Знамя на холме (Командир дивизии) - Георгий Березко

— Да… Вы ведь холостяк, кажется? — спросил Машков.

Они разговаривали так не потому, что их действительно занимали воспоминания. Все трое думали в этот час о другом. Но обстановка мирного чаепития навязала им характер беседы.

Она вскоре оборвалась, потому что одно за другим начали поступать сведения о Белозубе. Первым явился его связной с донесением, потом офицер, посланный Весниным, и наконец позвонил сам Белозуб. Подходя к аппарату, полковник уже знал все. Командир тринадцатого полка оставил свой рубеж на скате безыменной высоты и отошел на первоначальные позиции. Его КП находился теперь на хуторе, в полутора километрах от КП дивизии. И не вступая по телефону в объяснения, Богданов приказал Белозубу явиться в штадив, передав командование полком майору Потапову. Положив трубку, Богданов вернулся к столу. Он был все еще озадачен — не столько самим фактом отступления, сколько тем, что отступление начал командир тринадцатого.

Богданов машинально отпил из стакана и медленно опустил его на стол. Впервые за все эти дни он подумал о том, что дивизии не прорвать немецких линий. Как ни тяжелы были бои последней недели, мысль об этом никогда не возникала в такой определенной форме. Некоторое время Богданов сидел, не разговаривая, как бы осваиваясь с новым положением. Потом потребовал карту и вместе с Весниным снова молча рассматривал ее. Дверь быстро открылась, и в комнату, не постучавшись, вошел Белозуб. Бывший командир тринадцатого был в валенках и в полушубке, запорошенном снегом. На румяном лице светились темные глаза.

Богданов поднял лицо от карты и внимательно посмотрел на майора.

— Сейчас доложу, товарищ полковник, — тихо сказал Белозуб. Он снял шапку, и светлые свалявшиеся волосы упали ему на лоб.

— Ну… — сказал комдив.

Белозуб шагнул вперед, и Богданов почувствовал приятный запах конского пота — майор примчался верхом.

— Товарищ полковник, вы меня знаете… — проговорил Белозуб.

— Можно без предисловия, — заметил комдив. Белозуб снял автомат и положил на стол. На белой от инея поверхности ствола остались черные пятна там, где пальцы прикоснулись к металлу.

— Говори, — сказал комдив.

Глаза Белозуба затуманились и как будто перестали видеть. С таким лицом майор поднимал людей в бой, навстречу опасности, которая никогда не казалась ему слишком большой.

— Я приказал отойти, — сказал Белозуб, и так как все молчали, он пояснил, повысив голос: — Связь была порвана… Мой посыльный не возвращался, его ранило… Ваш офицер связи опоздал…

Он помедлил и громко проговорил:

— Я вывел людей из огня.

— Так, — сказал Богданов.

— Без приказа! — прокричал Веснин.

Майор обвел всех странным, отсутствующим взглядом. Тонко запел самовар, и Белозуб изумленно прислушался. Он не сразу понял, откуда исходит этот уютный, забытый звук. И спокойствие, казалось, царившее здесь, столь непохожее на собственное состояние майора, обидело его.

— Комиссар полка Островский убит, — сказал Белозуб, прямо глядя на Машкова.

— Убит? — повторил Машков и встал над столом, заслонив окошко широкой спиной.

— Клевайчук убит, — продолжал Белозуб. — Половину обеда мы вчера на снег вылили… Как на блюдечке, сидели под минами.

— Стой, говори по порядку, — сказал Богданов. — Садись.

Майор помолчал, словно раздумывая над приглашением. Он испытывал отчаянную решимость и был готов ко всему.

— Товарищ полковник, нельзя нам наступать! — заговорил Белозуб горячо и доверительно. — Шестые сутки бьем в одно место и, как ни сунемся, — кулаки в крови. У немцев каждый метр пристрелян, и всю нашу тактику они на своей спине изучили. От Каширы их гнали, а теперь выдохлись… Люди под огнем спят, в атаке спят, просыпаются от раны…

— Что вы сделали? Понимаете? — перебив Белозуба, негромко сказал комдив. Он перешел на «вы» и не заметил этого.

— Да ты иностранец, что ли? — громко, переходя на крик, спросил Машков и стукнул по столу ладонью.

Сон соскочил с начальника подива. — Иностранец, спрашиваю? — Он стукнул еще раз, сильнее, и вазочка с сахаром подпрыгнула на столе. — Сколько нашей земли еще под немцами!.. Это тебе известно?! Стон по всей земле стоит… Это известно? Да ты с неба свалился, что ли? Кто… кто наступать будет, если мы выдохлись?

Машков вышел из-за стола, и от движения его шинели опрокинулся стул. Красивое лицо комиссара с выпуклыми черными глазами потемнело от прилива крови.

