Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мартынчука бросило в жар от этой подлости. Как омерзительную жабу, брезгливо кинул он на стол исписанный извилистым почерком листок. Сняв очки, он сперва молча раздумывал: «Откуда могла придти в голову этой холере Гжибовской такая злая фантазия? Для чего?»
И вдруг громко возмутился:
— Брехня!
— Вы о чем?
— Ех, голубь мой, — покачал головой Мартынчук. — Так в этой паскудной бумажонке ни крупицы, ни слова правды!
— Ничего не понимаю…
— Эге ж! — развел руками старик. — Пани Анна и ее мать живы.
«Анна жива!» — Гай сперва похолодел, а потом, охваченный радостью, засыпал Остапа Мартынчука вопросами:
— Она здесь, во Львове? Вы с ней видитесь? Она бывает у вас? Вы знаете ее адрес?
Мартынчук оторопел, растерялся, но вместе с тем он понимал, что медлить нельзя, надо сказать… Но как? Вот так сразу — нельзя… Нужно подготовить…
Гай уловил замешательство старика.
— Да вы, дорогой Остап, не мучайте меня… Говорите скорее…
Смущенный Мартынчук прятал свой взгляд, словно был виноват в том, что произошло.
— Все равно тебе надо узнать, — как бы стряхнув с себя что-то, прямо посмотрел в глаза Гаю. — Пани Анна вышла замуж…
Гай оцепенел: «Анна — замужем?..»
Он тяжело перевел дух и, потирая рукой лоб, подумал: «В этом, собственно, нет ничего удивительного. Узнав из газет, что меня казнили… Анна молодая женщина… Да и прошло столько лет разлуки…»
Только тот, кто сильно любил и терял любимого человека, может понять, как тяжело было Гаю сладить с собой после жестокого известия. Спазма сдавила горло.
Переборов себя, Гай спросил:
— Давно?..
— И нескольких дней не прошло после того, как тебя арестовали…
Стряхнув через несколько секунд оцепенение, Гай вдруг расхохотался. Ему как-то сразу стало легко, будто с этим смехом вся его боль выплеснулась из сердца.
— Не нужно так зло шутить! А я ведь поверил…
Но Остапу Мартынчуку было не до шуток. Ему стало жаль Гая. Однако рассказать нужно все, ничего не скрывая.
Не умея лгать и притворяться, он начистоту выложил все как было. Мирося в костеле Марии Снежной увидела перед алтарем Анну, которая венчалась с молодым и, видно, очень богатым шляхтичем. Сперва Мирося так и обомлела. Потом подумала, что это ей померещилось, что это просто какое-то дьявольское наваждение. Мирося, как и полагается в таких случаях, осенила себя крестным знаменем.
Не помогло. Тогда она бросилась домой за Остапом. И тут, впервые за всю их жизнь, он чуть не ударил жену, так оскорбили его злые слова, какие она обрушила на пани Анну. Тогда Мирося силком потащила его в костел. Когда они добежали, у паперти толпились любопытные, глазея на красавицу невесту в очень дорогом белом подвенечном наряде. То была пани Анна. Ее повел к карете незнакомый Остапу чернявый шляхтич.
Глава четвертая
СМУТНАЯ НАДЕЖДА
С какой бы радостью Гай ухватился за мысль, что Анна и ее мать живы! Он допускал, что кто-то мог принудить Гжибовскую написать письмо. Но чтобы его Анна с кем-то обвенчалась? Нелепость! Гаем овладели горечь и недоумение: почему Мартынчуковой, этой безусловно правдивой и доброй женщине, могло такое придти в голову? И Остап хорош! Спутать Анну с кем-то…
Гай усилием воли заставил себя подчиниться Остапу Мартынчуку. Да, Гай пойдет в костел Марии Снежной, где он якобы собственными глазами увидит запись, свидетельствующую о том, что Анну надо искать среди живых.
Утром, когда они вышли на улицу и сквозь омытую дождем листву каштанов в лицо Гаю брызнул ливень солнечных лучей, какая-то смутная надежда, какая-то безотчетная радость вдруг охватили его.
Он шел, мысленно отмечая, что все здесь осталось без перемен. Разве только местами выщербился тротуар; в трещинах и вмятинах на каменных плитах поблескивают лужицы после дождя. Но до чего же все вокруг наполнено дыханием того далекого лета, когда Анна в легком платье, юная и прелестная, провожала его по утрам на работу. Вот здесь, под этим каштаном, они расставались, Анна сворачивала на площадь Рынок за провизией…
Гай смахнул со щеки упавшую с дерева дождевую каплю. Щурясь от солнца, взглянул на небо, где остатки облаков, оборванные и обессиленные, отступали в беспорядке, как воины разбитой армии.
— Каждый день дождь, дождь, — развел руками Остап Мартынчук. — Всю весну лил, до сих пор сырость еще не высохла в подвальных квартирах.
