Белые пелеринки - Лидия Чарская

Едва успели отпить чай, как раздался оглушительный звонок, возвещающий о начале уроков.

— Mesdames, mettez vous par poires (становитесь в пары), — вторили ему классные дамы, и снова белые передники и пелеринки построились в пары.

* * *

Было ровно девять утра, когда «седьмушки» под предводительством Анны Васильевны и Дуси вошли в класс. Это была большая светлая комната с окнами в сад, с двумя десятками пюпитров, за которыми помещались по две девочки. Пюпитры были расставлены таким образом, что стенка одного составляла подпору для скамьи другого. Они стояли тремя рядами, образуя четыре прохода, которые на институтском языке назывались «переулками». У правой стены от входа находилась кафедра с колоннами вместо ножек. Между колонн было пустое пространство, огороженное с трех сторон фундаментом кафедры. В это пространство учителя и учительницы имели обыкновение протягивать ноги, и девочки прозвали его «пещерой». Кафедра помещалась на возвышении, по обе стороны которого шли большие черные доски, на которых девочки писали мелом. Еще одна доска, красная, висела на стене, и на ней красовались фамилии воспитанниц, отличившихся примерным поведением так называемых парфеток,[1] в отличие от мовешек,[2] девочек, приводивших в ужас своими шалостями «синявок», то есть классных дам. У одного из окон находились столик и два мягких кресла для воспитательниц и почетных посетителей. Во всю длину задней стены класса тянулись шкафы для верхних платьев воспитанниц. Сюда же прятались и всевозможные лакомства, которые приносили родители детям в приемные дни.

Всю эту несложную обстановку успела оглядеть Южаночка, пока Дуся-Надин не окликнула ее.

— Иди сюда, Палтова. Ты будешь сидеть подле Гаврика. Вот твое место!

Едва только Инна уселась подле Гаврика, как к ним обеим подкатилась Даня — теперь вся троица в полном составе.

— Мне говорила Щучка, что ты будешь нашей подругой, — зашептала Гаврик, сияя живыми карими глазами. Смотри же, только не измени. Тебя от нас, наверное, «отбивать» будут, а ты не смей изменять. Помни: гуляем все трое вместе и в зале, и в коридоре, и в саду. Гостинцы, которые в прием носят, на три ровные части делить. По утрам другим помогать одеваться нельзя, только друг другу. Будем неразлучной тройкой удалою. Ты, Щучка и я! Ладно?

— Ладно!

— Ну, давай лапку. И молчи покамест, а то сейчас Herr Шталь (господин Шталь) войдет. Немец, перец, колбаса, купил лошадь без хвоста!

— Как? Ха-ха-ха-ха! — засмеялась Южаночка и тотчас же осеклась.

Прозвучал звонок. В класс вошел старик маленького роста, в очках, с совершенно седыми волосами.

Это был учитель немецкого языка, господин Шталь, добрейшее в мире существо.

Присутствие черноглазой смуглой девочки в «партикулярном» костюме сразу бросилось старику в глаза.

— А-а… новость на классе, — произнес он ломаным русским языком, — однаво маленькова шюлерин… Пожалуйте сюда, маленькова барышня и говорит мене, што ви знайт из немецкого слов, — обратился он к Инне.

— Надо встать и выйти на середину класса, — подтолкнула Южаночку ее соседка Гаврик.

Та неторопливо встала, прошла по классу и нерешительно остановилась перед кафедрой.

— Сделай реверанс, Палтова, — прозвучал голос Анны Васильевны, вязавшей у окна.

— Обмокнись! Обмокнись! — шептала ей со своей скамейки Гаврик.

Но Южаночка продолжала стоять неподвижно и спокойными безмятежными глазами рассматривать учителя. И слово реверанс, и слово «обмокнись», то есть присядь на институтском жаргоне, ей были одинаково не понятны. Но зато ей сразу стало мило и понятно добродушное лицо учителя, с седыми как лунь волосами.

«На дедушку похож! Такой же хорошенький, старенький!» — пронеслось в ее голове, и она улыбнулась ему.

При виде этой улыбки лицо Шталя стало еще более добродушным.

— О каков карош маленьков девушка! Совсем карош маленьков барышня! А что знайт маленьков барышня по-немецку? — произнес он ласково.

Южаночка подняла руку и усиленно терла себе лоб, стараясь припомнить хоть какую-нибудь немецкую фразу, случайно запавшую ей в голову.

Увы! По-немецки тетя Аня, или, вернее, Анна Петровна Палтова, не успела выучить Южаночку, а уроки с крысой, прогостившей у них только два летних месяца, мало подвинулись вперед. Зато денщик Тарас не раз дразнил при Южаночке ротного портного-немца Франца двумя фразами, на сомнительном немецком диалекте, которые и старалась теперь припомнить черноглазая девочка.

