Литума в Андах - Марио Льоса

– Я стараюсь делать свою работу, донья Адриана, – неожиданно сказал он, сам удивляясь своему доверительному тону. – Пропали три человека. Родственники приходят ко мне и делают заявления. Возможно, их убили террористы. Или забрали силой в свою милицию. Все это надо выяснить. Для этого мы и находимся в Наккосе. Для этого здесь и установлен полицейский пост. Разве не так?

Томас поднимал с земли камни и, прицелившись, бросал их в мешки с песком, укреплявшие ограду вокруг дома. Камни ударялись о них с глухим стуком.

– Вы меня в чем-нибудь обвиняете? По-вашему, я виновата, что в Андах орудуют террористы?

– Вы одна из последних, кто видел Деметрио Чанку. У вас с ним произошла ссора. Из-за чего он изменил свое имя? Подскажите, как его найти. Это все, о чем мы вас просим.

– Я рассказала, что знаю. Но вы не верите ни одному моему слову. Все, что я говорю, для вас просто ведьминские выдумки. – Она поймала взгляд Литумы, и тот прочел в ее глазах негодование. – Разве вы верите тому, что я говорю?

– Стараюсь, сеньора. Некоторые верят в разные чудеса, а некоторые не верят. Сейчас это не важно. Сейчас я только хочу узнать судьбу этих троих пропавших людей. Мне важно выяснить, действует ли «Сендеро луминосо» в Наккосе. Ведь то, что случилось с этими тремя, в любой момент может произойти с каждым. Между прочим, и с вами, донья Адриана, и с вашим мужем тоже. Вы ведь знаете, что терруки наказывают за пороки? Секут пьяниц? Представьте тогда, что они сделают с Дионисио и с вами, ведь вы живете за счет того, что спаиваете народ. А мы здесь для того и находимся, чтобы защитить людей. И вас в том числе.

Сеньора Адриана насмешливо улыбнулась.

– Если они захотят нас убить, им никто не помешает, – тихо сказала она. – И если захотят казнить вас – тоже. Вы это прекрасно знаете, капрал. Мы с вами в одинаковом положении, и просто чудо, что мы еще живы.

Томасито, собиравшийся швырнуть очередной, камень, застыл при этих словах с поднятой рукой. Потом опустил ее и повернулся к женщине:

– Мы подготовили им встречу, сеньора. Начинили полгоры динамитом. Так что стоит какому-нибудь сендеристу сунуться к посту, начнется такой фейерверк, что все они взлетят на воздух, прямо над Наккосом. – Он подмигнул Литуме и снова повернулся к донье Адриане. – Капрал говорит с вами не как с подозреваемой, а, можно сказать, по-дружески. Постарайтесь не обмануть его доверия.

Женщина в очередной раз шумно вздохнула и принялась обмахиваться шляпой. Потом подняла руку и плавно повела ею, указывая на цепи горных вершин, подпиравших синий купол неба, – остроконечных и мягко закругленных, увенчанных снеговыми шапками и усеянных пятнами зелени, тесно сгрудившихся и стоявших обособленно.

– Эти горы полны вражьей силы. – Голос ее звучал ровно. – Враги живут там, внутри. И без конца замышляют козни. Вредят. От них все зло, в них причина всех бед. Из-за них останавливаются шахты, из-за них у грузовиков отказывают тормоза и они срываются в пропасть, из-за них взрываются ящики с динамитом и разлетаются во все стороны руки, ноги, головы людей.

Она говорила монотонно, как читают литанию во время крестного хода или как плакальщицы перечисляют добродетели покойного.

– Если все зло от дьявола, то в мире нет ничего случайного, – иронически заметил Литума. – Кстати, сеньора, этих молоденьких французов, что ехали в Андауайлас, забили камнями тоже черти? Ведь эти ваши враги в горах – черти, я вас правильно понял?

– А еще они спускают с гор уайко, – невозмутимо продолжала она, по-прежнему указывая рукой на вершины.

Уайко! Литума был наслышан о них. Здесь, к счастью, не бывает уайко. Он постарался представить себе эти обвалы, лавины снега, перемешанного с камнями и землей, зарождающиеся в вершинах Кордильеры и несущиеся вниз подобно смерчу, сметая все на своем пути, погребая пашни, дома, деревни, животных и людей. Поистине игры дьявола эти уайко!

– А кто же еще может раскалывать эти скалы? – сеньора Адриана опять показывала на вершины. – Кто еще может сбрасывать уайко как раз там, где от них больше всего вреда?

В ее словах прозвучала такая убежденность, что Литума на мгновенье оторопел. Но тут же спохватился:

– А эти пропавшие, сеньора?

Камень, брошенный Томасом, попал в стойку ограды, раздался металлический звон, отозвалось горное эхо. Литума увидел, что его помощник набирает новую пригоршню камней.

