Мне снится королевство - Владас Даутартас

— Что же ты стал — подержи мешок! — позвала меня мама.

Мы набили мешок хвоей, поставили на тележку. Потом еще один.

— Дня на три хватит, а там еще съездим... Давай-ка, поехали, — сказала мама.

— Барбоска удрал...

— Не пропадет...

И правда! Не успели мы выехать на дорогу, как Барбоска выпрыгнул из-за ближнего дерева. Язык набок, дышит тяжело, морда виноватая. Затрусил рядом, а сам все на меня поглядывает. Будто спрашивает: когда опять в лес?

По лесной дороге мы выехали на вырубку. Там большими кучами были свалены выкорчеванные пни. Длинные толстые корни переплелись между собой и торчат во все стороны. Чем не драконы?

Я решил: сегодня же вернусь в лес, захвачу с собой Барбоску, и увезем мы с ним отсюда страшного дракона о девяти головах. Пусть охраняет королевство.

— Пень — он хорошо горит, смолы в нем много, — заметила мама. — Да рубить трудно, очень уж тверд. Вот и не берет их никто.

Так и должно быть — дракона победить непросто. Потому он и охраняет подступы к королевскому дворцу. Сторожит королевну, никого близко не подпускает.

Я глазам своим не поверил: Салюте идет к нам во двор. Очень просто — открыла калитку и идет по дорожке. Я не видел ее недели две, и вот она как ни в чем не бывало является. Здоровается с моей мамой и говорит:

— Пранас! Ты чего к нам не ходишь? Обиделся?

— Было бы на что!.. Занят я, — мямлю кое-как. — Сначала отца на сплав собирали, потом колючки из леса возили...

Я, понятно, не стану расписывать Салюте, чем занимаюсь в последнее время. Когда все будет готово, позову ее и покажу королевство. А пока — молчок!

— А, занят... — протянула она. — А у меня новость. Прибыло письмо. От Алоизаса. Он меня в цирк приглашает. Хочешь — почитай! Вот...

Я и не сообразил, что делать, как ответить. А Салюте болтала дальше:

— Читай, не бойся!.. Секретов тут нет.

Мне и в руки брать не хотелось это письмо. Смотреть на него было тошно, не только читать. Эка невидаль — письмо из города, хоть и самое настоящее, с маркой и штемпелем... Подумаешь... Я без спешки вынул из конверта сложенный тетрадный листок в клеточку и начал пробегать письмо глазами.

— Нет, ты громко читай, вслух! Я хочу еще раз послушать! — попросила Салюте.

Мучительница! Но отказать Салюте я не мог. Поэтому я кашлянул и стал читать вслух, правда, без всякого выражения.

Здравствуй, Сале! — писал этот негодник Алоизас. — Позавчера ходил я в цирк. Вот смеху было! Медведи ездят на велосипедах, собаки прыгают через огонь. Потом девчонка вроде тебя выводила слона. Этот слон ее хоботом как поднимет, как посадит себе на спину. Еще акробаты кувыркались, стояли на голове и брызгали друг на дружку водой. Обхохочешься! Оркестр все время играет. Старик один — ты бы видела: рот до ушей, в барабан колотит. Усищи у этого деда — во! Приезжай ко мне, Сале, я тебя тоже в цирк свожу. Вот смешно будет!

Твой закадычный Алоизас

— Видишь, Пранас, я не соврала, — Салюте весело тряхнула головой. — Там так интересно...

— Из этого письма не разберешь, — я пожал плечами. — И кто это такой — закадычный?

— Алоизас говорит: закадычный — это самый лучший, самый верный друг. Это по-городскому так называется. Слушай, Пранас! Поехали вместе в город, в цирк сходим! Мой папка в воскресенье как раз собирается. Поехали, а?

— Меня он, закадычный этот самый, не приглашает.

— Ну и что! А я скажу — пригласит.

В цирк мне, конечно, хотелось. Да вот, Алоизас этот...

— Меня мама не пустит, — сказал я.

— А я попрошу свою маму, чтобы она попросила твою маму, и пустит, вот увидишь.

Салюте повернулась и убежала к себе домой. Я смотрел, как она бежит, а сам думал: хорошая штука цирк, но что ты скажешь, когда я приведу тебя в свое королевство!..

Теперь, после письма Алоизаса, я понял, что нельзя терять ни минутки. Надо как можно скорей устроить все в королевстве... Поэтому я не стал мешкать, нашел в сенях молоток, пилу, клещи и выбежал на крыльцо.

— Пранук! Ты куда? Сними-ка крышку с большого котла, — крикнула в открытую дверь кухни мама.

Я оглянулся: мама у стола месит тесто, а на плите пыхтит, шипит большой котел, крышка так и прыгает. В этом котле — картошка для свиней.

— Сама сними! — как-то вдруг вырвалось у меня, и я спрыгнул с крыльца на дорожку.

— Погоди! — грозно крикнула мама.

Она шагнула в сени, взяла со стены ремешок — путо — и раз-другой протянула меня по мягкому месту.

— Ишь неслух! От рук отбился!

