Казус бессмертия - Сергей Ересько

Ковальски остановил свою машину, выпрыгнул из-за руля и понесся по траве к «Фольксвагену». Оружия у него с собой не было, но это его не смутило. Подбежав к поврежденной машине, Макс в свете полной луны увидел, что она стоит на колесах. Вид ее был ужасен. Все части кузова были смяты, а стекла разбились и высыпались. Из левого переднего окна свешивалась неестественно вывернутая окровавленная голова Шрабера. Тело оставалось внутри и не вылетело из машины только потому, что было пристегнуто ремнем безопасности. Ковальски обошел машину и заметил струйку бензина, хлеставшую из бака. Наученный горьким утренним опытом, он решил отнестись к делу с наибольшей ответственностью. Поэтому в первую очередь его сильные руки схватили свисавшую голову Пауля и довернули ее. Раздался хруст шейных позвонков, и голова оказалась вывернута на сто восемьдесят градусов. Макс убрал руки.

Отойдя на несколько метров от машины, он достал из кармана железную бензиновую зажигалку, провернул колесо, и бросил ее горящей в лужицу топлива, образовавшуюся на земле. Огонь вспыхнул сразу. Журналист бросился бежать к дороге. Будучи уже на безопасном расстоянии, он почувствовал ударившую в спину воздушную волну. Через долю секунды долетел звук взрыва, и поле осветилось красными сполохами. Ковальски остановился и обернулся назад. На месте «Фольксвагена» бушевал фонтан пламени. Макс сложил руки рупором и крикнул в него:

– Теперь ты точно сдох! Я знаю это!

Он тяжело дышал и восторженно смотрел на полыхавший столб огня. Душа его пела…

Неожиданно вдалеке возник свет фар приближавшегося автомобиля. Ковальски, не мешкая, сел за руль «Форда», развернул его и уехал в сторону города.

* * *

Он приходил в себя огромное количество раз, и опять впадал в беспамятство от невыносимой боли, терзавшей все квадратные сантиметры его обожженного бренного тела. С каждой новой попыткой очнуться минуты страдания увеличивались. И все время в его мозгу звучала знакомая фраза: «Болевой шок». Это понятие, почему-то, выступало спасительным средством от боли, и помогало уйти от нее сразу. Каждый раз, не задумываясь о смысле этой фразы, он ждал ее физического проявления. И оно незамедлительно наступало, уводя в беспамятство. Но следующие пробуждения опять заставляли память истошно исторгать из себя это выражение. С каждым разом все труднее и труднее удавалось отключаться от боли и время бессознательного пароксизма забытья сокращалось и сокращалось, пока не стало больно непрекращаемо. Мука была нестерпима. Тело жгло огнем. В голову впились тысячи иголок. И фраза перестала работать, и деваться стало некуда, и жгучий неистовый огонь заполонил всю сущность, и продолжалось это долго… Пока боль не стала сносной.

Он открыл глаза и сквозь мутную кровавую пелену увидел вверху над собой грязный плафон, сквозь стекло которого лился тусклый желтоватый свет. Луч был каким-то неживым и очень неприятным. Мозг со скрипом включился в работу. Медленно превозмогая дополнительно возникшую боль, он повернул голову влево, а затем вправо.

Муть в глазах исчезла, и взгляд уловил, что находится он в небольшом помещении с серыми каменными стенами и недвижимыми телами, располагавшимися на металлических столах в обтекаемых неестественных позах. Память тут же катапультой выбросила на поверхность слово: «Морг». Мозг обработал…

Хозяин мозга пошевелил рукой. Движение вызвало взрыв боли, резко влившийся в общие мерзкие ощущения. Но сознание не нырнуло в нирвану, а осталось на месте. Отдышавшись, страдалец приподнял голову, и увидел свои живот и ноги. В мрачном свете плафона ему показалось, что перед глазами предстал свежий кроваво-красный окорок, обтянутый тонкой, прозрачной и нежной кожицей. Голова опустилась на железную поверхность стола, и уши начали различать звуки.

Они исходили со стороны белого четырехугольника, являвшегося, по всей видимости, световым следом соседнего кабинета, проникшим в помещение вследствии того, что кто-то оставил дверь открытой. В белом проеме мелькали тени и раздавались голоса. Разговор происходил на языке, который владелец боли не любил, но прекрасно понимал. Странно знакомый баритон напористо упрашивал:

– Пустите меня. Мне очень надо посмотреть.

Другой голос, гнусавый и спокойный, неторопливо отвечал:

– Нечего там смотреть.

Баритон не сдавался:

– Мне нужно опознать приятеля! Он попал в аварию.

Гнусавый, с интересом:

– Это где машина сгорела?

– Правильно!

– Нечего там смотреть.

– Почему?

– Потому что ничего от человека не осталось. Скелет с обгоревшими кусками мяса. Кого опознавать?

