Игра на вылет - Павел Николаевич Алексеев

спросил:

— Какова цена победы?

— Проигрыш! — не раздумывая ответило страшное создание, медленно выхаживая вокруг былого друга. — Победа — мнимое понятие, придуманное человеком для самовосхваления и гордости. Людям нужен соперник и битва, а значит, необходима и победа. И неважно, что ляжет на кон, потери будут при любом исходе, соответственно, победа бессмысленна! Сейчас для тебя важно одолеть внутреннего врага, доказать самому себе, что ты чего-то стоишь. Но почему? Ты ведь пришёл сюда не для победы в игре. Тебя разрывает совесть, не позволяет смириться с тем, как ты зверски поступил. В тебе течёт страх того, что правда рано или поздно вскроется как гнойный прыщ! Проигрыш — это та цена, которую ты мог заплатить, останься я в живых. Поэтому ты и решил убрать соперника. Ведь так?

— Мне пришлось пойти на это, — развёл руками Шаталин, смотря воспалёнными глазами на противника, перебиравшего лапами. — Они все просили об этом. Пусть не говорили напрямую, но я видел в их взглядах ненависть к тебе. Люди гневили тебя за бедовую жизнь, за дурацкие шутки и хамство. И меня воспринимали идиотом за дружбу с тобой. Прости, но так было правильнее!

— Правильнее что? — чудовище бросило зары. — Возомнить себя судьёй? Или богом?

— Избавить себя от назойливого соседа! — прошипел Ефим Евграфович. — Ты был неисправим, настырен и противен даже навозным мухам. Оттого в твоём доме никогда и паразит не пробегал. Зато теперь полна гостиная неописуемой твари. Я не жалею, что убил тебя и тело сжёг в печи. Я пришёл сегодня, чтобы, как обычно, усмирить твою прихоть. Надеюсь, ты исчезнешь навсегда.

Шаталин схватил кубики и бросил на доску. Выпавшая цифра позволила переставить фишки так, что одна всё ещё оставалась в игре. Старик был в шаге от триумфа, однако удачная комбинация цифр на выпавших костях могла принести победу и Свистунову. Чудовищным рассудком были брошены игральные кости. Фишки скользнули по доске и встали в отведённые для них ячейки.

— Ты боишься, — существо подтянулось к Ефиму Евграфовичу. Из толстой кожи выросли тонкие ветви, объявшие его, и прижали к себе, к пасти, готовой заглотить голову человека.

— Ты не можешь, — прохрипел тот. — За мной последний ход!

Высвободившись из хрупкого плена, Шаталин усмехнулся и кинул зары на стол. Любые выпавшие цифры означали бы его победу. Ефим Евграфович в самодовольстве переставил последнюю фишку в дом на доске и отстранился. Его переполняла гордость за себя, губы разошлись в язвительной радости. Он отшатнулся от страшилища, цокающего лапами по полу. Смахнув со лба испарину, оглянулся на выход, а после произнёс:

— Через год сыграем снова!

Тварь нависла над Шаталиным, но убивать его не собиралась. Старик пятился, глядя на то, как в его сторону медленно переставлялись тонкие лапы.

— Кажется, я победил, — в смущении выдавил Ефим Евграфович. — Мне пора!

Он сделал шаг назад. В тот же миг дом встряхнулся и зарокотал. Шаталин достал из кармана брюк бумажку с молитвой и принялся зачитывать вслух. Его губы трепетали, а руки тряслись. Плавающий голос не мог сосредоточиться на словах. Паника обуяла организм.

— Ты ещё глупее, чем я думал, — произнёс мертвец. — Веришь в слова, якобы наделённые божественной силой.

Из пола, стен и потолка стрелами прорвались корни. Они обвили Ефима Евграфовича, скрутили ему руки и ноги, растянули жертву так, что тот оказался в воздухе лицом к лицу со скорой гибелью. По гибким выростам ползла смолянистая жижа, текла к человеку, страдавшему в муках. Он выл, кривился и молил о пощаде. Существо приблизилось к нему и, готовое растерзать, изрекло ужасающим тоном:

— О тебе скоро забудут!

Монстр принял облик Свистунова. Он горбился и смотрел исподлобья.

— О каждом человеке быстро забывают, как бы мил он ни был, — едким голосом говорил Филипп. — Обо мне помнят всегда, меня знают все, от мала до велика! Для тебя я здесь в обличье Фильки Свистунова, но для других я буду выглядеть иначе. Кто я? То, что бурлит в твоей груди годами. Ужас обезумевшего мозга и зверь, сотканный из отвратных грёз увядающего разума. Ты выкрикиваешь моё имя ночами, вырываясь из осклизлых снов, но наутро всё как в бреду. Ты теряешься во мгле, забываешь себя, но помнишь меня. Я тягучие годы следую за тобой тенью. Мы роднимся, но не можем быть вместе. Мы слишком разные: ты и я. Но в итоге один из нас выходит из игры проигравшим.

Свистунов поднял руку. Корни, державшие Ефима Евграфовича, натянулись. Филипп подошёл к доске с фишками и взглянул на неё.

— Для людей жизнь — это игра, — тихо произнёс он. — И страшно не то, насколько холоден может быть человек, выгрызая для себя победу, а то, что совесть всегда одерживает верх!

Свистунов разжал кулак, и корни вместе с жестом растянулись. Шаталин закричал в боли. Его лицо поголубело от неизбежной муки, глаза едва ли не лопались в орбитах. Корни с треском натягивались, и вместе с этим повышался тон сумасшествия старика, чья глотка издиралась воем. Но вскоре, точно по щелчку пальцев, тело несчастного разорвалось. Кровь забилась алыми фонтанами, и куски человеческой плоти облепили инистые стены. Позвоночник упал на пол, рассыпавшись на мелкие кусочки.

Филипп Свистунов закрыл доску для нардов, взял её и, подойдя к печи, бросил в топку. Затем силой мысли распалил огонь. Комната замерцала в мягких щелчках огня, выкарабкивавшегося наружу. Пылкие языки упали вниз и заиграли в диком танце. Вскоре дым охватил избу, разгорячил темноту, в которой одинокой фигурой стоял Свистунов. Его кожа таяла, текла горячим воском, ошмётками летела на пол и просачивалась сквозь щели в досках. Кошмарный демон терял обличье и духом растворялся в кострище, охватившем дом. Новогодняя ночь как место очищения и завершения цикла полыхала яростью, пока в деревне спали люди, ожидая часа… Часа раскаяния и поражения, неумолимо грядущего к порогу каждого из них.