Зефир в шоколаде - Екатерина Риз

И поэтому, выключив телефон, я снова остановилась перед зеркалом, себя рассматривая и не собираясь отступать. Поправила причёску, чтоб волосок к волоску, подкрасила губы, туфли надела, на высоком каблуке, но неудобные, и в последнюю минуту моих приготовлений, раздался звонок в дверь. Я посмотрела на часы. Надо же, он ещё и пунктуальный.

Я прошла к входной двери, перед ней на мгновение остановилась, помедлив, и молниеносным движением коснулась уложенных волос, одёрнула платье, переступила на высоких каблуках, бесшумно выдохнула, и тогда уже отперла звонок и открыла дверь. В первое мгновение мы с Антоном молчали, приглядывались друг к другу. Он меня оценивал, а я пыталась с дыханием справиться. Наверное, нужно время, чтобы к нему привыкнуть и не таращить при каждой встрече глаза совершенно неприлично. А у меня, признаться, даже во рту пересохло. Его костюм был явно пошит на заказ, потому что покупной так сидеть не может, как влитой. Чёрный, с едва заметным отливом, даже не прикасаясь к ткани, понимаешь, что она на ощупь, как масло. Снова белоснежная рубашка, но сегодня с чёрным галстуком, и в довершение нескромная улыбка, как я уже успела понять, самая привычная для Антона, она появлялась на его губах помимо его воли, от переполнявшего его самодовольства. Осмотрел меня с головы до ног, и языком прищёлкнул.

– Красота.

Я зачем-то подол платья одёрнула, показалось мне, что он взгляд на моих коленях дольше, чем было необходимо, задержал. Затем кивнула.

– Спасибо. Зайдёшь?

– Конечно, – отозвался он, не медля переступая порог квартиры и принявшись оглядываться. – Мне любопытно.

– Что именно?

– Как ты живёшь.

Я лишь плечами пожала.

– Как все.

– А где твоя мама?

– У бабушки, я отвезла её в воскресенье.

– Ты ей сказала? – Антон прошёл в комнату, опять же осмотрелся, сунул одну руку в карман брюк, а я засмотрелась на его прямую спину и широкие плечи. А ещё я постоянно ловила себя на том, что вглядываюсь в его лицо, то есть меня притягивает его необычность – не славянские черты лица, смуглая кожа, полные губы и тёмные курчавые волосы. Антон очень коротко стригся, но всё равно очень хотелось до его волос дотронуться, я была уверена, что они пружинистые наощупь. В общем, собственное любопытство было смешно и казалось детством. Я пряталась от взгляда Антона, боясь его обидеть своим откровенным рассматриванием, мне бы такое точно было неприятно, к тому же, я не была уверена, что смогу доходчиво объяснить своё любопытство. Его наверняка с детства всё это достало. Сейчас, конечно, проще, в России появляется всё больше и больше темнокожих людей, некоторые женятся и остаются, у них появляются детки, и семьи окончательно оседают в России. И на их детей уже не показывают пальцем и не ахают. Наверное… Если честно, среди моих знакомых таких семей нет. А в детстве Антона всё было по-другому, по возрасту он как раз подходит на «дитя Олимпиады 80». Где ещё его мама в те годы могла встретить его отца, в голову так сразу не приходит.

– Лера.

Я моргнула, поняла, что и без того ему в лицо смотрю, и смущённо кашлянула.

– Ты матери про похороны сказала?

Я решила отвернуться от него, не обрадованная тем, что он всё-таки за рассматриванием меня поймал.

– Сказала. Она решила, что я сошла с ума.

– А ты сама что думаешь?

– Я же не позвонила тебе утром, не сказала, что не пойду?..

Антон усмехнулся.

– А я ждал.

Я решила проигнорировать намёк, прозвучавший в его голосе. Снова отошла к зеркалу и в сомнении посмотрела на себя в зеркало. В моей внешности и наряде изъянов не было, а вот в глазах… в глазах паника. Заметная, потому что Антон подошёл ближе, пригляделся ко мне и сказал:

– Я постараюсь тебя одну надолго не оставлять. А ты не вступай ни с кем в долгие разговоры и не вдавайся в подробности. Никого твои отношения с отцом не касаются. Ты – старшая дочь Давыдова, и ты находишься у его гроба по праву, отдаёшь дочерний долг.

Мы смотрели друг другу в глаза через зеркало, Антон высился за моим плечом, и я под его сосредоточенным взглядом нервничала ещё больше.

– Ты хочешь сказать, что может случиться скандал?

– Не думаю. По крайней мере, на глазах у людей, но Марина явно не обрадуется.

– Вчера ты мне об этом не говорил.

– Успокойся. – Он неожиданно положил ладони мне на плечи и чуть сжал их, а я даже присела немного, но поспешила взять себя в руки. Хотя, от ощущения его горячих ладоней дыхание сбилось, но я списала это на волнение перед предстоящим. Не хватало мне ещё из-за таких типов, как Антон, волноваться. Тогда можно сразу на своём разуме и душевном спокойствии крест ставить. Я ещё помню, с каким горящим взглядом он мне про «Чёртово колесо» рассказывал. Кажется, не только мой отец бредил этим заведением, у него достойный преемник.

