1979 - Кристиан Крахт

«Увидимся, Маврокордато», – тихо сказал я, как будто чувствовал, что он мог бы мне помочь, если бы только я сумел найти правильные слова, – но он уже скрылся из виду.

Четыре

Кристофер лежал навзничь в траве и не шевелился. Женщина с пневматической винтовкой сидела рядом, уставясь в ночное небо. Ее глаза были закрыты. Я пересек лужайку и подошел к нему. Из носа у него текла кровь, на виске виднелась глубокая резаная рана. Хозяйский сенбернар стоял над ним и своим длинным собачьим языком слизывал кровь с лица Кристофера.

Боже, как мне это было знакомо; это случалось всегда, стоило ему только серьезно выпить; рано или поздно он делался совершенно беспомощным. Иногда мне приходило в голову, что он остается со мной лишь для того, чтобы я помог ему добраться до дому, когда он в очередной раз впадет в кататоническое состояние. Кто другой мог бы это сделать? Беспомощного, валяющегося в дерьме Кристофера никто не находил интересным.

Так что я прогнал сенбернара, присел на корточки рядом с Кристофером и толкнул его в бок. Он застонал, но не пошевелился.

В его ноздрях образовывались кровавые пузыри, которые лопались с каждым выдохом. Рубашка на нем насквозь промокла от пота, от него пахло коньяком, какой-то химией и псиной. Я на мгновение прикрыл глаза, сделал глубокий вдох и сконцентрировался. К тому времени, как я снова открыл глаза, женщина с винтовкой исчезла.

Из щеки Кристофера торчал маленький осколок стекла. Я осторожно вытащил его, маленьким он был только снаружи, а та часть, что проникла под кожу, оказалась большой и зазубренной. Сразу очень сильно пошла кровь. Я сначала зажал порез пальцем, а потом вынул из кармана брюк мой шелковый носовой платок от Шарве – подаренный мне Кристофером в Буэнос-Айресе, – сложил его в несколько раз и приложил к щеке. Узор «пайсли» потемнел и по краям стал неразличим. Кристофер открыл глаза и взглянул на меня.

«Это ты», – сказал он.

«Кристофер, слава богу… Послушай, ты поранился, мы должны…»

Он отнял от щеки платок, высоко поднял его и потом медленно скомкал в руке.

«Платок-„пайсли“. Он все еще у тебя. Знаешь, откуда происходит узор „пайсли“, столь любимый в Иране? Говорят, тот самый Омар, что заставил персов, которые прежде были зороастрийцами, перейти в ислам, придумал его как символ, чтобы показать: сила зороастризма сломлена. Смотри: „пайсли“ – это ель, которая клонится долу. А ель – знак Зороастра, улавливаешь?»

«Ах, Кристофер…»

В это мгновение он вновь был прежним Кристофером, все, что я в нем любил, к нему вернулось. Я стоял на коленях рядом с ним, слегка наклонив голову и стиснув руки; со стороны, не слыша нас, можно было подумать, что я приготовился к молитве.

«А знаешь, что в этом самое комичное? Омар был суннитом. В Иране и сегодня говорят: „Yek sag-e sunni. Он – суннитская собака“».

Тут Кристофер снова закрыл глаза и затих. Я потряс его за плечо, толкнул кулаком в бок, но он больше не двигался.

Я абсолютно не представлял себе, как доставить его назад в гостиницу. И решил обратиться за помощью к Хасану: ведь, в конце концов, это небезопасно – вести через весь Тегеран напившегося до коматозного состояния, накачавшегося наркотиками и перепачканного в крови Кристофера. Я попросил лакея помочь мне поднять Кристофера по лестнице и пронести через гостиную, к входной двери.

Я взялся за подмышки, а лакей – за ноги; я еще подумал, что он почувствует приступ тошноты, когда дотронется до влажных от гноя ног; однако если он и испытал нечто подобное, то не показал виду.

Другие гости мельком взглядывали на нас и возвращались к своим разговорам, как будто вообще ничего не произошло, или, по крайней мере, не произошло ничего особенного – как будто подобные сцены они видали на вечеринках уже десятки раз.

Когда мы проносили его сквозь раму большого окна, я заметил ту самую женщину, которая давеча держала в руках пневматическую винтовку. Она посмотрела на меня, откусила кусочек печенья и оправила на себе голубое платье. Спереди на платье, пониже живота, были пятна крови. Я быстро отвел взгляд в сторону.

Мы уложили Кристофера на диван, подсунув ему под голову белую дамастовую подушку. На подушке вокруг его раны быстро распростер свои крылья темно-красный мотылек.

Лакей принес белое махровое полотенце, которое мы осторожно прижали к лицу Кристофера. Потом я пошел за Хасаном.

