Уйти нельзя остаться - Татьяна Гармаш-Роффе

И как было легко скучать там, в Америке, по России! Ее ностальгия, такой же цельный поток чувства, как любовь, там не распылялась необходимостью постоянно что-то принимать или отвергать. Теперь же, в Москве, на месте, требовалось все куда-то поместить в своей душе, распределить: и этот мат, и это пиво, и этих не в меру оголенных и раскрашенных девочек; и застарелое хамство, и новоиспеченную любезную услужливость, и невиданный снобизм, охвативший все слои населения, от продавщицы до административного бонзы; и дичайшие американизмы в речи, и повсеместный культ «элитности-виповости», и… и… и…

Все это ежедневно, ежеминутно требовало к себе отношения, обдумывания, осуждения или оправдания, попытки внутреннего примирения… Любовь к родине тоже принимала конкретные формы , расчленяясь на тысячу мелких брызг , воплощаясь в том или ином конкретном виде…

А где же взять внутренних сил на все на это?.. Лера ощущала себя подавленной и усталой, словно на нее навалилась депрессия…

Хотя почему «словно»?

* * *

– Добрый день. Могу я поговорить с Мишей Пархоменко?

– Его нет дома, позвоните через два часа.

Слава богу, на этот раз ее ни в чем не стали подозревать, и Миша оказался жив! А то уже она стала было думать, что в России всех мужчин косит преждевременная смерть!

Набрать еще номер? В списке оставалось два, но Лера вдруг почувствовала себя настолько выжатой от первых разговоров, что решила отложить звонки на завтра.

Выждав для верности чуть больше двух часов, она перезвонила. Миша заорал в трубку:

– Лера?! Титова? Какими судьбами?!!!

– Да вот, приехала из Америки…

– Потрясающе! Насовсем?

– Нет… Посмотреть, повидаться….

– Лера, переезжай насовсем! Возвращайся! Ты же видишь, какие тут у нас дела творятся! Россия все крепчает, хорошеет, набирает мощь!

Поразительно. Еще в школе Миша был страшным активистом, комсоргом и старостой класса, и еще кем-то там – и явно сохранил до сих пор свой общественно-политический темперамент. Ему не пришло в голову спросить у Леры, как она жила все это время, каковы ее личные и семейные обстоятельства – ну хотя бы те, которые привели ее вдруг на родину… Нет, Миша вновь, как и прежде, звонко и жизнерадостно занимался пропагандой новой России – так же прытко, как когда-то советской.

«Это, видимо, какие-то гены крутят, – подумала Лера, – что человек всегда на страже своего строя, своего руководства, своей страны, какой бы она ни была. Без критической мысли, без собственного мнения, в силу которого что-то принимается или отрицается. А просто при любом правлении и режиме – гип-гип-ура!»

– Миша, – перебила она поток славословий, – мне очень хочется повидаться со всеми. Ты же помнишь, я уехала из России сразу после школы, и у меня здесь нет друзей ближе, чем вы, мои одноклассники. Нельзя ли…

Но Миша не дал ей договорить.

– Великолепно! Я организую классный сбор! Сколько ты еще пробудешь в нашей столице?

Интересно, а почему не сказать попросту «здесь» вместо пафосного «в нашей столице»? У Леры в Америке зубы сводило от патриотизма аборигенов, и нате вам, приехали! Может, это заразная инфекция, перекинувшаяся с одного континента на другой?

– Две недели, – ответила она.

По правде говоря, билет у нее был с открытой датой, и ответила она так Мише лишь потому, чтобы он не тянул.

– Прекрасно! Все устрою!

– Миш, а ты знаешь, что Трубачев, Зюбрин и Исаев умерли?

– Нет. Последний раз мы общались лет пять тому назад, я тогда тоже организовал классный сбор. И они были вполне живы и здоровы… Печальная новость. А что с ними такое?

– Не знаю. Их вдовы были не слишком любезны со мной.

– Эх, стареем мы, Лера! А ведь пока кажемся себе молодыми. Бегаем, гарцуем… А некоторых из нас уже смерть прибрала своей костлявой рукой!

Лера раньше не замечала за ним склонности к таким выспренним оборотам. Хотя, скорей всего, тогда, в школьном детстве, она просто не обращала на них внимания, они не резали ее еще неопытный слух своей пустотой и фальшивым пафосом. Теперь же – может, оттого, что прожила столько лет вдали от своей страны? – она слышала и слушала родной язык особенно обостренно.

А Миша всегда такой и был: любитель восклицаний, которыми щедро сдабривал свою активную школьную деятельность…

– Тогда я жду от тебя звонка?

– Обязательно! Диктуй номер. Это гостиница? Ну, вот и отлично. Буду очень рад повидать тебя, Лера, очень!