– Главное, глаз не опускай, – продолжил он и не спеша убирать руки. – Держись за меня, и всё будет хорошо.

– У меня складывается такое ощущение, что ты меня к войне готовишь, Антон. А я иду на похороны отца. Остальное меня не интересует.

– Это ты про наследство?

– И про него тоже.

– Значит, ты ещё не решила, – констатировал он.

Я осторожно перевела дыхание.

– Слово «наследство» для меня несколько абстрактно. Я хочу похоронить отца. Я поняла, что для меня это на самом деле важно.

Антон кивнул и отступил от меня.

– Хорошо. Не будем торопить события.

Прощание проходило в самом большом поминальном зале города. Стоянка перед ритуальным домом была забита дорогими автомобилями, то тут, то там толклись группки охранников, поджидающие своих хозяев, неподалёку я приметила микроавтобус с логотипом местного новостного канала. Следом за нами подъехали ещё три машины, из них появились люди, все в тёмных одеждах и с букетами цветов, перевязанных траурными ленточками. А я наблюдала за всем этим через стекло автомобиля, и вдруг поняла, что не могу пошевелиться, вот насколько нервничаю. Облизала губы, кашлянула, а Антон уже из машины вышел и обходил её, чтобы открыть для меня дверь. Руку мне протянул, а я медлила.

– Лера, – проговорил он негромко, то ли подбадривая, то ли убеждая меня не трусить.

Я сделала глубокий вдох и подала ему руку, вышла из машины. Антон тут же сунулся на заднее сидение, достал внушительный букет белых роз. Это я настояла на белых, сама не знаю почему. И сейчас разглядывала распустившиеся бутоны, словно от их идеальности и красоты что-то зависело, что-то измениться могло.

Антон подставил мне свой локоть.

– Идём?

Голос неожиданно проникновенный и даже сочувственный, наверное, пребывание в этом месте и его жизненную активность к земле прибило.

Я взяла Антона под руку. Сделала первый шаг. Должно быть, со стороны мы смотрелись вместе неплохо. Он высокий и тёмный, я натуральная блондинка, в новом платье, которое он мне вчера купил – в долг! – в дорогущем бутике на Славянской, с букетом белых роз в руках, и на двоих у нас одинаково сосредоточенное выражение лица. Я на самом деле держалась за локоть Антона, и боялась пальцы разжать, он наверняка чувствовал, как судорожно они сжимаются.

– Здравствуй, Антон.

Он кивнул кому-то в знак приветствия, как только мы переступили порог поминального зала. Зал был просторный, заполненный людьми и вазами с цветами, и я даже не сразу увидела гроб на возвышении. А как увидела, так и взгляда отвести не могла. Лишь отстранённо прислушивалась к голосу Антона, который то и дело здоровался с кем-то. Кажется, ему даже соболезнования выказывали, как члену семьи. А потом он вдруг выдвинул меня перед собой и сказал:

– Это старшая дочь Бориса, Валерия.

Я отвела взгляд от гроба отца, и вдруг поняла, что вокруг нас собралось немало людей, и после слов Антона меня принялись разглядывать, кто просто с любопытством, а кто и с недоумением. Я же стояла, прижимая к груди букет, и не знала, что сказать. Поэтому обратилась к Антону.

– Я бы хотела… подойти к нему.

– Конечно, – негромко отозвался он. – Пойдём.

У меня тряслись руки. Я этого совершенно не ожидала, ещё два дня назад была уверена, что вряд ли что-то почувствую, это ведь, по сути, незнакомый мне человек. А оказалось, что эмоций в избытке, и они попросту задушили. И, наверное, это было заметно, или Антон просто почувствовал, но я была благодарна ему, что не оставил, а наоборот поддержал, в прямом смысле слова. В какой-то момент я немного осела на его руках, смотрела на отца в гробу, и у меня даже дышать не получалось.

На протяжении всей моей сознательной жизни, я отца только на фотографиях видела. Он, я, совсем ещё маленькая, а порой и вовсе младенец; в последние годы он мелькал на телеэкране, в выпусках городских новостей, поседевший и набравший в весе, но сейчас, сейчас он совершенно не был на себя похож. Ни на прежнего, ни на того, кого я видела на экране телевизора. При жизни он всегда одевался достаточно демократично – джинсы, рубашки, которые больше подошли бы мужчинам помоложе, я его в костюме, кажется, никогда и не видела, а в гробу он лежал в тёмно-синем костюме-тройке и при строгом галстуке, и на себя похож не был, даже лицом. Понятно, что смерть никого не красит, и, скорее всего, над ним поработал гримёр, но всё равно… от этой непохожести мне лишь ещё больше жутко стало. Мне показалось, что я целую вечность на него смотрела. Понимала, что мне плохо, что меня трясёт, а в горле ком, но в сознании никак не получалось уложить, что это мой отец.