Гнездо Феникса - Антон Платов

Алексеев-Черных достал из брючного кармана приборчик, похожий на часы-луковицу, взглянул на экранчик.

– Семь сотых секунды за минуту! – удивленно сказал он, ничего не объясняя. – Ничего себе – остаточный эффект… – Он замолчал, закуривая; потом продолжил, обращаясь к нам: – Итак, с вами произошло нечто необычное. Вчера вечером ваш теплоход попал в зеленоватый туман, вы потеряли ориентацию, потом вдруг оказались на этом озере. Так?

– Да, – удивленно сказала Юля. Черных кивнул.

– Вас только двое?

– Да. А что?

– Это хорошо, – перебил Черных.

– Почему?

– Чем меньше людей мне придется посвятить в деятельность НИИПЕНа, тем лучше. Проект не засекречен, просто закрыт. И все же…

Я сообразил, что НИИПЕН – это аббревиатура названия его института.

– Что-то не доводилось мне слышать о вашем заведении, – сказал я.

Черных кивнул.

– Да, НИИПЕН не стремится афишировать свою деятельность. Но не сомневайтесь, это вполне легальная государственная организация.

Я выразительно взглянул вниз, где покачивался у нашего борта белоснежный разъездной катер, наверняка стоящий больше, чем весь наш пароход. Для института на государственном финансировании такой катер – роскошь непозволительная. Черных правильно понял меня, снова кивнул:

– Мы разрабатываем наиболее перспективные направления естественных наук, – сказал он, – и потому нас действительно финансируют неплохо.

8

Какое именно ведомство финансирует Черных и его институт, мы поняли, когда добрались до их базы, расположенной на другом конце озера, на заросшем соснами берегу небольшой бухты.

Укрепленный на сваях причал, к которому подошел катер, а следом за ним и наш пароход, охранялся затянутым в камуфляж автоматчиком. Асфальтированная дорожка вела от причала к большому ангару из гофрированного дюраля и окружающим его аккуратным белым двухэтажным домикам. Слева – на «лысой» горушке стоял темно-зеленый армейский вертолет.

В целом картина была довольно мирная. У одного из домиков сушилось на веревках белье, где-то плакал грудной ребенок. Если бы не автоматчик на причале, не вертолет и не появляющиеся то тут, то там среди штатских фигуры в камуфляже, можно было бы принять этот маленький поселок за базу отдыха.

– Официально наш институт занимается проблемами размагничивания судов – на предмет защиты от магнитных торпед, – говорил Черных, разливая чай в своей квартирке в одном из коттеджей.

– Размагничивания? – я удивился. – Мне кажется, эта проблема была решена еще во времена последней войны.

Он кивнул.

– Разумеется. Это просто традиционная официальная версия. НИИПЕН, собственно говоря, и вырос из той лаборатории, которая занималась размагничиванием во время Отечественной войны. Сейчас у нас довольно широкий спектр исследований, и я веду на этой базе только одно из направлений, – он отставил в сторону чайник и тоже присел у стола.

– Как я понимаю, это направление связано с нашими… приключениями, – сказал я.

– Так точно. Вы оказались случайно затянутыми в широкомасштабный эксперимент. Мы, признаться, не ожидали подобного результата, хотя и предполагали вероятность такого развития событий. Угораздило же вас оказаться… – он не договорил.

– Оказаться где?

– Это сложно. – Черных наморщил лоб. – Впрочем, я попробую объяснить. Вы слыхали о филадельфийском эксперименте Эйнштейна в 1943 году?

Я не удивился: наверное, ожидал чего-то подобного. Да, конечно, я слыхал об этом эксперименте, поставленном Эйнштейном, когда тот работал на какое-то военное ведомство США, и оказавшемся впоследствии одним из самых знаменитых его опытов. Тогда вместе с Эйнштейном работали самые известные физики мира. Тесла, например. Кажется, они создавали мощное электромагнитное поле особой конфигурации вокруг американского эсминца. Собственно говоря, больше я об этом эксперименте ничего и не помнил, кроме результата, конечно: эсминец просто исчез, исчез вместе со всей командой и с экспериментальным оборудованием, чтобы объявиться ненадолго где-то совсем в другом месте, потом снова исчезнуть и снова явиться «из ничего» на филадельфийской базе американских ВМС. Говорят, что по окончании эксперимента Эйнштейн сжег свои рукописи. Да, я слыхал, конечно, об этом эксперименте и сообщил об этом Черных.