Еще через три дня Миша сообщил, что встреча намечена на пятничный вечер. Придут не все, чьи-то адреса и телефоны потерялись, «унесенные ветром времени», как он выразился. Но те, кого удалось найти, – те «однозначно в восторге» от новости, что Лера приехала, и жаждут с ней повидаться!

– Я бы вряд ли собрал столько народу – подразленились, зажирели, нет уж той романтики, что раньше! Но на тебя все, как на крючок, поймались!

Лера не стала спрашивать, кто придет, а кто нет. Пусть окажется сюрпризом.

Она приехала чуть раньше всех – после Мишиных слов Лера чувствовала себя едва ли не виновницей торжества, что обязывало. Миша, однако, уже ждал ее: он всегда был ответственным и исполнительным старостой.

Впрочем, разглядеть в улыбающемся до ушей мужичке – улыбка была заключена во множественные скобки морщин, что напомнило Лере интернетный смайлик « :))) », – разглядеть Мишу в этом мужичке, щепотью налаживавшем последние прядки на лысинке, было весьма затруднительно.

– Лера, Лерочка! – встал ей навстречу Миша, раскрывая объятия. – А ты ничуть не изменилась! Все такая же красавица!

Лера немного смущенно протянула ему руку, которую Миша галантно поцеловал.

Он провел ее к столику, отодвинул стульчик, подождал, пока она опустится, и снова придвинул к столу – так делают официанты в дорогих ресторанах. Сейчас, когда он перестал улыбаться, скобки морщин исчезли, но Лере все равно хотелось его спросить: отчего он так плохо выглядит в свои – их! – молодые годы? Уж не болен ли чем? Но задавать подобный вопрос было бы совсем неприлично, и она лишь постаралась не выдать своего огорчения.

– Я зарезервировал весь зал, – гордо сказал Миша, обводя рукой небольшое помещение кафе. – Придет не меньше половины класса!

– А Вера? – все-таки Лера не устояла, спросила о своей лучшей подружке.

Не успел Миша ответить, как со стороны входа донеслось: «Лери-и-ик!!!» Этот голос невозможно было не узнать. Да и никто больше ее так не звал, кроме Веры.

– Вери-и-ик!!! – И, роняя соседний стул, она бросилась к подруге.

Наверное, они обе, в ожидании предстоящей встречи, к ней готовились, искали слова, предназначенные для выражения дружбы и симпатии и одновременно для того, чтобы с достоинством очертить нынешнюю свою жизнь, двадцать три года спустя… Но все слова вылетели из головы, как пробка от шампанского, с хлопком. И не осталось ничего, кроме объятий и соплей.

…Двадцать три года назад на отъезжающих за границу смотрели крайне подозрительно, а в США – тем более. Письма перлюстрировались и почти никогда не доходили, телефоны прослушивались (уж не говоря о дороговизне звонков), интернета тогда не существовало. Так они и потерялись.

И вот нежданно-негаданно нашлись. Стояли, обняв друг друга, поглаживая по плечам и всхлипывая.

Едва подруги утерли носы, как стал подтягиваться остальной народ. Кого-то Лера узнавала сразу, кого-то никак не удавалось, а некоторые торопливо представлялись сами, чтобы избежать неловкости.

Вскоре кафе заполнилось, первоначальное напряжение спало, бывшие одноклассники принялись шумно общаться. «Как ты? – А как ты?» – неслись отовсюду вопросы. Воспоминания мешались с рассказами о нынешней жизни, кто-то хвастался бизнесом, кто-то детьми (иные уже и внуками), а кто-то больше помалкивал. «Лерику с Вериком» особо не удалось поговорить – за их столик то подсаживались, то утаскивали их, вместе или поштучно, за другие столики. Но подруги успели обменяться телефонами и договориться о встрече на завтра же вдвоем, которую уже предвкушали, а пока предались коллективному общению.

– У меня для тебя еще один сюрприз, – тихо сказал Миша, подсев к Лере и тронув ее за локоть. – Помнишь Юру Стрелкова? Он обещал прийти!

…Разумеется, она помнила! Он принадлежал к элите класса, точнее, он сам элитой и был, а остальные так, распределились вокруг, на его орбите. Красивый, уверенный в себе мальчик, краснобай, остряк и эрудит. Девчонки по нему сохли, хотя он имел репутацию «бабника», но, как водится, это только придавало Юре еще большее обаяние в их глазах. Многие из них втайне мечтали стать его доброй феей, способной спасти душу начинающего распутника и подарить ему свет «настоящей любви».

Но Юре «настоящая любовь» была совершенно ни к чему («по барабану», так сейчас говорят!), да и вряд ли он верил, что подобное явление водится в природе. Он играл роль циника и был им. Или правильнее сказать так: он был циником и умело это обыгрывал…