— Кто погонит фашистские орды? — Начальник подива не выбирал слов, но память подсказывала их привычные сочетания. — Изверги, потерявшие облик человеческий, жгут, насилуют, вешают… на временно захваченных территориях… Кто немцам морду бить будет, если мы выдохлись?

— Все ясно, — сказал Белозуб другим, усталым голосом и отвел глаза в сторону.

Машков снова сел, и теперь поднялся Веснин. В тишине высоко и тонко свистела струйка пара, вылетавшая из самоваре. Начальник штаба смотрел на полковника, ожидая приказа об аресте командира тринадцатого. Но Богданов задумался и медлил. Он чувствовал себя, как пилот, потерявший в воздухе управление. После многих усилий он, оказывается, не только ничего не выиграл, но его части становились небоеспособными. Он не понимал, как это случилось и когда началось. Надо было сию же минуту принять важные решения, но ему никак не удавалось охватить единым взглядом всю изменившуюся обстановку. «Выспаться бы мне!», подумал Богданов и потер пальцами переносицу. Веснин нетерпеливо постукивал по столу карандашом.

— Сережа! — крикнул комдив.

В дверях появился Зуев. Он козырнул, дотронувшись прямой ладонью до сбитой на глаза кубанки, и тотчас же, будто обжегшись, отдернул руку вниз.

— Воды, Сережа, — умываться буду, — сказал комдив.

Глава пятая. Подарок

Шура Беляева лежала на печке, yкрытая тулупом. Поджав колени, свернувшись, она медленно согревалась в тесной и теплой темноте. Уснуть Шура не могла, потому что была несчастна. Мысленно она опять разговаривала с Богдановым, докладывая то, что побоялась сказать вслух. Чем лучше были ее запоздалые ответы, тем острее становилась тревога. Казалось, многие обстоятельства, способные повлиять на решение комдива, остались неизвестными ему, и робость девушки имела тяжкие последствия. «Ох, господи!.. Ох, я невезучая!» шептала Шура, жалуясь и завидуя смелости других людей. Они держались здесь, среди своих, с таким бесстрашием, какое было доступно ей лишь на переднем крае. От огорчения Шура начала всхлипывать, тихо. чтобы не обратить на себя внимания.

— Что плачешь? — услышала она близкий голос.

Девушка испуганно приподнялась, но никого не увидела. Внизу хлопала дверь, стучали обмерзшие валенки, и кто-то громко разговаривал по телефону. Шура оглянулась, утирая слезы ладонью, и в углу под самым потолком различила смутно белевшее лицо.

— Ты кто? — спросила Шура.

— Погодин, Степан, — ответил ей серьезный детский голос.

— Подумаешь! — сердито сказала девушка. — Да тебе сколько лет?

— Десятый, — ответил мальчик. Он был теперь единственным Погодиным в деревне и поэтому полностью выговаривал свое имя. — А почему плакала, а? — снова спросил он.

— Так, — сказала Шура. — Ты что, живешь здесь?

— Живу… Убили кого-нибудь? — допытывался он.

— Дура я — оттого и ревела… А мамка твоя где?

Мальчик ответил не сразу. Его обижала легкость, с которой чужие люди задавали этот вопрос, самый жестокий из всех.

— Убили, — сдержанно ответил он.

— Фашисты?

— Ну да, фрицы, — хмуро проговорил мальчик.

— Как убили-то? — словно испугавшись, спросила Шура.

Мальчик не отвечал, медленно перебирая пальцами темные тряпки. Он не переставал думать о том. как случилось несчастье, но стеснялся о нем говорить. Немцы вломились в избу, когда фронт снова приблизился к деревне и по улице шли отступающие части. Солдаты открыли сундуки в поисках теплых вещей, забрали валенки, выпустили из-под печки кур. С шумом разлетелись птицы, часто хлопая крыльями, и немцы переловили их. Высокий человек с курицей подмышкой подошел к матери Степана. Он что-то спросил на незнакомом языке, и она, не понимая, покачала головой. Солдат сердито закричал, и она ответила: «Не знаю», — так громко, словно разговаривала с глухим. Немец сунул ей в грудь черный револьвер, и внезапный выстрел оглушил Степана. Мать упала на пол лицом вверх, и солдат побежал к выходу. Он споткнулся о порог, курица выскочила из-под локтя и взлетела на стол. Немец выругался, но не вернулся за нею. Степан удивленно смотрел на мать. Она лежала неподвижно на спине, раскинув в стороны руки. Курица ходила по столу и громко стучала клювом, собирая крошки…

— Как убили? — повторила Шура, охваченная состраданием, позабыв о собственном горе.