Граница за Берлином - Петр Смычагин

— Ты шел бы ко мне на новоселье, пока ваш Блашенко там спорит, — продолжал Горобский, обращаясь ко мне. — Мы, брат, с начфином устроились получше, чем на старом месте. Там казарма была, а здесь настоящая человеческая комната с прелестной хозяйкой.

— Скоро  с в о е  новоселье будет, — сказал я, — некогда разгуливать.

— Э-э, да разве вашего Блашенко дождешься! Раз уж его не удалось уговорить до обеда, теперь он до вечера не замолчит.

— А о чем он, собственно, спорит? — спросил Мартов, подползая к нашему кружку.

— В отпуск просится, хоть ты ему ухо режь!

— Так что ж, из-за его отпуска мы и сидим здесь столько времени?

— Нет, зачем же. Но он-то уж очень настойчив. Я предлагал ему даже ехать вместо меня, да батя не соглашается. Говорит, что мне через неделю можно ехать.

— А вы что, не очень торопитесь домой? — спросил я, не поняв, в шутку он предлагал Блашенко отпуск вместо себя или всерьез.

— Да ведь мне и ехать-то почти не к кому, — произнес Горобский упавшим голосом, — некуда…

Говорить после этого было не о чем. Сколько было таких, которым не к кому ехать в отпуск.

— И все же поеду! — выдохнул Горобский. — Россия велика, — и, бросив окурок, оживился. — А вы заходите, если еще долго не уйдете. Вон, смотрите, отсюда видно. Второй от угла розовый домик с маленьким садиком, видите? Вот тут моя квартира.

Он встал и так же быстро ушел, как и появился. Все были заняты мыслями о том, куда нас направят. Коробов долго сидел над картой, гадал о своем будущем местопребывании, но, не придя ни к какому решению, свернул планшет, положил его под голову и уснул.

Хотелось подробнее представить новую службу. Но как представишь то, чего никогда не видел? За прожитый в Германии год мы немцев видели только на расстоянии. Общаться с ними не приходилось. Располагались обычно в военных городках и жили своей обособленной жизнью. Теперь мы окажемся в непосредственной близости к гражданскому населению. На линии придется иметь дело только с немцами. Но ведь для этого необходимо знать язык.

Расспрашиваю солдат и тут же узнаю, что почти не владеют немецким языком только Таранчик, Соловьев и Карпов. Остальные — кто лучше, кто хуже — говорят по-немецки. Карпов уверял, что он с помощью товарищей скоро сможет овладеть хотя бы самыми необходимыми оборотами речи. А Таранчик сказал:

— Зачем ломать язык, когда я с любым немцем и так договорюсь; для чего ж пальцы?

Коробов громко храпел, повернув к солнцу потное лицо. Рядом сладко посапывал Мартов. Блашенко все не возвращался.

В глубине сада виднелся старый флигель, покрытый до карниза плющом. На открытой площадке в тени флигеля играли дети. Недалеко от нас между деревьями резвилась девочка лет восьми, с русыми кудряшками, в коротеньком светлом сарафанчике. Девочка начала взбираться на кривую старую яблоню, напевая какую-то веселую песенку без слов. Добравшись до первого сучка, она, опираясь ногой на тонкий сучок, потянулась к недозревшему яблоку.

Отросток хрустнул и отломился; девочка повисла на сучке, вцепившись в него руками, не решаясь спрыгнуть на землю. Она готова была заплакать или закричать, но не делала этого, видимо, стесняясь чужих людей.

К ней подбежал Земельный и, ловко подхватив ее, понес на высоко поднятых руках. Потом он опустил девочку очень низко над землей, снова подбросил высоко вверх и начал подбрасывать, приговаривая:

— Что, проказница, лезть так не боялась, а прыгать струсила! А? — Земельный продолжал подбрасывать девочку все выше и выше. Она визжала и смеялась, что-то лепеча Земельному.

— Ах ты, коза востроглазая! На руках, так и страх пропал! — сказал он по-русски. Но девочке понятен был смысл этих слов, как и тех, которые сказаны были раньше на немецком языке.

К Земельному подбежал мальчик лет пяти-шести, дернул его за брюки и строго сказал:

— Отпусти: это моя сестра!

Земельный, словно опомнившись, глянул на мальчика, но девочку все еще держал на руках.

— Чего ты бормочешь? — по-русски спросил Земельный, склонившись к мальчику.

— Отпусти: это моя сестра, — повторил мальчик, выговаривая слово «Schwester» со свистом.

— Э-э, нет, — уже по-немецки ответил Земельный, — эта девочка моя, Наташка! Правда, Наташка?

Девочка засмеялась. А мальчик упрямо тащил его за брюки и капризно тянул:

— Отпустите ее, отпустите… Вон бабушка идет, она вам задаст.

