Новеллы - Анатоль Франс

Так вот, мы не должны больше терпеть, чтобы нечестивая наука смеялась над молчанием бога. Пора сказать: "Нет! Если Библия не все нам открыла, это не значит, что она в чем-либо солгала". Такова истина, которую я возглашаю. Опираясь на геологию, доисторическую археологию, на восточные космогонии, хеттские и шумерийские памятники, халдейские и вавилонские предания, на древние сказания, сохранившиеся в Талмуде, я доказал существование преадамитов [10], о которых боговдохновенный автор книги Бытие ничего не говорит только потому, что история их не имеет значения для спасения души детей Адама. Больше того, тщательное изучение первых глав Книги Бытия доказало мне наличие двух актов творения, разделенных многими веками, причем второй из них, собственно говоря, был лишь приспособлением частицы нашей земли к нуждам Адама и его потомства.

Он помолчал минутку, затем продолжал, понизив голос, с подлинно религиозной торжественностью:

— Я, Марциал Сафрак, недостойный пастырь божий, доктор богословия, покорный, как малое дитя, велениям нашей святой матери церкви, утверждаю с полной уверенностью, — если только святейший папа и церковные соборы не возгласят противное, — что Адам, созданный по образу и подобию божию, имел двух жен, из которых Ева была вторая.

Эти странные слова вывели меня из состояния равнодушия и пробудили во мне чрезвычайный интерес. Поэтому я был несколько разочарован, когда г-н Сафрак, опершись локтями о стол, сказал:

— Но довольно об этом. Быть может, ты когда-нибудь прочтешь мою книгу, где найдешь все подробности. Я был вынужден, ради строгого исполнения моего долга, повергнуть мой труд на рассмотрение архиепископа и просить у его высокопреосвященства одобрения. Рукопись в данный момент находится у архиепископа, и я с часу на час жду ответа, который, как я имею все основания надеяться, будет благоприятным. Дорогое мое дитя, отведай этих грибов, собранных в здешнем лесу, и вина наших лоз, — и скажи, не вторая ли обетованная земля этот край, для которого первая была лишь прообразом и предвещанием.

После этого разговор стал более непринужденным и коснулся наших общих воспоминаний.

— Да, сын мой, — сказал кюре, — ты самый любимый из моих учеников. Бог разрешает нам отдавать чему-нибудь предпочтение, когда оно основано на беспристрастной оценке. Так вот, в тебе я сразу же увидел задатки подлинного человека и христианина. Правда, в тебе проявлялись также и серьезные недостатки. Ты не всегда был одинаков, в тебе часто появлялась неуверенность, ты легко падал духом. Страсти, еще неясные, дремали в твоей душе. Я любил тебя за эту душевную тревогу, между тем как иного из моих учеников, случалось, любил за противоположные свойства. Поль д'Эрви, например, был мне дорог за непоколебимую твердость его ума и сердца.

При этом имени я покраснел, побледнел и едва не вскрикнул, а когда попробовал что-то сказать, голос мой мне не повиновался.

— Если мне не изменяет память, — добавил кюре, — он был твой лучший друг. Ты по-прежнему близок с ним, не правда ли? Я слышал, что он стал дипломатом и ему предсказывают блестящую будущность. Я желал бы, чтобы, когда настанут лучшие времена, он занял место на службе у его святейшества папы.

— Отец мой, — с трудом проговорил я, — завтра я расскажу вам о Поле д'Эрви и еще об одном лице.

Г-н Сафрак пожал мне руку. Мы попрощались, и я удалился в отведенную для меня комнату.

Лежа в постели, пахнущей лавандой, я вообразил, что я по-прежнему тот ребенок, который, стоя на коленях в часовне коллежа, восторженно смотрит на женщин с такими белыми и светлыми лицами, заполняющих хоры. И вдруг словно какой-то голос, исходящий из облаков, зазвучал надо мной и промолвил: "Ари, тебе кажется, что ты любишь их в боге, но на самом деле ты любишь в них бога".

Проснувшись на следующее утро, я увидел г-на Сафрака, стоявшего у изголовья моей кровати.

— Ари, — сказал он, — пойдем; ты отстоишь мессу, которую я отслужу для тебя, а потом я выслушаю все, что ты хочешь мне рассказать.

Артигская церковь была небольшим строением в романском стиле, который в Аквитании был распространен еще в XII веке. Подвергшись реставрации лет двадцать тому назад, она приобрела колокольню, которая отнюдь не была предусмотрена при ее первоначальной постройке. По счастью, принадлежа к очень бедному приходу, она сохранила свою строгую наготу. Я присоединился, насколько позволяло мое душевное состояние, к молитвам священнослужителя, а по окончании мессы прошел вместе с ним в ризницу. Там мы слегка подкрепились хлебом и молоком, а затем вернулись в дом г-на Сафрака.