– Ну что же, – сказал тот, разводя руками. – Прекрасно. Тем проще мне будет объяснить вам, чем мы тут занимаемся.

– Я не поняла, – сказала Юля, обращаясь не столько к Черных, сколько ко мне. В двух словах, насколько мог кратко, я сообщил ей самое необходимое.

– Все так, – кивнул Черных, – все точно. В близких областях работает и наша лаборатория. Вы понимаете, я надеюсь, что говоря об этом с вами, я нарушаю некоторые… гм… обязательства? Но это нужно.

«Кому?» – вопрос не прозвучал, но был, вероятно, настолько очевиден на моем лице, что Черных неожиданно смолк, а потом ответил – с неожиданной резкостью в голосе:

– Мне. Институту. Стране в целом.

Я промолчал.

– Исследования, которые мы проводим, связаны с переброской материальных предметов на конечные расстояния за бесконечно малые отрезки времени. В принципе физика такой переброски известна; дело только за технической реализацией. Мы немало уже сделали на этом пути, но постоянно сталкиваемся со всевозможными, часто совершенно неожиданными проблемами. Нет, точнее – с неожиданными феноменами или, быть может, просто с непредсказанными теорией особенностями процесса переброски. Первое, с чем мы столкнулись в самом начале работы, – это искажения времени, возникающие при любых экспериментах в этой области. Сейчас это уже объяснено. Или почти объяснено.

– Что вы имеете в виду, говоря об «искажениях времени»? – спросил я, будучи действительно заинтересован. – И как вы их регистрируете?

Черных оживился.

– Конечно, конечно. Я все объясню. Ну, разумеется, речь идет не об искажениях времени «вообще». Если бы таковые и происходили, мы все равно не смогли бы зафиксировать их – так же, как невозможно непосредственно почувствовать изменение скорости течения реки, просто плывя по течению.

Я кивнул.

– Но можно ведь посмотреть на берег, – сказала Юля и сама смутилась своей смелости вмешаться в «ученую беседу». – Извините.

– За что же? – воскликнул Черных. – Вы абсолютно правы. Мы не можем регистрировать изменение скорости течения абсолютного времени. Собственно, и говорить-то об этом нелепо. Зато мы можем сравнивать течение времени в двух разных точках пространства. Это просто – теоретически. Пара абсолютно синхронных часов, электронных или атомных, с погрешностью менее миллиардных долей секунды за сутки, разносится в эти самые две точки. Потом мы просто сравниваем разницу между ходом часов, накопленную за какой-то срок. И все.

– Понятно, – сказал я, припомнив приборчик, который Черных доставал из кармана у нас на пароходе.

– Но эти шутки со временем давно уже не новы для нас, – продолжил он свой рассказ. – Значительно позднее мы обнаружили другую вещь, которую не совсем понимаем до сих пор: резкую неоднородность пространства по отношению к нашим экспериментам, и вообще – по отношению ко всем явлениям, связанным с субпереброской и Переходом.

– С переброской и… с чем? – перебил его я, почувствовав вдруг в последнем прозвучавшем из его уст слове что-то особенное.

Черных резко смолк; сжал губы, словно допустил некую промашку.

– Неважно… пока. Скажем так: по отношению ко всему, чем занимается наша лаборатория. Так вот, суть этого явления состоит в следующем. Переброска даже небольших масс и даже на небольшие расстояния требует значительных – весьма значительных – затрат энергии. Однако оказалось, что существуют на поверхности Земли точки, переброс между которыми оказывается практически неэнергоемким. Более того, мгновенное перемещение материальных объектов из одной такой точки в другую иногда вообще может носить спонтанный, самопроизвольный характер. А уж если мы прикладываем к таким точкам нашу… наши усилия… тогда вообще получается… Я даже не знаю, как это определить. Получается некое «смешение пространств и территорий», что ли.

Он замолчал, не то обдумывая дальнейшие слова, не то ожидая нашей реакции.

– Понятно, – повторил я. – И эта ваша база стоит, разумеется, в одной из таких точек, – я не столько спрашивал, сколько утверждал.

Черных кивнул.

– Да. И здесь мы подходим к вашей собственной истории, – он снова замолк на несколько секунд, обдумывая, вероятно, слова. – Дело в том, Андрей, что такие особые точки некоторым образом связаны друг с другом, причем не хаотически, а по некоторой системе, смысл которой пока ускользает от нас. Могу сказать только, что взаимосвязанные точки образуют на поверхности Земли некие треугольники или, говоря более общо, некую гексагональную сеть. Наш вчерашний эксперимент…