Третья сила - Дмитрий Ермаков

В тусклом свете лампочек мелькнуло между колонн название станции. Некоторые буквы осыпались, и вместо «Улица Дыбенко» на стене красовалась надпись: «Улица ыб. ко». Лена, увидев это, громко засмеялась, Святослав тоже улыбнулся. Когда он наведывался к соседям в последний раз, букв было на одну больше.

Святослав заметил движение на одной из плантаций. Он крепче взял дочку за руку и повел вперед. Лена послушно шла рядом с отцом. Рядом с широкой опорой с изображением серпа орали песню местные жители. Трое. Все как на подбор, немытые, небритые, кривозубые. Именно их пение сопровождало Лену и ее отца еще в туннеле. Но это было вовсе не веселое музицирование, а скорее какое-то завывание.

— Кра-асная а-армия всех сильней![4] — горланили грибники.

Торжественный гимн, прославлявший силу и мощь вооруженных сил, звучал в их исполнении как злая насмешка. У самого Веселого поселка солдат не было. Совсем. Их безопасность гарантировал полковник Бодров.

Грибники безразлично смотрели на гостей. Им не было дела до того, что кто-то чужой пришел на «Дыбенко». Лишь один местный житель, седой старичок, напоминающий гриб-сморчок, выглянул из-за колонны, смерил Святослава и Лену подслеповатым взглядом, пошамкал беззубым ртом, и изрек:

— Вы… Эта самая… За таваром?

Святослав отрицательно помотал головой. Старичок развернулся и, слегка подволакивая левую ногу, скрылся в полумраке. Больше никто к ним даже не подошел. И прогонять их, к радости Рысева, никто не собирался.

— Ну, Ленок, смотри, — обратился Святослав к дочери. — Вот он, Веселый поселок. Во всей красе.

В двух шагах от них несколько человек, одетые в живописные лохмотья, медленно двигались среди грядок, собирая грибы в сумки, висевшие через плечо.

— Папа, — Лене стало вдруг тошно. — Они что, болеют? Какие они бледные! И хилые! Наверное, им надо помочь? Может, их в наш спортзал пригласить?

— О да. Болеют, — последовал ответ. — Но в спортзал, милая глупышка, их не загнать. И наши лекарства им не нужны. Свои имеются.

— Веселые грибы? — чуть слышно произнесла девочка.

— Веселые грибы, — кивнул отец. — Выращивают, продают… И сами не брезгуют.

Теперь Лена поняла, почему так жалко и заброшенно выглядела станция — ее обитатели просто не обращали ни на что внимания. Не заботились о том, чтобы наладить освещение и отопление. Не строили нормальные, крепкие дома. Жили, как придется.

— Они могут жить, как короли из сказки… — прошептала девочка, в очередной раз споткнувшись; в проходах между грядками валялось много мусора.

— Еще бы. Конечно. Мы вот на одну плату за транзит лучше обустроились. Просто им лень, доченька. И потом… Ты уж прости, но скажу честно: сидеть в дерьме только первое время противно. А потом привыкаешь, даже начинает нравиться. Мы сразу вылезли. И приморцы тоже. А остальные так там и остались.

Отец произносил обычные, в общем-то, слова. К пяти годам Лена уже не раз слышала из уст Святослава грубые выражения, слово «дерьмо» не испугало ее. А вот сам рассказ об истории Веселого поселка привел девочку в такое уныние, что она едва не разрыдалась. Но сдержалась. Покорно поплелась Лена следом за отцом, который, словно бы не видя, как расстроился ребенок, вел ее дальше и дальше мимо россыпей белесых грибов и таких же бледных жителей.

— Папа, пойдем отсюда. Ради бога, пойдем, — едва выдавила из себя девочка.

Отец возражать не стал, хотя и отпустил язвительное замечание: «А кто сюда столько времени рвался, а? Точно не я». Но Лена ничего не ответила. У нее не было сил спорить. И вообще говорить. Лена молчала до тех пор, пока красноватые отсветы станции не скрылись за поворотом. А потом остановилась, развернулась, и спросила, глотая горькие слезы:

— Папа, почему это происходит рядом с нами?

— Это независимая станция, мы в чужие дела не лезем, — отвечал Рысев с напускным равнодушием, примерно так же он говорил на совещаниях. — И потом, они исправно платят за транзит. Не будет транзита — и всему, к чему ты привыкла дома, конец. Помни об этом.

— Но папа! Папа, ведь они убивают других людей! У-би-ва-ют!!! — почти кричала Лена. — Как вы можете быть такими злыми, папа?!

Она не выдержала и заплакала навзрыд. Даже стукнула отца в грудь маленьким кулачком. Святослав не отстранился, лишь крепче прижал к себе Лену. Фонарь, который он поставил рядом на гнилую шпалу, освещал небольшой пятачок туннеля ровным, холодным светом.