Придвинув кресло к камину, над которым висело распятие, он предложил мне сесть и, заняв место рядом со мной, знаком попросил меня начать мой рассказ. За окном падал снег. Я начал так:

— Отец мой, десять лет прошло с тех пор, как я вышел из-под вашей опеки и вступил в свет. Я сохранил в нем мою веру, но, увы, не мою чистоту.

Нет необходимости рассказывать вам о том, как я жил: вам, моему руководителю, моему единственному духовнику, это хорошо известно.

Я спешу перейти к событию, которое перевернуло всю мою жизнь. В прошлом году мои родители решили меня женить, и я охотно согласился на это. Девушка, которую мне предназначали, обладала всеми достоинствами, которых обычно желают родители. К тому же она была красива, она мне нравилась, и вместо брака по расчету мне предстоял брак по склонности. Мое предложение было принято. Состоялось обручение. Счастье и покой моей жизни были обеспечены, но внезапно я получил письмо от Поля д'Эрви, который, вернувшись из Константинополя, сообщал мне о своем приезде и выражал большое желание меня увидеть. Я поспешил к нему и рассказал о своей предстоящей женитьбе. Он сердечно меня поздравил. "Мой старый товарищ, сказал он мне, — я радуюсь твоему счастью". Я сказал, что хотел бы иметь его своим шафером, и он охотно согласился. Свадьба была назначена на пятнадцатое мая, а он должен был вернуться на службу лишь в начале июня. "Значит, все в порядке, — сказал я ему; — Ну а твои дела как?" — "О! Мои! воскликнул он с улыбкой, выражавшей одновременно и радость и печаль. — Мои дела… как все изменилось… Я потерял голову… Одна женщина… Ари, я либо очень счастлив, либо очень несчастен! Как назвать счастье, купленное ценой недостойного поступка? Я предал, я поверг в отчаяние прекраснейшего друга… я похитил там, в Константинополе, ее…" Г-н Сафрак перебил меня:

— Сын мой, не останавливайтесь на заблуждениях других людей и не называйте имен.

Я обещал повиноваться и продолжал:

— Еще не успел Поль договорить, как в комнату вошла женщина. Это была несомненно она: одетая в длинный голубой пеньюар, она чувствовала себя совсем непринужденно. Я выражу одним словом то потрясающее впечатление, которое она произвела на меня. Она показалась мне неестественной. Я знаю, насколько слово это туманно и как плохо передает оно мою мысль. Но, быть может, из моего рассказа оно станет для вас яснее. Поистине, в выражении ее золотистых глаз, изливавших порою снопы света, в изгибе ее загадочного рта, в оттенке ее кожи, одновременно смуглой и ослепительной, в движении линий ее тела, угловатых и вместе с тем гармоничных, в воздушной легкости ее походки и даже в ее обнаженных руках, к которым, кажется, были прикреплены невидимые крылья, — словом, во всем ее существе, пламенном и струящемся, я почувствовал что-то глубоко чуждое человеческой природе, делавшее ее созданием и низшим, и в то же время высшим, чем женщина, сотворенная богом в его суровой доброте и предназначенная быть нашей подругой в этой земле изгнания. С той минуты, как я ее увидел, какое-то странное чувство вспыхнуло во мне и заполнило всю мою душу: я ощутил бесконечное отвращение ко всему, что не было этой женщиной.

При виде ее Поль слегка нахмурил брови, но в ту же минуту, словно одумавшись, попробовал улыбнуться:

"Лейла, я хочу тебе представить своего лучшего друга". Лейла ответила: "Я знакома с г-ном Ари".

Эти слова не могли не удивить меня, ибо, несомненно, мы с ней никогда не видели друг друга, но то, как они были произнесены, было еще удивительнее. Если бы стекло могло мыслить, оно говорило бы именно так. "Мой друг Ари, — произнес Поль, — через шесть недель женится". При этих словах Лейла взглянула на меня, и я прочел в ее золотистых глазах, что этого не будет. Я покинул их чрезвычайно взволнованным, и мой друг не выказал ни малейшего желания удержать меня. Целый день я бесцельно бродил по улицам, ощущая в сердце пустоту и печаль. Вечером, оказавшись случайно у будки цветочницы, я вспомнил о своей невесте и зашел купить для нее веточку белых лилий. Но едва цветы оказались в моих руках, как чья-то маленькая женская ручка вырвала их у меня, и я увидел удалявшуюся со смехом Лейлу.

На ней была короткая серая юбка, такой же серый жакет и маленькая круглая шляпка. Этот костюм парижанки, отправившейся в город по делам, удивительно мало подходил к сказочной красоте этого существа и казался на ней маскарадным нарядом. Но именно увидев ее такою, я почувствовал, что полюбил ее неодолимой любовью. Мне захотелось ее догнать, но она затерялась среди прохожих и экипажей.