это, если можно так выразиться, мировоззренчески-политическая и внутренне-эстетическая причины.

Стремительно нараставшие изменения во взглядах на действительность (вспомним события весны 1922 года) заставили А. Толстого критически отнестись ко многим моментам журнальной редакции. Теперь образы некоторых революционеров и их рассуждения начинали выглядеть как шарж. А. Толстой понял, что нет оснований принимать за истину широковещательные заявления пролеткультовских адептов казарменного коммунизма, сводивших к нулю роль личности в обществе. Подлинные позиции большевиков-ленинцев были совсем иными. Пролеткультовщина же, как ранний вариант социально-культурного экстремизма, приносила неисчислимый вред строительству нового общества. Этим объясняется та непримиримая критика, которой подвергал пролеткультовщину В. И. Ленин.

Первая, мировоззренческая, причина обусловила действие второй, творчески-эстетической. Отказ от прямого обращения к социально-политической проблематике при переработке романа готовил основу для усиления эпического начала в двух последующих частях и тем самым в трилогии в целом (первый роман оказался не то чтобы камерным, семейным: он выглядел теперь «слишком эпично» с точки зрения уточнявшегося общего замысла).

Если, как уже говорилось, кое-что в первом романе пришлось существенно уточнить, то неизменным сохранился беспощадный критицизм А. Толстого по отношению к прошлому.

Оценивая исходные позиции художника, один из известных советских критиков констатировал: «… все… свидетельствует о том, что перед нами вещь выстраданная, продиктованная гражданской скорбью, тесно связанная с теми испытаниями, которые обрушились на родину ее автора».[23]

Роман «Сестры» отразил кризис, охвативший все русское общество. Разлагаются нравственные устои, семья, искусство, пресса, рушатся сами основы государственного устройства…

Немалое место в художественной структуре трилогии занимают различные категории представителей старого мира, будь то поэт Бессонов, создатель стихов, размагничивающих волю и сознание человека, или либеральный краснобай Смоковников, любитель порассуждать о нуждах страны и народа и совершенно не понимающий их (кстати, прототипом его послужил А. Ф. Керенский), или доктор Булавин, мечтающий о сильной власти…

Наконец, это и те, кто пытается с оружием в руках защищать прогнившие социальные устои (действующие в написанных позднее романах «Восемнадцатый год» и «Хмурое утро» генералы Деникин, Корнилов, офицеры Теплов и Оноли вплоть до главаря анархиствующей вольницы Махно). И эти герои нарисованы сильной и уверенной рукой, без нарочитого шаржирования, с изображением полной меры той опасности, которую представляли они для революции.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});