— Ну? Ну? Что же ви молшитъ? Нечего не знайт по-немецку? О как шаль! Как шаль! — сокрушенно покачал головой добрый старик.

— Нет, нет, я знаю! Пожалуйста, не огорчайтесь! Я целые две фразы знаю по-немецки! — произнесла Инна, разом припоминая то, что слышала от Тараса-денщика.

— Ну! Ну! Gut! Gut! Говорить поскорее! — закивал головою учитель.

— А вот, первая: Sprechen Sie deutsch — ja Иван Андреич…[3] А вот и второе: Morgen Frьh[4] — нос утри, — под взрыв хохота всего класса проговорила Южаночка.

— О! О! — произнес с печалью в голосе господин Шталь, — вы не знайт по-немецку, маленьков барышня. Совзем не знайт, совзем не знайтъ! — закачал он грустно своей белой, точно снегом покрытой, головою.

— Палтова! Как можешь ты говорить такие глупости господину учителю! — послышался строгий голос классной дамы. — А вы прочие, не сметь смеяться! Мол-чать! Сейчас же замолчать у меня! — горячилась она.

Девочки смолкли.

— Как глупа эта Палтова! — прошептала Лина Фальк своей соседке, всегда грустной Зое Цаплиной.

На что кроткая Цапля отвечала:

— О нет… Она премилая. Только чуточку смешная. Но у нее доброе сердце, и мне она нравится.

— Ну, и поздравляю тебя! — оборвала ее Лина и, повернувшись спиной к соседке, впилась в Инну злыми глазами.

А ей было бесконечно жаль этого доброго старика, напомнившего девочке ее любимца-дедушку, и ей захотелось во что бы то ни стало сейчас же успокоить его и утешить. Южаночка сделала несколько шагов вперед, приблизилась к кафедре и, прежде чем кто-либо успеть остановить ее, положила на плечо учителя свою крошечную ручонку и, похлопывая ею по плечу старика, проговорила так ласково, как только могла:

— Пожалуйста! О, пожалуйста, не огорчайтесь, господин немец, голубчик! Милый господин немец, не огорчайтесь. Я знаю только две фразы пока, это правда, но через неделю я буду их знать двадцать и тридцать даже, даю вам честное слово, милый, дорогой господин немец! Честное слово! Да!

Взрыв хохота наполнил комнату.

Смеялись до упаду, смеялись так, как никогда не смеялись еще, должно быть, в этих суровых стенах.

Напрасно Анна Васильевна и Дуся перебегали от одной парты к другой, призывая к порядку, смех волной переливался по классу.

Старик Шталь высоко вскидывал брови и, грозя пальцем, провозглашал: «Будьте же тихи, дети».

Наконец, классной даме и ее помощнице удалось кое-как привести класс в порядок. Смех прекратился. Г-жа Вощинина подошла к Южаночке и проговорила сдержанно и серьезно:

— Так нельзя обращаться к учителям, Палтова. Ты должна быть как можно почтительнее к своему начальству. Учителя, ведь это то же начальство. Понимаешь?

— Так точно, понимаю, ваше благородие… то есть Анна Васильевна, — отрапортовала Инна, опуская руки по швам.

Г-жа Вощинина посмотрела на новенькую.

«Что это: упрямство? Шалость или наивность?» — мелькнуло в ее уме. Но личико Инны было так серьезно в эту минуту и изъявляло такую готовность угодить своей новой воспитательнице, что Анна Васильевна успокоилась и прибавила:

— И еще советую тебе отвыкнуть, как можно скорее от тех замашек, которые ты приобрела дома. Нельзя благовоспитанной барышне говорить: «так точно», «рады стараться» и тому подобные слова, годные лишь для солдата. Поняла ты меня?

— Слушаюсь… то есть хорошо. Не буду говорить ничего такого, — согласилась Инна и по приказанию классной дамы, отвесив немцу-учителю глубокий реверанс, пошла на свое место.

— Это ничего что ты по-немецки не умеешь, я тебе помогу выучиться! — проговорила Гаврик.

Инна радостно закивала и тут же стала внимательно присматриваться и прислушиваться ко всему, что делалось в классе. Господин Шталь, позабыв уже о инциденте, вызывал девочек на середину класса, и те читали ему по-немецки небольшой рассказ. Этот рассказ в устах воспитанниц звучал так плавно и тягуче, что на не выспавшуюся за ночь Южаночку он подействовал, как усыпляющее средство. Веки Инны тяжелели, глаза смыкались, и она, наверное, бы уснула, если бы звонок не вернул девочку к действительности.

* * *

— Мамзель Палтова! Пожалуйте в бельевую!

— Что? — Южаночка широко раскрыла глаза. — В какую бельевую? Меня?