Джунипер. История девочки, которая появилась на свет слишком рано - Томас Френч

Мы с мальчиками придумывали глупые песни:

Я очень стараюсь никому не делать зла,

Я не могу не лизаться, ведь я так мила.

То, как Келли преобразила нашу семью, невозможно переоценить. Тем летом, в полночь, когда финальная седьмая часть «Гарри Поттера» появилась в продаже, Келли повела нас в ближайший торговый центр, где мы встали в очередь, которая шла через отдел женского белья.

Я уже не был репортером «Сент-Пит таймс». Проработав там двадцать семь лет, я согласился стать преподавателем журналистики в Индианском университете, моей альма-матер. Келли занимала ответственную должность редактора в «Сент-Пит» и не была готова к переезду. Теперь я каждую неделю улетал в Индиану во вторник утром и возвращался во Флориду через пару дней. Было трудновато, но это того строило.

Проходив на психотерапию больше года, я поборол страх того, что слишком стар для рождения еще одного ребенка. Моя бабушка прожила более девяноста лет. Отцу было почти восемьдесят, и он все еще был полон сил.

«Никто не знает, сколько времени ему осталось, – сказала мне Келли. – У тебя хорошие гены».

Пора было прекращать тянуть время. Пытаясь отвлечься от голосов в коридоре за дверью, я сел в кресло, расстегнул джинсы и забыл свои недовольства о том, что мужчины воспринимают женщин лишь как сексуальный объект.

Я был очередным неандертальцем.

Обычным мужчиной, не лучше и не хуже остальных.

Результаты стали известны через несколько дней. Число моих сперматозоидов превосходило восемьдесят миллионов. Они были энергичными, быстрыми и целеустремленными.

Цифры меня поразили. Восемьдесят миллионов крошечных копий меня направляются к одной из яйцеклеток Келли. Однажды я брал интервью у эмбриолога, и он рассказал о том, как сперматозоиды собираются вокруг zona pellucida [4], гликопротеиновой оболочки вокруг яйцеклетки. Zona pellucida. Мне нравилось смаковать эти слова. Эмбриолог с большим воодушевлением рассказывал об экстракорпоральном оплодотворении, при котором яйцеклетка оплодотворяется в чашке Петри, а затем получившийся эмбрион помещается в тело матки женщины. С большим интересом он говорил и о тайне зачатия. Над инкубатором он повесил плакат с изображением росписи потолка Сикстинской капеллы Микеланджело. Это был фрагмент, на котором Бог и Адам тянут друг другу руки, а между кончиками их пальцев загорается искорка жизни.

Восемьдесят миллионов возможностей. И все это разные вариации, разное будущее.

Поначалу ощущение чуда было легко поддерживать. А затем время стало утекать. Периодами, циклами продолжительностью двадцать восемь дней. Мы старались на этом не зацикливаться и забываться в простом желании. Однако с каждым месяцем Келли все больше разочаровывалась. Я же сильнее убеждался в том, что бог наказывает меня, а Келли достается за связь со мной. Несмотря на мои искренние угрызения совести, искупить грехи было не так легко.

Больше врачей, больше обследований. Я снова и снова держал Келли за руку, пока они осматривали ее то двадцатисантиметровым трансвагинальным датчиком УЗИ, который она назвала «Членом смерти», а то мини-видеокамерой, которую запускали к ней в живот через пупок.

«Вот здесь, – сказал мне врач, указывая на мониторе на что-то размытое, – ее яичники, а это – матка».

Когда пришел черед первой попытки ЭКО, мы вместе поехали в клинику в Тампе. Я прочитал, что качество сперматозоидов мужчины улучшается, если он долго пребывает в возбужденном состоянии, поэтому я попросил Келли помочь мне. Путь до клиники на автомобиле занимал сорок пять минут, зачем их терять?

«Давай же, – сказал я. – Можешь пошептать мне непристойности?»

Келли вздохнула, как это сделала бы женщина, которой пришлось пережить множество унижений. Она перелезла на заднее сиденье и начала нашептывать мне на ухо. Неважно, делала она это искренне или притворно, самым главным было ее участие. Мы продолжали эту игру, пока ехали по Сент-Питерсбергу, затем по мосту через залив Тампа и, наконец, в пробке в деловом квартале Тампы. Боковым зрением я видел, как дальнобойщики с соседней полосы смотрели на нас и ухмылялись.

Пять дней спустя врачи показали нам черно-белый снимок, на котором были запечатлены две созданные нами бластоцисты. Их клетки уже делились.

Вероятность того, что хоть один из эмбрионов приживется, была невысока. Тем не менее мы хранили надежду, пока один за другим тесты на беременность не полетели в мусорное ведро. К тому моменту мы потратили более $20 000 на попытки зачать ребенка.

Деньги не имели никакого значения.

Для Келли наша дочь уже существовала.