– Что можно сделать против них? – упрямо продолжала свое донья Адриана. – Да почти ничего. Разве что умилостивить их, ублажить. Но, конечно, не такими подношениями, какие оставляют в ущельях индейцы. Все эти кучки камней, цветочки, зверушки им ни к чему. Как и чича, которую индейцы льют на землю. В этих местах иногда еще закалывают барана или ламу. Но это все глупости. Это могло бы сойти в нормальное время, но не сейчас. Сейчас может подействовать только человечина.

Литуме показалось, что его помощник еле удерживается от смеха. Сам он не испытывал никакого желания смеяться над тем, что несла эта ведьма. Чем дольше он слушал эту белиберду – выдумки вруньи или бред сумасшедшей, – тем больше ему становилось не по себе.

– И по руке Деметрио Чанки вы прочитали, что…

– Я его предупредила, просто по доброте. Ведь что написано, все равно сбудется, так или иначе.

«Что, интересно, сказало бы начальство в Уанкайо, если бы я передал им по радио из рабочего поселка такое донесение о последнем случае: „Принесен в жертву пока не установленным способом с целью умилостивить злых духов Анд точка. По свидетельству очевидца, это подтверждается расположением линий его руки точка. Дело закрыто точка. Честь имею начальник поста точка. Капрал Литума точка“».

– Я вам объясняю, а вы смеетесь, – недовольно сказала женщина.

– Я смеюсь потому, что вдруг представил себе, что ответило бы мне начальство в Уанкайо, если бы я повторил им ваши объяснения, – ответил Литума. – Но как бы то ни было, спасибо.

– Я могу идти?

Литума кивнул. Донья Адриана с усилием подняла свое дородное тело и, не попрощавшись, стала спускаться по склону горы к поселку. Литума смотрел ей вслед: она тяжело ступала в своих бесформенных башмаках, обмахиваясь шляпой, и так покачивала широкими бедрами, что зеленая юбка взметалась на каждом шагу, – ну сильна баба! А что, если она и есть нечистая сила?

– Ты когда-нибудь видел уайко, Томасито?

– Бог миловал, господин капрал. Но однажды, когда я был еще ребенком, недалеко от Сикуани я видел, что остается после уайко. Там съехала целая гора, оставив лишь огромный ров. Снесло все деревья, раздавило дома, ну и людей, конечно, тоже. Над тем местом несколько дней стояло облако пыли.

– А как ты думаешь, может донья Адриана быть сообщницей терруков? С чего это она морочит нам головы россказнями о горных дьяволах?

– Все может быть, господин капрал. Меня так обломала жизнь, что я готов поверить во что угодно. Теперь я самый доверчивый человек на свете.

* * *

Педрито Тиноко с малых лет называли лунатиком, блаженным, чокнутым, придурком, а так как он всегда ходил с открытым ртом – еще и мухоловом. Он не сердился на эти прозвища, потому что вообще никогда ни на кого не сердился. И абанкайцы тоже никогда не сердились на него, потому что, в конце концов, всех подкупала его кроткая улыбка, простота и услужливость. Говорили, что он был не из Абанкая, что мать принесла его откуда-то через несколько дней после родов, что она пробыла в городе ровно столько времени, сколько ей понадобилось, чтобы подкинуть своего нежеланного сына к дверям церкви Девы Росарио. Неизвестно, было ли это правдой или досужим вымыслом, только ничего другого о Педрито Тиноко в Абанкае не знали. Соседи вспоминали, что ребенком он спал вместе с собаками и курами священника (злые языки утверждали, что тот приходился ему отцом), потом подметал церковь, потом был служкой – и так до самой смерти священника. А после его смерти Педрито Тиноко, уже подростком, оказался на улице, работал чистильщиком обуви, носильщиком, подметальщиком, помощником и сменщиком ночных сторожей, почтальонов, мусорщиков, работал также билетером в кинотеатре и в цирках, приезжавших в город на праздники и в День Отечества. Спал он, свернувшись клубком, в стойлах и ризницах, под скамейками на главной площади, а ел то, что ему давали сердобольные соседи. Он ходил босой, в висящих мешком засаленных штанах, подпоясанных веревкой, в потертом пончо и никогда не снимал с головы островерхую шапку, из-под которой выбивались пряди прямых волос, не знавших ни расчески, ни ножниц.

Когда Педрито Тиноко забирали в армию, многие жители города пытались убедить военных, что он не подлежит призыву. Какой из него солдат, вы только посмотрите на него, ведь сразу видно, что блаженный, только и знает что улыбаться, не соображает, где он, что ему говорят, кто с ним разговаривает. Но военные не поддались на уговоры и увели его вместе с другими юношами, отловленными в чичериях*, погребках, кинотеатрах, на городском стадионе. В казарме его обрили, раздели, облили из шланга – первая баня в его жизни, напялили форму цвета хаки, выдали ботинки, к которым он так и не смог привыкнуть за три недели, что там провел: все это время он сильно хромал, а то и вовсе ковылял, как паралитик. На четвертую неделю он исчез.