— Отпусти ты ее, пока греха не нажил, — вмешался Жизенский. — Вон бабка ихняя идет, еще шуму наделает.

— А что, по-твоему, и уважить ребенка нельзя, — сердито возразил Земельный. — Если б я им платил тем же, чем они мне, тогда — другое дело.

Из глубины сада от флигеля тащилась седая старуха с провалившимся ртом и с клюшкой в руках. Земельный, вздохнув, подчеркнуто осторожно опустил девочку на землю и, погладив по головке загрубелой рукой, проговорил:

— Дите безвинное, неразумное, не знает ишшо злости на людей.

Мне показалось, что в глазах у него блеснула слеза, но он закашлялся и отвернулся. Девочка и мальчик взялись за руки и бегом пустились к бабушке. Та сердито схватила девочку за плечо, подтолкнула вперед и, что-то ворча, пошла за ними.

— Р-рота, строиться! — вдруг раздался резкий голос Блашенко.

Солдаты вскакивали со своих мест, быстро разбирали оружие и становились в строй. Старшина помогал ездовым запрягать лошадей в повозки: он знал, что гнев Блашенко ищет сейчас предмета, на который бы можно было обрушиться. И гнев этот не замедлил прорваться. Как только рота была выстроена, Блашенко крикнул старшине:

— Долго вы там намерены копаться со своим обозом?

— Сейчас, товарищ старший лейтенант, будет готово, — ответил старшина, подталкивая лошадь к дышлу предпоследней повозки и бросая свирепые взгляды на нерасторопных ездовых. Но Блашенко не терпел уже никаких «сейчас». Он выровнял строй, командирам взводов приказал стать в голову колонны и скомандовал «шагом марш».

— Товарищ старший лейтенант, ведь они могут отстать, — вступился за ездовых Мартов.

— Вот новости, чтобы еще на конях от пехоты отставали!

— Да они же не знают маршрута! Вот мы сейчас завернем за один угол, потом — за другой. Куда же им ехать?

— Идите к ним нянькой, товарищ лейтенант! Выходить из города будем левее станции! Понятно? — сердито спросил Блашенко.

— Слушаюсь! — козырнул Мартов и помчался назад, придерживая левой рукой планшет.

— На дворе уже вечер, а нам еще идти целых полсотни верст, — будто оправдываясь, произнес Блашенко, а сам ускорил шаг.

— Но ведь не старшина же в этом виноват, товарищ старший лейтенант, и не ездовые виноваты, что вас в отпуск посылают, а вы не хотите, — уколол его Коробов. — Чего же тут сердиться?

— Не тот сердит, кто кричит, да быстро отходит, а тот, кто молчит, да долго зло помнит… Вон Грошев на меня сердится: ишь, как надулся. А все молчит.

Я промолчал.

— А откуда известно, что мне отпуска не дают? — уже мягче спросил Блашенко, обращаясь к Коробову.

— О-о, сорока на хвосте принесла. Вон их там сколько летало, сорок-то!

— Он спал все время, — вставил я, — это ему во сне приснилось.

— Во сне или наяву, черт побери, а правда. Я ему говорю: мне отпуск нужен; заявление у них с самого конца войны лежит, а он мне график под нос сует. Ну, скажи на милость, чем выслужился этот Горобский? Орденов много? Служил в разведке? Ему — пожалуйста, а тут, хоть лопни, — не дают!

— Так он же вам предлагал вместо себя ехать, как мне сорока доложила. Чего ж вы не согласились?

— Предлагал! Черти б ему так предлагали. Говорит, а сам смеется.

— Нет, а у нас он что-то не смеялся, когда говорил об этом, — сказал я. — Говорит, ехать не к кому: все погибли.

— Может, и вправду с ним самим договориться? — мечтательно произнес Блашенко.

— Подумайте: он говорил серьезно, — сказал я.

— А ну его к лешему, с его благородством, — вдруг решил Блашенко. — Дождусь этого проклятого графика: не так уж долго теперь. Дней двадцать, ну — месяц… Ведь там у меня сыну четвертый год пошел! — Блашенко достал из планшета фотографию, с которой смотрело веселое лицо мальчика. Он смешно прищурил глаза и приподнял верхнюю пухлую губу, показывая ровные белые зубенки. — Человек родился, вырос, в эвакуации был, а я его еще и не видел. Вот дела!

Коробов взял у него фотографию. Нас догнал Мартов и громко доложил:

— Товарищ старший лейтенант, повозки следуют за колонной!

— Становись в строй.

— Сын-то на отца не похож, — снова уколол Коробов, продолжая рассматривать фотографию, — курносый. Как его звать-то?

— Толькой звать. Давай сюда фото. — Блашенко аккуратно завернул фотографию в пергамент, положил в планшет, а оттуда достал карту. — Я вот что думаю: привал делать еще рано, а пока я вам объясню обстановку… В общем, проведем совещание на ходу.