«Представь, что кто-то забрал у тебя Нэта или Сэма, – однажды сказала она, лежа в постели. – Сколько бы ты заплатил, чтобы вернуть их?»

Множество надежд разбиты вдребезги. Мы набрасывались друг на друга, высказывали упреки, сами того не желая, и ругались по пустякам. Каждый день я замечал, как Келли все больше и больше тонула в печали.

Через несколько месяцев мы снова попробовали ЭКО. На этот раз в чашке Петри выжили три эмбриона. Как и в большинстве американских клиник, где проводится ЭКО, врачи здесь следовали этическому кодексу, по которому внутрь матки помещалось не более двух эмбрионов. Никому не нужна была вторая «Октомама». Было решено пересадить Келли два эмбриона, а третий заморозить.

Пересадка была назначена на утро воскресенья. Лежа на кушетке в больничном халате, Келли вдруг заявила, что хочет пересадить всех трех эмбрионов. Я, потрясенный, наблюдал за тем, как она попросила одну из медсестер позвонить домой главному врачу клиники с требованием забыть об этическом кодексе.

«Я хочу, чтобы все эмбрионы были внутри меня, – сказала Келли. – Я не собираюсь бросать своего ребенка».

Я бы многое отдал, чтобы узнать, как отреагировала врач на звонок: рассмеялась она или рассердилась, но все же разрешила. Команда суетилась, делая финальные приготовления. Мы подписали бумагу, подтверждающую нашу осведомленность о возможности рождения тройняшек. Келли подписала ее без колебаний.

Я был восхищен решительностью жены.

– Тройняшки? – сказал я, смеясь.

– Мы справимся, – ответила она.

Шансы, что какой-то из трех эмбрионов выживет, были малы. Через пару недель анализ крови подтвердил то, что мы и так знали.

Келли: за чудо нужно бороться

Считается, что создание ребенка в пробирке отделяет зачатие от акта любви, но люди говорят много глупостей.

Дети создаются множеством разных способов. Их зачинают на задних сиденьях автомобилей, в ванных комнатах, под трибунами и на лестницах. Они появляются от желания, похоти, смущения, слабости, мести и даже ярости.

Дети, созданные в лабораториях, являются результатом точнейших расчетов. Они стоят дорого: для этой цели люди устраиваются на вторую работу и берут кредиты. Их делают сообща.

Я слышала, что лечение бесплодия называют проявлением эгоизма, но я никогда не была с этим согласна. Дети овладевают вашим телом, деньгами, временем, личной жизнью, личностью.

ЭКО – прекрасная подготовка к воспитанию детей, потому что вам постоянно приходится задаваться вопросом: чем еще я готов пожертвовать?

Поначалу это всего лишь несколько анализов и, возможно, несколько лекарств, но за этим следуют головные боли и перепады настроения; затем какая-то простая процедура, легкие спазмы, один-два дня не на работе; потом наступает очередь небольшого хирургического вмешательства, и очень скоро к вам по почте приходит коробка шприцев и ампул, холодильник превращается в аптеку, а вы оказываетесь в центре научного эксперимента, не понимая, как вообще в него попали. «Почему бы вам просто не усыновить малыша?» – спрашивали нас, словно можно просто заехать в детский дом по пути с работы и выбрать ребенка. Усыновление может быть не менее дорогостоящим и пугающим, чем ЭКО, и очень маленький процент пар могут себе позволить попробовать и то и то.

Мы пытались забеременеть уже четыре года. Врачи рекомендовали нам взять донорскую яйцеклетку – это что-то вроде волшебного зелья в сфере лечения бесплодия. Это как замена двигателя устранила бы любую неполадку в автомобиле. Врачи могут зачать ребенка с помощью всего одного сперматозоида. Яйцеклетка куда более таинственна, и к тому же ее сложно получить.

Успев пожертвовать многим, я без колебаний решила отказаться от генетической связи со своим ребенком. Так ли важны мои гены? У моих пасынков их нет, но они просто потрясающие. Мои старшие братья и сестры от другой матери. Мы вообще не похожи и говорим с разными акцентами. И что с того?

Я горжусь трудолюбием, которое унаследовала от своих родителей и бабушек с дедушками. Моя мама и бабушка работали до глубокой старости. Но дело ведь не в биологии. Я горжусь бескорыстием своей матери. Когда она вышла замуж за моего отца, то стала жить с тремя пасынками, которым на тот момент было восемь, десять и двенадцать. А через пять месяцев у нее появилась я. Она водила «Форд Фалкон» 1964 г. выпуска и носила мои футболки с логотипом начальной школы до тех пор, пока я не пошла в колледж. Ее руки были грубыми из-за химикатов, с которыми ей приходилось работать в лаборатории, но их прикосновение всегда было для меня самым нежным. Я могла передать следующему поколению ее лучшие качества, подавая собственный пример, независимо от генов.