Об иконописании - Анатолий Мартыновский

Заключение

Сочинитель сих записок позволяет себе думать, что на изложенных им условиях иконописное художество будет соответствовать своим целям. Но как оно на таких условиях сблизится с иконописанием византийского стиля, которого не жалуют новейшие художники и вообще люди, привыкшие восхищаться произведениями живописи итальянских школ, то легко могут возразить: не охладеет ли от сего вкус к исторической священной живописи?

Странное опасение, тем более, что о живописном художестве всех мыслей невозможно выразить словом. Это доскажет кисть талантливых художников, когда они все усилия свои направят к тому, чтобы их произведения соответствовали тем целям, для достижения коих Церковь освятила их художество. Впрочем, с одной стороны, излишнее неблаговоление новейших художников и любителей новейшей живописи к иконописанию византийского стиля проистекает от предубеждения, похожего на то, по которому раскольники нашей Церкви отвергают всякое произведение живописи, если оно не написано в греческом стиле; с другой стороны, если бы иконописное художество, утвердившись на правилах, вытекающих из сущности предмета, действительно сблизилось с иконописанием византийским, то едва ли бы от сего охладел вкус к истинно образцовым произведениям священно-исторической живописи[26]. Хотя и в сем последнем случае иконописец как служитель истины с самоотвержением должен следовать указаниям ее одной, не раболепствуя прихотям, несовместным с духом истинного Христианства. Но сообразив ход священно-исторической живописи, легко усмотреть, что подобные опасения не основательны. Ибо не оттого ли в домах, славившихся благочестием и отечественными добродетелями, в старину составляли преимущественное украшение теремов св. иконы византийского стиля; не оттого ли и теперь во внутренних клетях благочестивых домов души, благоговеющие к Святыне, изливают свои молитвы ко Господу преимущественно пред иконами греческого письма, что оне, хотя неискусно, однако ближе подходят к христианским идеям, нежели произведения итальянской кисти? Не оттого ли в высшем сословии людей охладел вкус к исторической, не только Священной, но и светской живописи, что многие произведения итальянских школ, представлявшие, как будто, священные предметы, мало чем различались от мифологических фантазий? Так, итальянские картины священно-исторической живописи, заставив старинные иконы перейти из некоторых богатейших домов частию в храмы Божии, а частию в хижины, и сами должны были уступить присвоенное себе место изображениям языческих басней. Но вымыслы идолопоклонников, как противные здравому озаренному христианским учением смыслу, не могли уже восстановить прежних, насильственных прав своих, коими пользовались во мраке язычества, но которые навсегда уничтожены Христианством; посему, произведя на время судорожные потрясения в душах, страдавших вольномыслием, не только снова обратились в ничтожество, но с падением своим увлекли с собой вкус людей высшего сословия и ко всякой исторической живописи, который тщетно стараются снова воспламенить восклицания журналистов и общества поощрения художеств.

Правда, еще английские лорды для излечения от сплина, подобно древним языческим богачам[27], отличаются безрасчетным расточением своих сокровищ на покупку прославленных произведений итальянских школ, но в самой Италии подобный восторг давно охладел, так что она не производит более рафаэлей, доминикинов, карачиев, и если еще сохраняет в своих галереях их произведения, то единственно из видов на сиятельные английские и русские кошельки. Что касается до россии, то опыт показал, что в ней священно-историческая живопись во вкусе итальянских художников всегда будет подобна растению, перенесенному в чуждый для него климат, на почву земли, не свойственную ему, которое хотя при неусыпных попечениях садовника усиленными способами искусства будет прозябать, произведет цветы, даже принесет какие-нибудь плоды, но, быв оставлено без надзора своего воспитателя на одно мгновение, немедленно вянет и засыхает до корня. Нужны ли доказательства? С лишком сто лет прошло от основания Академии художеств, а далеко ли за пределами Петербурга и Москвы распространился вкус к исторической итальянской живописи во всех ее родах? В первых губернских городах на пути в Москву редко где-нибудь можно увидеть бедную копию с какой-либо посредственной итальянской картины. В самом Петербурге весьма немногие домы украшены произведениями исторической живописи, а если где можно видеть их в большем количестве, то разве в отдельных галереях, вроде вывески, гласящей о богатстве и великолепии хозяина дома.

