Звезда надежды - Владимир Брониславович Муравьев

я слышал, что будут еще внеочередные выпуски, и ты вполне можешь попасть в один из них…

4

Никогда кадеты старшего возраста не учились с таким рвением, как теперь, когда каждый полученный хороший балл прибавлял шансы на досрочный выпуск.

Все новости из действующей армии становились известны в корпусе тотчас же по получении их в Петербурге.

Газеты с ежедневными реляциями читались по многу раз; упоминаемые в них селения отыскивались на карте; действия как русских военачальников, так и французских подвергались самой придирчивой и пристрастной оценке со стороны тактической и стратегической.

Еще больше, чем из газет, кадеты узнавали от ежедневных посетителей.

Посещение воспитанников родственниками разрешалось в корпусе в строго определенные дни и часы. В иное время свидания воспрещались. Но с началом войны соблюдать это правило, даже с педантизмом Клингера, стало невозможно. Родственники кадет приезжали в столицу и уезжали из нее, не сообразуясь с корпусным распорядком. И разве можно было отказать в свидании уезжающему в армию или привезшему поклон из армии, хотя бы даже день был неприемный?!

Как и вся Россия, кадеты тяжело пережили известие о сдаче Москвы, и только вера в Кутузова, имевшего, как все думали, свой план войны, удерживала от полного отчаяния. И действительно, план Кутузова вскоре принес первые победы, а к концу года, четырнадцатого декабря, жалкие остатки разгромленной наполеоновской армии в панике переправлялись уже через Неман обратно. Враг был изгнан за пределы России. Русская армия вступила в Европу, освобождая захваченные Наполеоном европейские страны.

Но несмотря на победные литавры, гремящие в газетах и журналах, всем было ясно, что война еще далеко не окончена, что Наполеон еще силен, что он не преминет произвести новую мобилизацию. К тому же вести бои в привычных и хорошо известных условиях Европы ему будет несравнимо легче, чем в России.

Война продолжалась. Толки о досрочном выпуске в армию возникали в корпусе по нескольку раз на дню.

Рескрипт о новом наборе рекрутов, оброненное мимоходом замечание какого-нибудь посетителя в генеральском мундире — все питало эти толки.

Гренадерская рота считала и пересчитывала: возраст — до месяца, до дня, баллы в науках, число замечаний, стараясь из всех этих цифр вывести дату, когда кого могут представить к выпуску.

В декабре 1812 года из корпуса вышли в армию сто шестьдесят человек. Следующий выпуск предполагался в мае будущего года.

По всему получалось, что Рылеев должен попасть в майский выпуск.

Изменившаяся военная обстановка отменила досрочные выпуски, но не изменила общей атмосферы патриотического подъема в корпусе. Слова «отечество», «гражданин», «свобода» волновали умы, заставляли биться сердца. Все, что как-то было связано с войной, с русской армией, вызывало неизменный и самый горячий интерес.

Гераков с начала войны ввел обычай на своих уроках сообщать наиболее замечательные новые произведения литературы — отклики на современные события.

От Геракова кадеты услышали стихи Федора Глипки, которые он написал под Смоленском в перерывах между боями:

Вспомним, братцы, россов славу

И пойдем врагов разить.

Защитим свою державу.

Лучше смерть, чем в рабстве жить!

Эти стихи пели в армии на мотив старой солдатской песни.

Читал Гераков стихи Милонова, Астафьева, Ламанского, Невзорова, Батюшкова, Долгорукова, Аврамова и многих других; среди авторов читавшихся стихов были поэты, уже известные своими сочинениями и вовсе не известные, взявшиеся за перо впервые только для того, чтобы в тяжелую для отечества годину выразить свое чувство любви к родине.

Большинство стихотворений вызывали в памяти высокопарящие оды Петрова и Державина двадцати-тридцатилетней давности.

«Нельзя теперь о России ни писать, ни даже говорить слогом обыкновенным!» — вещал Гераков. Сам он писал возвышенным слогом, как в стихах, так и в прозе.

Гавриил Васильевич был знаком со всем литературным Петербургом, и поэтому чтение каждого произведения он сопровождал рассказом о том, что узнал об авторе и об этом произведении от знакомых.

Очень картинно рассказывал Гераков о басне Крылова «Волк на псарне», которой славный баснописец отозвался на посылку Наполеоном в Тарутино, к Кутузову, бывшего французского посла в России графа Лористона с предложением мира.

Наполеон, поняв, что вступление в Москву было роковой ошибкой и что его армия скоро будет совершенно неспособна на боевые действия, решил обмануть Кутузова. Перед общественным мнением он старательно разыгрывал роль великодушного победителя — ведь он находился в завоеванной столице противника! План Наполеона был прост: он заключает мир, его армия получает передышку, в это время подтягиваются из Франции резервы, и тогда он снова может продолжать войну. «Мне нужен мир во что бы то ни стало!» — сказал Наполеон Лористопу.

Но Кутузову была ясна хитрость Наполеона, он понимал, что не великодушием, а слабостью продиктовано его предложение о мире, знал он и то, что мирный договор будет нарушен Наполеоном, как только он соберет силы и будет способен продолжать войну: так уже бывало не раз.

И Кутузов отказался вести какие-либо переговоры о мире.

— При отправлении меня в армию, — ответил он Лористону, — слово «мир» ни разу не упоминалось. Меня проклянет потомство, если меня признают первым виновником какого бы то ни было примирения: таков действительный дух моего народа.

Крылов, написав басню, отправил ее Кутузову. Кутузов получил ее уже после победного сражения под Красным.

Перед строем войск, поблагодарив солдат и офицеров за храбрость, Кутузов сказал:

— Вот послушайте, господа, какую побасенку прислал наш баснописец Крылов.

Он начал читать басню вслух.

Дойдя до слов Ловчего: «Ты сер, а я, приятель, сед», Кутузов снял фуражку, обнажив белую, седую голову. И дочитал до конца, не надевая фуражки:

         «Ты сер, а я, приятель, сед,

И волчью вашу я давно натуру знаю;

         А потому обычай мой:

С волками иначе не делать мировой,

         Как снявши шкуру с них долой».

И тут же выпустил на Волка гончих стаю.

Однажды, в январе тринадцатого года, Гераков явился в класс торжественный и сияющий. К груди он прижимал небольшую книжечку.

— Господа, то, о чем говорит весь Петербург, наконец-то стало доступно всем, — торжественно сказал он, потрясая книжкой над головою. — Это — замечательнейшее произведение нынешней нашей словесности и по праву встанет рядом с самыми лучшими произведениями минувших времен. Это — поэма Василия Андреевича Жуковского «Певец во стане русских воинов». Я прочту ее вам, но прежде должен сказать несколько слов. Поэт писал ее у костра Тарутинского лагеря и читал написанные строфы товарищам, героям этой замечательной поэмы, тут