Качели судьбы - Ирина Глебова

В памятную субботу, выйдя в десятом часу из библиотеки, ребята и руководитель пошли через парк в кафе. Они часто, по пути в метро, заходили сюда взять по чашечке кофе и продолжить ещё немного свои разговоры. В тот вечер им тоже не хотелось так скоро расставаться, хотя было и поздно. Кафе работало до 23-х часов, но, как на зло, там гуляла шумная свадьба и посторонних не обслуживали. Так что пришлось пройти мимо и распрощаться у метро. Лариса Алексеевна поехала домой одна. Ребята видели, как она, опустив монету, прошла турникет, обернулась, махнув им рукой, и стала спускаться вниз по эскалатору.

Дежурные, работавшие в тот вечер на станциях «МЗ» и «Университет», утверждали, что всё было тихо, спокойно. Розыскников интересовали даже малейшие происшествия. Однако и тогда кроме двух пьяных, шумной компании подростков да пожилого человека, у которого прихватило сердце, ничего выявить не удалось. Пьяниц задержали ещё у турникетов, не пропустив к поездам, подростки присмирели, увидев патрульного, а сердечнику дежурная вызвала врача, сделали укол и позвонили домой родственникам.

Итак, похоже, метро Лариса Алексеевна миновала благополучно. Оставался, правда, один вариант, проверить который было практически невозможно. Климова могла на станции или в вагоне электрички встретить кого-то и поехать с этим человеком… Кандауров решил эту версию всё же пока отставить. И тогда оставалось наиболее вероятное предположение: с Климовой случилось нечто по пути от станции «Университет» к дому.

Викентий Владимирович с теплотою подумал о своём расторопном помощнике Мише Лоскутове. Молодой капитан с двумя оперативниками перевернул вверх дном больницу, через двор которой Лариса Алексеевна обычно ходила домой. И нашёл-таки двух старичков-стационарников, которые, вопреки режиму, страдая бессонницей, долго, чуть ли не до полуночи гуляли на свежем воздухе по больничным аллеям. Молодую женщину в брюках они не видели, — утверждали уверенно. Вообще, когда стемнело, через больничный двор прошли лишь пожилой мужчина да супружеская пара — с сумками, говорили о детях… «Люди не любят по темноте ходить здесь, — сказал один старик. — У второго выходи как раз стоит домик морга. Не очень-то приятно…»

Итак, можно было предположить, что, возвращаясь поздно, одна, Климова не пошла короткой дорогой через больничный двор. Предпочла людный проспект и уже с него свернула на ту самую длинную пустынную улицу.

Эта улица — последний перегон перед поворотом к дому. Викентий Владимирович сам подключился к группе, которая искала возможных свидетелей. И вновь — ничего! Как совпало: именно в тот вечер шла по телевидению очередная серия длиннющей мелодрамы. Сам Кандауров не смотрел и даже точно не знал бразильский или мексиканский этот фильм. Но поразительно, как много людей ждали продолжения красивой душещипательной истории! Так что в окна никто не глядел, и по улицам не гуляли. Нашлась, правда, группа молодёжи, которая в одном дворе в тот вечер пела под гитару. Ребята, конечно, не только пели, но Кандаурова интересовало другое: не выходили ли они или кто-то из них на улицу, не слыхали чего-нибудь? Но, увы, никто не покидал своего уютного места на детской площадке между песочницей и качелями. А слыхать… Они и себя-то с трудом слышали.

Мимо, мимо, мимо…

Шофёр проскочил левый поворот и плавно свернул под широкий мост. Скоро они выедут к центру города, промчат по проспекту, совсем рядом от дома Климовой, но дальше, к пустой тёмной квартире Викентия. Он зажжёт свет, вскипятит себе чай, включит телевизор — ещё успеет посмотреть ночные новости… Сделав последнюю затяжку, Викентий чуть ниже опустил стекло, и ветер вмиг подхватил угасающий огонёк сигареты.

Он возвращался от Тимофея Романова. Вернее, от того дома, где жил Тимофей. Самого парня вот уже второй раз он не заставал.

Впервые Кандауров поехал к Романову вскоре после разговора с Олегом Беловым. Нужно было переговорить с ним, как и с другими студийцами. Но был и особый интерес: молодой аспирант словно на что-то намекнул… Или показалось? Всегда провожал, а именно в тот день без объяснений ушёл раньше… Любимчик…

Имелся лишь адрес Романова, без телефона и места работы, и чтобы не морочить голову, Кандауров сам и съездил в тот отдалённый микрорайон. Был вечер, дверь ему открыла старая седая женщина с пытливым строгим взглядом. «Бывшая учительница» — подумал Викентий и не ошибся. На вопрос о Тимофее она спокойно кивнула: «Входите», — и пошла вперёд. Квартира была двухкомнатной, всюду чувствовались женские руки: чистота, уютные занавески, оригинальные самодельные макраме… А вот мужского присутствия не ощущалось. Обычно такие квартиры в новостройках хозяева сначала ремонтируют заново, а потом въезжают. Это жильё, как видно, заселили сразу: обои местами пузырятся на стенах, плинтуса не подогнаны, в оконных рамах щели.

