Cursed: cold embrace of the wind - LusSuCHka LusSuCHka

уме. И не всегда это хорошее.

Я легко могла догадаться, что Флор её завлек, ведь он весьма привлекателен и на него сложно не запасть. Но в этот раз она отступила. Сестра взглянула на меня и подмигнула, типа, хватай пока он свободен. В ответ я не понимающе приподнимаю бровь.

— Будь осторожней, хорошо? — она крепко-крепко обнимает меня. С ней так хорошо. Когда я с ней рядом, я чувствую опору и защиту. А так же чувствую легкий аромат каких-то сладких духов. Это успокаивает меня. — Я постараюсь вернуться по скорее.

Она отходит, чмокает меня в лоб и подходя к вешалке берёт свою куртку, попутно хватая черные перчатки. Надев темные кроссовки, она перекидывает тяжеленькую сумку через плечо и выходит из дома, закрывает дверь на замок.

Три, или пять дней без сестры в этом доме, — это сущий ад! Эти стены пропитаны грустью и печалью, а в воздухе находится какая-то необъяснимая тоска. В этом доме я чувствую себя не заполненной, будто частичку меня унесло ветром. Но вновь ощупывая себя, я понимаю, что нет, вот она я, вся, тут. Но почему же мне тогда так обидно вдруг? Я ведь сама её отпустила и сказала не волноваться, а ведь могла возразить. Нет! Маме она сейчас нужна больше, чем мне. Мои чувства могут подождать. И, ведь что тут такого? Я ведь не в первые остаюсь дома одна. Я уже далеко не ребёнок. Почему же сейчас так горестно? И почему так страшно? Ничего не поменялось, ну, только с исключением того, что у меня появился командир. Это же нормально, что я боюсь, да? Боюсь одиночества. Боюсь больше никогда не увидеть родных. Боюсь не ощутить тепла их тела. Нормально, да? Боюсь самой себя. Боюсь той силы, что во мне. Так и должно быть?

Теребя кончики волос, я ухожу в гостиную, а через неё прохожу и на кухню. Там я наливаю две кружки зелёного чая. Кидаю в кружку два кубика сахара. Пузырьки поднимаются вверх. Кубики тонут в чае. Моя тоска тонет в кружке чая.

— Я заварила нам чай. — говорю я, подходя к Флору и отдавая одну из чашек ему в руки. Он ухмыляется.

— Странная ты. Сначала выгоняешь меня из дома, а потом как ни в чем не бывало наливаешь чай. — рассуждает он, касаясь губами уголков посуды, прикрывает глаза. Я выдыхаю.

— Ну, — собираясь с мыслями, начинаю. — Ты же мой гость. А раз ты мой гость я решила угостить тебя кружечкой чая.

— Эх, ну ладно, — он делает глоток. — Уф! Не люблю зелёный. — морщится, ставит чашку на журнальный столик и переводит свой взгляд на меня.

От такого протеста меня начинает не много трясти. Я ему видите ли чаи тут разливаю, а он ещё и носом воротит. Неуважение ко мне.

— Прости мою бестактность, — блондин дружелюбно улыбается, складывая пальцы на коленях. — Я спрашивал тебя, даже не подумав, что, возможно, это смутит или огорчит тебя, — он говорит ровно, четко и спокойно. Голос его подобен голосу матери, поющей колыбельную своему малышу. — Может, есть что-то, что ты хотела бы узнать обо мне?

Я держу чашку обеими руками. Теплый чай согревает меня. Тепло движется по моему телу цепной реакцией. Я смотрю на жидкость. Она бледно-зелёная. И, этот цвет, он такой нежный и умиротворенный… Или грустный?

— Нет, дело вовсе не в твоих вопросах. — печаль тонет. Тонет в моём чае. В бледно-зелёном чае…

— Тогда что с тобой? — он вновь хмурится. Его эмоции настолько быстро меняются, что я в растерянности не знаю как правильно ответить ему.

— Просто мне будет скучно без неё, — печаль утонула. Захлебнулась. Радость барахтается. Радость… утонет? Да. — А на счет вопроса. Сколько тебе лет?

— Мне? — хихикает он, откидывая голову назад и расслабляясь. — Мне тридцать два.

От настигшего меня шока по телу пробегаются мурашки. Мне становится не по себе. Тридцать два? Серьёзно? Никогда бы не поверила! А он не плохо сохранился!

— Это твой единственный вопрос? — я перестаю разглядывать его чистое лицо и снова смотрю на чашку.

— Остальные я приберегу на потом.

Я чуть не проливаю чай от неожиданного звонка, который пугает меня. Я ставлю чашку на столик и резко встаю, подбегаю к двери. Открываю её.

Растрепанные каштановые волосы зачесанные влево, густые брови, длинные ресницы, серо-голубые глаза, прямой нос и естественно-угловатые губы. У него были тонкие черты лица аристократа, взгляд пронизывающий насквозь, сухая фигура. Одет он в черную майку без каких-либо надписей и рисунков и темно-синие джинсы с зауженным низом. Ник.

— Привет, зайка, — голос его был ровным, он был уверенным, а лицо его счастливым. Моментально мои щеки краснеют, а внутри что-то приятно порхает. Бабочки?

— Привет, — я даю ему пройти в коридор закрывая дверь. Ник снимает кроссовки. Я уже спешу пригласить его пройти в гостиную, как вспоминаю, что там сидит очень не приятная особа.

— Сестры нету? — я поспешно мотаю головой. И только хочу начать разговор, как меня затыкает нежданный поцелуй.

От неожиданности я через нос втянула коселевый воздух. Его близость заставляла сердце биться то быстрей, то медленней. Его близость заставляла крышу уезжать. Его близость заставляла ныть между ног. Его руки были везде. А губы будто и нигде. Я чувствовала его, я чувствовала его полностью. Я чувствовала его нежность. Его уверенность, его настойчивость. Я чувствовала его умелые движения, его умелые губы, его язык тела. Я чувствовала, ланиты мои полыхают, и воздуха не хватает. Я чувствовала страх, вдруг я сделаю что-то не так и Ему это не понравится? Я чувствовала все… и ничего.

Он отодвигается, переборов желание продолжить, и глядит мне в глаза. Так смело, что я смущаюсь, но тянусь к нему. Я хочу тянуться. От него всё ещё пылало той страстью. И я хотела. Желала снова ощутить, желала забрать всё без остатка.

Я кладу руку ему на затылок, приближаясь к его лицу, касаясь кончиками носов. Я смотрю в его глаза стараясь выразить свои чувства, но лишь больше теряюсь в нём. Вся. Без остатка. Он смеется мне в губы. Так растерянно, будто сам не осознает, что сейчас происходит. Я и сама едва понимаю.

Его руки снова на мне, он прижимается, всем телом, нежно целуя мою шею, делает засос. Горячее дыхание рядом обжигало меня, для меня этот жар, этот огонь был одним из самых важных ощущений моей жизни. А еще, я слышала, как бьется в клетке его сердце. Оно вырывается, но ему некуда деться. А дыхание уже ближе. И