– Я своего приятеля в любом виде узнаю.

– Даже в жареном?

– Хоть во взорванном!

Два голоса дружно засмеялись. Потом гнусавый заключил:

– Хороший вы приятель, как я посмотрю.

Баритон пояснил:

– Я, вообще-то, журналист. Делаю репортаж. Пустите на минуту.

Гнусавый сказал:

– Не пущу. Во-первых, даже такого тренированного специалиста, как я, и то мутит смотреть на это. Пока на стол укладывали, я чуть в вегетарианцы не подался… А что говорить о вас?

Баритон авторитетно заявил:

– Да я еще и не такое видел. Знаете, я из Соединенных Штатов, был как-то во Вьетнаме, так там…

Гнусавый перебил:

– Все равно не пущу. Тут дело, по всей видимости, криминальное. Поэтому на осмотр трупа надо официальное разрешение.

– Какое криминальное?

– Тс-с-с-с! – гнусавый затих, видимо, оглядываясь. − Возле сгоревшей машины найдена зажигалка «Зиппо». Да и на переднем левом крыле имеются следы столкновения. Короче, много странностей…

– Да? Может быть. Но ведь я прошу только взглянуть на труп!

– Вы извращенец?

– Считайте меня кем угодно, только пропустите на минутку. Я сделаю фотографии, и – все!

– Извращенцам тем более нельзя. За минуту с бедным трупом много чего сделать можно…

– Ох, и фантазия у вас! Так кто из нас извращенец?

– Вон отсюда! А то полицию вызову!

Память выдала воспоминание. Баритон принадлежал Максу Ковальски. Мозг сообщил, что евреи в лице лжежурналиста хотят удостовериться в подлинности смерти Шрабера. Надо было действовать. Причем, срочно.

Пауль, превозмогая боль, оперся на руки и сел на столе. Кожа перестала быть прозрачной. Она стала матовой, но все равно была еще очень тонка. Пауль, морщась от боли, осторожно спустил со стола ноги и осмотрел помещение. В зале находилось шесть столов, три из которых были пусты. На остальных располагались трупы различной степени свежести. В дальнем углу Шрабер разглядел еще одну дверь. Перед ней на кафельном полу валялась куча тряпья. Пауль встал на ноги и тихо подошел к куче. Стараясь не торопиться, ибо каждое быстрое движение причиняло боль, он выбрал засаленные парусиновые штаны неопределенного цвета, вонючую майку без рукавов и тростниковые нищенские тапки. Он оделся и понял, что сделал это вовремя, потому что Ковальски, наконец, догадался, как проникнуть в зал с трупами. Теперь дело было за малым:

– Сто, − сказал гнусавый.

– Чего, новых крузейро? – подозрительно переспросил баритон.

– Нет, долларов.

– Ничего себе, аппетит у вас… Может, машину еще подарить? Двадцать!

– Сто.

– Послушайте, я ведь только взгляну и сфотографирую. За что такие деньги?

Гнусавый рассмеялся:

– Вы, янки, богатые… Для вас − это не деньги.

– Какой я тебе янки? Ты что, не видишь, что я – самый обычный еврей? В лицо мне внимательно взгляни.

Гнусавый хмыкнул и заявил:

– Тогда двести.

– Дать бы тебе в морду разок…

– Сейчас полицию вызову.

– Да ладно, ладно, − сорок!

Национальная предприимчивость Ковальски взяла свое. Торговля еще не прекратилась, и шанс скрыться реально маячил перед Шрабером. Пауль толкнул закрытую дверь, и она легко распахнулась. За ней был длинный узкий коридор, освещенный одной лампочкой. Шрабер прошел по нему, спокойно открыл следующую дверь, и оказался на тихой, ничем не примечательной улочке. Жаркий день был в разгаре. Редкие прохожие шли по своим делам. Мимо протрусил нищий. От него пахло луком и дерьмом одновременно. Пауль провел рукой по голове и совсем не обрадовался лысине. Он подумал, что кожа на голове может сгореть под воздействием солнца. Ему захотелось вернуться в зал с трупами и подобрать с пола замеченную ранее широкополую шляпу, но оттуда послышались крики.

Знакомый баритон орал:

– Где он?! Куда вы его дели?!

Гнусавый голос невозмутимо отвечал:

– Да тут он был. Не мог же он сам уйти… Разве скелеты ходить умеют?

Дальше диалог развивался интереснее. Баритон требовал:

– Ищи его, сволочь!

Гнусавый был так же невозмутим:

– Полиция найдет.

– Восемьдесят два доллара за что?

– За то, чтобы пройти.

– Где труп? Возвращай деньги!

– С чего это? Ты прошел? Прошел. Значит, − мы в расчете.

– Ах, так?

Раздался звук оплеухи. Что-то покатилось по кафельному полу, и в помещении загрохотало.