Тот заснул за рулем кадиллака, газета выскользнула у него из руки, он спал с откинутой назад головой и открытым ртом. Когда я тихонько постучал костяшками пальцев по оконному стеклу, он сразу очнулся.

«Хасан, пожалуйста, сходите со мной в дом. Мы должны забрать Кристофера, ему нехорошо».

Мы втроем пронесли Кристофера через весь дом, мимо портрета шаха, и пристроили его на заднем сиденье машины; я вложил в руку лакея пару долларовых бумажек. Хасан посмотрел вдоль улицы, налево и направо, и наклонился над лицом Кристофера.

«Нам придется отвезти его в больницу», – сказал он и большим пальцем приподнял веко Кристофера. Виден был только белок. Хасан пощупал двумя пальцами сонную артерию.

«Я знаю одну больницу в южной части Тегерана, там с нас не потребуют никаких объяснений – я имею в виду, насчет алкоголя и наркотиков. Но это не госпиталь западного типа».

«То есть?»

«Ну, там не очень чисто и среди пациентов много всякого сброда – героинщиков, воров. Что вы на это скажете?»

«Разве нам обязательно ехать именно туда? Почему бы нам не отвезти его в какую-нибудь частную клинику?» Внезапно я почувствовал, что у меня совершенно нет сил. Слюна из слегка приоткрытого рта Кристофера капала на его рубашку от Пьера Кардена.

«Если нас случайно застукает кто-то из Комитета, будет очень плохо. Господина Кристофера могут высечь плетьми».

«Но эти… комитетчики вообще не имеют никакой власти. А частная клиника – это все же частное заведение». Собственный голос вдруг показался мне жалобным и беспомощным.

«Южная больница обеспечит нам анонимность. У господина Кристофера тяжелое алкогольное отравление. Да еще наркотики – что тут поделаешь? Кроме того, ему нужно зашить рану на лице, понимаете? И плюс к тому лихорадка, многочисленные нарывы на теле…»

«Но ведь никто не посмеет задержать кадиллак. Нам достаточно обратиться в полицию…»

«Времена изменились. Сейчас революция. И полицейские не приедут. Или приедут и задержат нас самих. У Савака[22] много новых лиц».

Хасан был прав. Я не хотел принимать никаких решений, он разбирался в обстановке лучше меня. Я же был слабаком, ничего не знал и не имел достаточно сил, чтобы с ним спорить.

Хасан захлопнул заднюю дверцу, и я сел рядом с ним на переднее сиденье. Мы довольно долго спускались с горы, но не по большому кольцевому шоссе, а выбирая маленькие, малолюдные, едва освещенные переулки. Мне представлялось, что тегеранская ночь накрыла нашу машину подобно защищающему от всех страхов коричневому одеялу, в которое я могу закутаться.

Один раз мы наткнулись на дорожное заграждение; поперек улицы была натянута колючая проволока, и у меня душа ушла в пятки – я никак не мог сообразить, вижу ли перед собой регулярных солдат или кого-то еще; но человек с окладистой бородой, с автоматом у пояса и с белой повязкой вокруг лба сделал знак, чтобы мы проезжали, и в машину даже не заглянул.

Дверца отделения для перчаток все время падала, я придерживал ее рукой. Сзади хрипел Кристофер. От этого сжималось сердце, но когда я обернулся и посмотрел на него – как он лежал с головой, замотанной красно-белым махровым полотенцем, похожий на полупустой мешок с мусором, и ему на лоб падали мокрые от пота волосы, и кровь капала на рубашку, и его левый глаз таращился сквозь неплотно прикрытые веки, – я вдруг увидел его во всем его подлинном неуклюжем убожестве; и внезапно, в тот же миг, увидел и себя самого во всем моем отвратительном убожестве.

Человек, который хрипел там, на заднем сиденье, не имел более ничего общего с «золотым» Кристофером – всеми любимым, высокоинтеллигентным знатоком архитектуры, эрудитом, всезнайкой, великолепно высокомерным и всегда не в меру хорошо выглядевшим светловолосым циником; тот Кристофер, что был моим другом, исчез.

Пять

Больница находилась на одной из боковых улочек, на юге Тегерана. Внешне она действительно не походила на госпиталь – совсем нет. Она была трехэтажной, на зеленоватом неоновом щите вспыхивала непонятная персидская надпись. Стены были обмазаны коричневой глиной, к зданию не вела подъездная дорога для машин «скорой помощи», и, очевидно, оно вообще не имело главного входа.

Мы припарковали кадиллак, посидели еще минуту, и в свете фар я разглядел двух больших серых крыс, которые, испугавшись нас, заметались по сточной канаве.