Отчего такое равнодушие к произведениям исторической живописи во вкусе итальянских художников? Зная способности русского народа к искусствам, любовь, которую он питает к другого рода художественным произведениям, никто не станет утверждать, что русские не имеют врожденного дара ощущать изящное. Нет, в этом отношении народ русский одарен удивительным инстинктом и сметливостию. Но произведения священно-исторической итальянской живописи не находят в его сердце сочувствия, потому что русский, молясь из детства пред иконами византийского стиля, при первом взгляде на картину во вкусе итальянском усматривает нескромность в положении лиц, в самом выражении их что-то страстное, обыкновенное, слишком натуральное, нечто просто человеческое, и он отвращает от нее взор свой, как от предмета противного его вере и благочестию. Из этого следует, что произведения живописи тогда только найдут в нашем народе сочувствие и распространятся в России повсеместно, когда будут приспособлены к требованиям отечественного вероисповедания. К другим же родам живописи, кроме портретной, и то немногоценной, на Руси вообще так же равнодушны, как к религиозной во вкусе итальянском. Русский улыбнется, смотря на картину, представляющую квасника или девушку с тамбурином, посмотрит с удовольствием на какой-нибудь пейзаж, но редко решится приобрести такого рода картины, оттого, что он мысленно задает себе вопрос: к чему это? какая с этого польза? и скажет: уж лучше купить лубочную картину кота с мышами.

По признании необходимым, чтобы икононисание вполне соответствовало требованиям отечественного вероисповедания, может возникнуть возражение, что как учение истинно христианского вероисповедания по свойству своему должно быть таково, чтобы удобно могло быть усвоено каждым народом, так иконописание истинной Церкви Христовой должно быть таково, чтобы легко могло сделаться в мире повсемественным. Но будет ли оно иметь такой характер, когда, соответствуя требованиям отечественного вероисповедания, сделается русским, национальным? Если б и это последовало, живописное художество от сего нимало не потеряло бы, как ничего не потеряло от того, что были школы живописи испанская, фламандская и другие. Впрочем, такое опасение неуместно, потому что нет ни одного рода церковно-исторической живописи, который бы ближе подходил к всеобщему истинно религиозному чувству, как иконописание, сообразное с духом восточной, единой, истинной Церкви Христовой, даже в таком виде, в каком оно образовалось византийскими художниками. Живое доказательство этой истины представляет ныне царствующий король Баварский, который, воздвигнув под названием Глиптотеки и Пинакотеки великолепнейшие здания для помещения в них тщательно собираемых им произведений скульптуры и живописи во всех родах того и другого искусства, не только созидает храмы по образцам византийской архитектуры, какова в Мюнхене церковь Всех Святых, но и украшает их изображениями вроде византийского иконописания, так что даже латинские их надписания означаются буквами, подобными греческим. Для сообщения понятия о качестве такой живописи Г. Греч приложил к путевым запискам своим очерк образа Благовещения, которое представлено точно почти в таком виде, в каком можно усматривать еще изображение Благовещения на многих старинных русских иконах. Г. Греч присовокупляет, что он, несколько раз приходя в мюнхенский храм Всех Святых, погружался в созерцание изящного, направленного, по его словам, к главной и единственной цели – возбуждению веры и благоговения к Божеству; между тем как это одна только из целей, для достижения коих Св. Церковь приняла в свои недра иконописное художество28.

Таким образом и на Западе возникла мысль, что иконописание византийского стиля более других родов живописи приближается к предназначению, соответствующему видам Св. Церкви. Еще ли ожидать, пока иностранцы скажут нам, что у нас сладко или горько, хорошо или дурно? Если к сему присовокупить, что каждый живописец, к какому бы он ни принадлежал христианскому вероисповеданию, желая сохранить в своих произведениях историческую верность, изображая Иисуса Христа, Богоматерь, Св. Апостолов, Мучеников, Святителей и Преподобных первых восьми веков Христианства, необходимо должен представить лики их точно в таких облачениях, в каких они усматриваются на иконах византийского стиля, что бритые святые явились в Западной Церкви после того уже, как членам ее иерархии вздумалось брить бороды, между тем как еще на Тридентинском соборе почти все епископы их были с бородами; что Священные облачения, ныне употребляемые в Западной Церкви, по своей форме принадлежат к нововведениям папизма, а в древние времена во всем сходны были с церковными одеждами восточной церкви, как сие доказывают печатные эстампы, приложенные к творениям древних Отцев Римской церкви, например, Григория Двоеслова, Льва Великого и других, изданных в Париже; что разнокалиберные костюмы римских монахов явились уже по разделении Церкви и от желания знаменитейших из них приобрести славу учредителей нового монашеского ордена; что ни одного христианского общества иконописание не может быть сообразнее с духом первобытной Церкви Христовой и, следовательно, не может быть повсеместнее в христианском мире, как иконописание, соответствующее потребностям нашего отечественного вероисповедания, а вместе с тем восточной единой истинной вселенской Церкви Христовой. Против этой истины самые жаркие ревнители папизма ничего возразить не в состоянии.