Майор не ошибся — здесь и в самом деле жили две женщины: пенсионерка-мать и дочь, по виду ровесница ему. Правда, когда он узнал, что Ольга Степановна мать 22-летнего Тимофея, он прикинул, — нет, она постарше. Однако ни за что не подумаешь: худенькая, сероглазая, с мальчишеской стрижкой, милая и миловидная. Она тоже была дома. Сам того не заметив, он просидел в этом доме два часа, пил чай, слушал рассказ Ольги о сыне. Почему так сразу они почувствовали друг к другу доверие? Откуда эти откровенность и понимание? Дело, конечно, в Ларисе Климовой. Его собеседница знала Климову живой, любила её. Он, Викентий, узнал и полюбил уже некий образ. И любовь эта протянула между ним и Ольгой Романовой прочную нить.

С отцом Тимоши Ольга познакомилась на вступительных экзаменах в консерваторию. Оба они успешно прошли: она в класс фортепиано, он — на вокал. Чудесный баритон, смуглый весёлый красавец, гордящийся тем, что его бабка — цыганка! Перед этой бабкой она вскоре предстала его невестой. Худая старуха, цепким взглядом оглядев девятнадцатилетнюю девчонку, сказала хмуро: «Васька не твоя судьба, девонька. Беги от него». Василий артистично захохотал: «Растеряла ты свой пророческий дар, бабуля! Бежать-то ей некуда!»

И верно, она была уже беременна. Поначалу, когда родился Тимоша, всё шло неплохо. Правда, пришлось оставить консерваторию: сначала думала, что временно, а потом так и не вернулась. Не прижилась в доме мужа, ушли жить к её маме, в одинарку. А в скором времени стал Василий часто не ночевать дома, с ужасом узнала она, что и с одной, и с другой её подругой он был в близких отношениях. Он и не пытался оправдаться, наоборот, так вдохновенно доказывал, что ему, человеку богемы, просто необходим постоянный эмоциональный заряд. Ольга почти поверила, что так и надо, что это естественно и… Но тут заболел маленький сын, она с ним легла в больницу, а когда вернулась, узнала: в одну из ночей её муж пытался соблазнить её мать — ещё моложавую, красивую женщину. Они расстались без сожаления, а вскоре Василий уехал учиться в столичную консерваторию.

Конечно, сын никаких подобных гнусностей об отце не знает, любит его, переписывается, каждая встреча для них — радость. Ведь Василий так больше и не женился, детей, — по крайней мере, законных, — у него нет. Он переменил уже не один театр, не один город, но всюду ещё и до сих пор на первых ролях — талант есть талант. И Тимофей унаследовал от него броскую смуглость, хотя и сколько там той цыганской крови — капля! — а вот берёт своё. И талант — отцовский ли, её ли загубленный, — тоже проявился в нём.

Сначала Тимоша писал стихи. Четырнадцать лет ему было, когда пришёл в литературную студию. Народ там собирался хотя и молодой, но уже взрослый. Однако её мальчик, серьёзный и не по возрасту вдумчивый, прижился, к нему тоже относились тепло. А в Ларочку Тополёву он просто был влюблён.

— Знаете, — сказала Ольга, — как влюбляются старшеклассники в молоденьких учительниц? Светлая отроческая влюбленность. Она и была для него как учительница: к тому времени у Ларисы уже книга вышла, и над его стихами больше всех других студийцев она просиживала. А вскоре Лариса вышла замуж и стала ходить на занятия с Всеволодом. Он-то сам ничего не писал, но знаете — молодой муж… Тимоша тут же и его полюбил. А когда родился их Федюша, мой сын бегал сначала под окна роддома, а потом к ним домой, возился с малышом. С такой радостью мне рассказывал, как катает по двору коляску…

Как понял Кандауров, у Ольги Степановны с сыном отношения были очень доверительные и откровенные. Она тоже это подтвердила.

— Вы знаете, мы с сыном друг для друга лучшие друзья. Он от меня ничего не скрывает. И лучший советчик для меня — он. Это моё счастье. А всё же в нашей урезанной семье — бабушка, мама и он, — что-то Тимоше не хватало. И это он получал у Климовых. Потому, чем старше становился, тем больше привязывался к ним.

Сама Ольга с Ларисой и Всеволодом общалась мало. Не была у них дома, они не были у неё. Но те несколько раз, когда она приходила с Тимошей на студию, позволили ей понять и полюбить тех, кого любил её сын. Мальчик взрослел и, не переставая любить Ларису Алексеевну — так он всегда называл её, — всё больше восхищался Всеволодом Андреевичем. Тот стал для Тимофея идеалом настоящего мужчины. Выдержанный, спокойный, доброжелательный, старающийся видеть в людях хорошее, верный в своих привязанностях… Сын говорил ей: «Мы забыли определение «благородный человек» потому, что почти не встречаем таких. Мне повезло». И Ольга была рада, что сын понимает: настоящий мужчина — это не хвастливый фанфарон, ведущий счёт своим победам…