Жизнь, смерть и возрождение - Иван Александрович Карышев

я металась и на все мольбы Хранителя помолиться, я кричала одно:

― Жить, жить хочу; уйди, ты враг мой, это все от тебя. И я проклинала все и всех и больше всего хранителя, что он пускал меня к телу.

Сколько все это длилось, я, конечно, не знаю. Я потеряла время. Но думаю, настала уже ночь. Около тела никого не было, кроме монахини, которая что-то читала, а я металась по полу и кричала.

Потом я услыхала хохот и какие-то взвизгивания. Я поднялась и увидела, что комната полна каких-то теней; некоторые были мне как будто знакомы. Между ними мне казалось, что я вижу тень умершей матери, а затем какие-то безобразные тени, которые смеялись и издевались. Я притихла.

― Что это? Кто это? ― думалось мне.

― Это ты вызвала зло своим смятением, молись, молись, ― упрашивал меня Ангел-хранитель.

Но я его не послушала и тени стали двигаться на меня. Я потеряла сознание. Я как будто оцепенела и застыла, и тени как будто стали отходить от нас. Но чуть я начина стонать или рваться от хранителя, они опять надвигались.

Да, так шли эти страшные и мучительные дни. Мне казалось, что это был все один нескончаемый день. Я все видела: как рыдали, как молились, как приходили все знакомые в черном, как все удивлялись, плакали и даже граф был; но мне было не до них и даже не до графа. Я все думала, как бы мне доказать всем, что я жива, и что я чувствую. Я пробовала кричать каждому над ухом: «я жива!» Но звуки замирали, и никто меня не слыхал. Ужас охватывал меня, когда я вспоминала, что меня похоронят в то время, когда я совсем жива. Я даже отчетливо чувствовала, что запах шел от меня. Я чувствовала уже брожение желудка, и то, что газы поднимались к горлу. Я все чувствовала. Да, это были муки ужасные; но что все они значат перед тем, что было дальше.

Вот настал роковой день моих похорон. Господи, нет сил и слов передать, какой это ужас. Когда подняли гроб, усыпанный моими любимыми цветами. О!.. как я теперь их ненавидела, мне так ясно представилась моя золотая колесница, вся усыпанная теми же цветами и я полуобнаженная в ней!!.. Как это недавно было, вдруг опять цветы и такое омерзение нашло на меня, я чувствовала их мертвящий запах.

За гробом шла я одна с Хранителем; все остальные ехали. Как хорошо я все кругом видела и как отчетливо все сознавала. Я даже машинально, идя за гробом, читала по улицам вывески. Я отчетливо видела дома, в которых так недавно еще была; вот и собрание, где я царила.

Да!.. мне кажется, такое чувство испытывает преступник, когда его везут на казнь. Все чувства во мне были притуплены; только один страшный гнет висел надо мной о ощущала я какое-то страшное сознание, что, что-то ужасное должно свершиться надо мной; такое страшное, что даже не хватало сил подумать, что именно. Я ощущала, что свершается какая-то ужасная несправедливость, и что все, все эти люди, которые так любили меня, все совершали это ужасное дело. В церкви все молились, но мне казалось, что они не молятся, а только сговариваются, как лучше свершить это ужасное дело.

И вдруг я увидела детей в черном и с ними Ольгу. Я бросилась к ним с криком: «Спасите, спасите вашу мать!», но они не хотели меня слышать и жались к Ольге.

Господи!.. Что же это?.. Нет сожаления, нет милосердия, нет ничего, есть одни только плачи!

Хранитель все время не отходит от меня и все просит, чтобы я молилась. На его просьбу, я даже расхохоталась; мне казалось, что он издевается надо мной: ну можно ли молиться при этих обстоятельствах? Но мне стало так страшно!..

Нет, не могу всего этого рассказывать, и тяжело мне, и трудно описывать это. Слов не хватает ваших, чтобы высказать хоть часть того, что чувствовалось!!..

Но вот меня несут к эшафоту. Черная зияющая яма, обложенная кирпичом и усыпанная опять всеми теми же ненавистными цветами, масса венков кругом. Когда я взглянула в эту яму, я все содрогнулась.

― Как, кричу я, такую прекрасную, полную жизни, элегантную даму, да бросить в эдакую яму! Да где же справедливость? О! нет, это невозможно, неужели никто не содрогнется от подобного злодеяния. Зачем солнце, ели оно освещать такие дела! Зачем Земля, если она принимает такие преступления!

Тут раздался голос священника. Раздирающим голосом обратился он к толпе со словами. «Кто может думать, что перед нами еще несколько дней тому назад она цвела, полная жизни и любви к Богу, мужу и детям».

О! Как его слова били меня. Он восхвалял все мои достоинства, он шаг за шагом рассказывал мои чувства, он возводил меня в святую женщину и искренне лились его слезы.

О! Отчаяния! Меня его слова и слезы хлестали как бичи!!..

Затем что-то грохнуло. Страшный камень упал мне на грудь; я потеряла сознание... Дайте отдохнуть четверть часа...

Таня. ― Она вышла, ну, и трудно же ей, Господи, верно, политься пошла. Ладно, помолюсь и я, но не уйду.

Мария. ― Сколько же прошло времени, конечно, я не знаю; но я опять очнулась. Странно, ...я не знаю, в каком я месте, ...где я, ...кругом мрак, ...и только один Хранитель светился. Я не знаю, сидела ли я, ...лежали ли я, ...я нечего определить не могла, ...на мне было все равно. У меня было состояние пришибленности. Он молился, и слезы струились из его глаз. Я видела, что он страдал, но мне было все равно. Я чувствовала, как сырость просачивалась в гроб и как какие-то насекомые ползали у меня по лицу, по платью и по рукам. Я не задыхалась от недостатка воздуха, но земля давила меня, а главное, отвратительный запах гниющего тела, смешанный с запахом цветов.

О! проклятые цветы, они все преследовали меня, и даже в могиле гнили вместе со мной. Не бросайте, ради Бога, цветов в могилу вашим ближним, им от ваших цветов так гадко.

Хранитель подошел, обнял меня и сказал:

― Помолись.

Но слова его мне опять казались насмешкой.

― О чем молиться теперь? за что молиться?.. чего просить?.. не все ли кончено для меня теперь?..

― Оторвись от своего тела, ― просил он меня нежно и убедительно, ― забудь его, нам нужно еще многое пережить.