— Хватит, не реви. Такой сейчас мир, дочка, — шептал отец. — Все выживают, как могут. Это жестоко. Но это жизнь. Привыкай, милая.

— …по плану-у-у! — промычал кто-то за их спинами, точно посылая последнее «прости» вслед уходящим гостям.

Похожая на сомнамбулу, Лена плелась обратно на Проспект Большевиков. Даже плакать она больше не могла. Голова девочки была пуста. Слишком сильным оказалось потрясение, слишком тяжелым удар…

Молчал и Святослав. Но он был спокоен.

— Точно. Все по плану, — рассуждал отец. — Теперь доченька пересмотрит многое в своем отношении к жизни. Как отойдет немного, отведу Ленку на «Черкасу». Пусть поглядит на местную солдатню. Тогда и ценить то, что имеет, будет больше…

* * *

Прошло еще две недели, и вот станции Альянса облетела долгожданная новость: полковник Бодров назначил для Елены Рысевой дату экзамена: четвертое июля.

Глава 2. ПЕРВАЯ КРОВЬ

Ладожский вокзал, самый «молодой» и самый необычный в Петербурге, всегда вызывал у людей смешанные чувства — и у коренных жителей, и у приезжих.

С удивлением глядели путешественники, в первый раз вышедшие из вестибюля метро или из дверей прибывшего поезда, на многоуровневую конструкцию из стали и стекла. Трубы, напоминающие паровозные, торчали между треугольными крышами главного зала. По бокам возвышались круглые башенки с прямоугольными окошками-бойницами. Складывалось впечатление, что кто-то взял два форта времен Петра I и втиснул между ними конструкцию в стиле модерн, в придачу стилизовав крышу под крестьянские избы.

Кто-то считал, что творение архитектора Явейна смотрится красиво, смело и современно. Кто-то морщился и ворчал: «Это не вокзал, а уродство какое-то». Специалисты утверждали: Ладожский вокзал — один из самых передовых в Европе и чрезвычайно грамотно спланирован. Все возможные виды транспорта, начиная с поездов дальнего следования и заканчивая такси, соединены галереями и переходами в одну систему. Надо пересесть с метро на трамвай — сделал пять шагов, и готово. Удобно, быстро, надежно. Красота же — дело вкуса.

Так обстояли дела раньше.

Сейчас, через двадцать лет после глобальной катастрофы, грандиозное здание представляет собой печальное зрелище. Разруха, запустение царствуют здесь. Почти все стекла вылетели, а те, что чудом удержались во время взрывов, осыпались впоследствии под воздействием стихии.

Балтийский ветер гуляет по залам, заваленным горами битого стекла, завывает в вентиляционных решетках, гоняет из угла в угол комья пыли и обрывки бумаги. Навеки потухли информационные табло, сообщавшие толпящимся в зале пассажирам, на каком пути их ждет нужный поезд. Не стоят у входов и выходов бдительные стражи порядка. Кафе и ресторанчики не заманивают посетителей яркими вывесками, приглашая скоротать время ожидания за чашечкой кофе… А сложная, многоуровневая конструкция, напоминающая карточный домик, обрушилась, погребя под собой и пассажиров, и полицейских, и официантов. Огромной братской могилой стал Ладожский вокзал для всех, кто оказался в тот страшный час в здании и не успел укрыться в метро.

На подъезде к терминалу со стороны области вот уже двадцать лет ржавеют десятки смятых, искореженных поездов. Пассажирских, почтовых, грузовых… Безобразная «куча-мала» из ржавого металла, гор щебня, песка, бревен и прочего груза, высыпавшегося из товарных вагонов. Зловещий памятник страшной железнодорожной катастрофе, случившейся тут через считаные минуты после падения за городом первых бомб. Столкнувшиеся составы напоминают зверей, мчавшихся на водопой и попавших под огонь охотников. Часть вагонов сошли с рельсов и лежат теперь на боку или колесами вверх. Некоторые вылетели с путей и, протаранив перегородки, отделявшие пути дальнего сообщения от пригородных путей и шоссе, врезались в трамваи, автобусы, грузовики… Другие поезда столкнулись лоб в лоб. Они наползают друг на друга, точно пытались вырваться из мясорубки, забравшись на спину товарища. Один вагон и вовсе застыл почти вертикально, будто в последний миг предпринял отчаянную, безумную попытку взлететь…

Сколько тут погибло людей — страшно представить. Останки их давно растащили хищные звери и птицы, поселившиеся в здании вокзала и развалинах магазина. Они обглодали каждую косточку — с едой в новом суровом неприютном мире было тяжело. Лишь кое-где среди груд металлолома до сих пор виднеются клочья одежды.