Мама сердито кинула ремешок в угол и, вся красная, вернулась в кухню. Я разобиделся. Бросил в сенях молоток, пилу и клещи, побежал на гумно. Там я зарылся лицом в солому и расплакался. За что меня бьют? Разве я ошиваюсь без дела? Ведь я работать собирался — инструменты взял! А она будто не видит! Раньше меня никто не бил — ни отец, ни мамаша, а сегодня вдруг ни за что ни про что... Уйду из дома, пусть сами живут. Никого мне не надо: ни отца, ни мамы, ни Барбоски противного, даже Костаса не желаю видеть. Одной только Салюте напишу письмо, пусть знает, где я... Я повернулся на бок, рукавом вытер слезы, а они все лились да лились... Нет! Никуда я не убегу. Лучше помру. И пусть тогда плачут и мама, и отец, пусть свечи жгут, пусть... Я буду лежать в гробу и мне будет все равно... А Салюте? И она пусть живет в свое удовольствие, пусть бегает со своим бессовестным Алоизасом по циркам, по театрам, мне-то что — я буду лежать в сырой и холодной земле и ни-че-го не почувствую...

А сено так пахнет, а солома так тихо шуршит... Так хочется спать...

Я проснулся от громкого голоса. А, это тетя Катре, Салютина мама. Я прислушался... Так и есть: разговаривает с моей мамой.

— Где же твой мужичок, Она? — спрашивает тетя Катре.

— А ты не знаешь? На сплав ушел, с Костасом...

— Пранукас где, спрашиваю.

— Больно я знаю... С ним теперь без ремня не сговоришься!

— Беда с этими ребятишками... Моя краля в город просится, в цирк. Скажи на милость! А этот, даром что отец, уши развесил... Едут в воскресенье! Ты бы, Она, тоже мальчонку отпустила, на пару веселее будет.

— Что ж, пускай съездит...

Они еще немного постояли во дворе, поболтали, потом тетя Катре ушла к себе.

— Пранукас! — громко, на весь двор, позвала меня мама. — Где ты, Пранукас?!

Пусть зовет, пусть кричит — не откликнусь ни за что. Буду молчать, как самый настоящий покойник...

Мамины шаги уже возле овина. Открывает дверь.

— Пранукас! — снова позвала мама, но уже не сердито, а с тревогой в голосе. А так как я молчал, она с беспокойством спросила сама себя: — Куда же он подевался? Не случилось бы чего...

Тут мне стало так жалко маму, что я забыл о своей обиде. Быстренько скатился с сеновала, выскочил во двор:

— Мам, я тут! Вот он я!

— А, вот ты какой... Ишь куда залез... Погляди, что тебе тетя Катре принесла. Пойдем отведаем.

В руках она держала полную банку меда — золотистого, солнечного.

Мама налила в блюдечко меда, отрезала ломоть хлеба.

— Макай, не жалей, — кивнула она мне.

— И ты тоже!

— Мед — лекарство на зиму. От кашля, от простуды помогает, да и при всякой хвори хорошо. А тетенька Катре не только с медом пришла. Доминикас в воскресенье в город едет, Салюте в цирк везет. Может и тебя прихватить заодно.

Я ел и молчал.

— Дам тебе денег на билет, поесть соберу...

— Не поеду я, мам...

— Это почему же?

— Неохота.

Мама подошла ко мне и погладила мои распатланные, длинные вихры.

— Уж не захворал ли? — спросила она.

— Здоров я, мам...

Она опять погладила меня по голове, и я вдруг прижался к ней, обнял за шею.

— Как там наш папка с Костасом? Увязали уж плоты или нет? Вдруг к нам поплыли...

Я схватил мамину руку и прижался к ней выпачканными медом губами.

3

Сквозь сон я услышал, как поет рожок. Даже не открывая глаз, я видел, как по середине улицы проходит Симонас и трубит, запрокинув голову. Тру-ру-ру! — слышу я. — Трууу! Вовсе не для моего удовольствия играет Симонас — он поторапливает хозяек: заканчивайте дойку, выводите скотину за ворота, на выгон пора! Тру-ру-ру!

— Пора, Пранукас, — затормошила меня мама.

Она брякнула ведром и ушла доить Белянку. А мне так не хочется вставать, так тянет зарыться в подушку и досмотреть сон. К тому же вчера я порядком устал — целый день трудился не покладая рук в своем королевстве. И не зря: почти все уже готово, близится долгожданный день.

А труба поет, труба велит мне вставать, отправляться на пастбище. Тру-ру-ру!..

Да, это мне. Сегодня моя очередь. Три дня подряд я буду пасти Безрожку портного Матаушаса, Пятронелину Пеструху и нашу Белянку. Потом десять дней буду бегать где хочу и сколько хочу, потом снова три дня пасти. Это Симонас завел такой порядок. Он — старший пастух, а пастухи и подпаски у него сменяются. Ребят в деревне много, и родители посылают нас присматривать за своей скотиной. Но на что будет похоже, если каждый потащится на луг за своей коровкой: что ни корова, то пастух! Вот Симонас и придумал, чтобы каждый из нас бегал за коровами три дня, потом отдыхал. И еще. Чьих коров пасешь, тот тебя и кормит. Когда я пасу Безрогу Матаушаса или коровушку тети Пятронеле, я обедаю у этих людей. Вообще-то я не люблю есть у чужих, но таков старинный обычай, не мне его менять.