— На бога ропщете? — сделал страшные глаза Гай. — Или забыли: «Тучи, часто закрывающие от нас небо и поглощающие лучи щедрого солнца, — это не что иное, как триумфальная колесница господа бога, на которую мы вскоре взойдем и отправимся в торжественный полет над темнотой и туманом…»
— Не забыл? — встрепенулся Остап Мартынчук, помня, как его покойная Мирося вычитала то ли в библии, то ли в какой другой книге о святых про эту самую триумфальную колесницу господа бога. И как верила, как ждала этого полета! День за днем проходил в изнурительной работе и заботах. Во всех житейских передрягах она утешала себя: так угодно богу, все трудности земной жизни — это небесное испытание, ниспосланное человеку свыше, дабы тот принял и со смирением превозмог бездонную меру страдания. Чем горше они, эти страдания, на земле, тем больше радостей на небесах. Нет, Мирося не взроптала на бога и после страшной смерти отца и ее двух младших братьев под обвалом в озокеритной шахте.
Обезумев от горя, она только исступленно молила того, кто «все видит, все знает», спасти души погибших, дабы пасть адова не поглотила их.
— А почему бог хочет, чтобы его боялись? — спрашивал жену Остап. И с упорством, рожденным из чувства своей правоты, любви и жалости к жене, напрягая все силы своего разума, Остап сражался с ее богом. Никогда не слышав даже имени философа Эпикура, он повторял почти те же мысли, которые когда-то волновали древнего философа.
«А скажи, Мирося, почему на свете так много горя и слез, несправедливости и зла? И почему «всемогущий и мудрый» бог не хочет навести порядок? Не может?» — «Бог все может», — с большой силой убеждения отвечала Мирося. «Значит, он может, да не хочет? Или может и хочет? Если это так, почему он не поборет зло? Какой же он после этого бог?» — не спускал с жены вопрошающего взгляда Остап.
Онемев от страха, Мирося бросалась на колени перед распятием и, скрестив руки на груди, вымаливала всепрощение мужу за его греховные слова.
А «грешник» не унимался: «Если бог есть, так почему его никто не видел?» — «Человек раб, червь, прах перед богом, — в священном писании сказано. — Ничтожен он, человек, видеть бога. Ему только дозволено преклоняться перед всевышним», — в ужасе шептала Мирося.
И хотя давно известно, что из всех войн, которые народы вели между собою огнем и мечом, религиозные были самыми кровопролитными, в той войне, кипевшей между Остапом и Миросей за бога и против него, проливались только Миросины слезы. Она во что бы то ни стало хотела поставить мужа на колени перед богом, но ей не удавалось. Не мог похвастаться победой и Остап. Много лет он доказывал жене, что жизнь у человека лишь одна-единственная, и она, эта жизнь, только на земле. Чтобы она стала легче, светлее, краше, надо не уповать на «всемогущего», а бороться с поработителями и богачами.
«Вычерпывай, вычерпывай реку черпаком, выливая воду на прибрежный песок, — повторяла библейские «истины» Мирося. — Христос-спаситель принес себя в жертву, своими страданиями и смертью искупил первородный грех людей. Как он повелит — так и будет на земле и в небесах».
Цепко держалась Мирося за то единственное богатство, которое есть у бедняка и на которое не льстятся богачи, не отнимают, — веру в загробную жизнь. Это богатство из века в век, из поколения в поколение передавали предки.
Немало облаков сгущалось в черные тучи и обильными дождями и грозами проливалось над землей. Только ни одна туча, ни одно облако так и не превратилось в триумфальную колесницу господа бога даже тогда, когда над этой доброй матерью и труженицей уже витала смерть…
Остап Мартынчук и Гай свернули в сторону Стрелецкой площади. Всю дорогу ни тот, ни другой не проронили ни слова.
Мысли Гая снова вернулись к Гжибовской. Теперь он уже смутно представлял себе лицо этой нескладной, костлявой женщины.
Помнится, незадолго до его ареста, как-то за ужином обеспокоенная Анна сказала, что Гжибовская просит их подыскать другую квартиру. Эта одержимая католичка заявила: «Ваш муж, пани Анна, даже по воскресеньям не бывает в костеле, не исповедывается. Его поведение — вызов святой церкви. О святая Мария, я беспрестанно дрожу от страха, как бы не навлечь на себя гнев божий…»
И Гай мысленно спрашивал себя: «Так могла ли эта святоша, не боясь кары божьей, пойти на обман? Могла ли решиться на такое кощунство: нанести убийственный удар в самое сердце человеку, не причинившему ей никакого зла? Но, с другой стороны, она знала, что он не ходил на исповеди, на «страстной неделе» не являлся в костел поклониться плащанице.[13] Был безбожником. Но разве сам Христос не завещал: «…любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас…»? — и Гай засмеялся в глубине души. Ему припомнились гнуснейшие бесстыдства и чудовищные злодеяния, совершенные посредниками между людьми и богом: папами, кардиналами, архиепископами, «наместниками Христа», без помощи которых якобы никто из мирян не сможет «спасти свою душу».
- Перед зеркалом. Двойной портрет. Наука расставаний - Вениамин Александрович Каверин - Советская классическая проза
- Ради этой минуты - Виктор Потанин - Советская классическая проза
- Вечер первого снега - Ольга Гуссаковская - Советская классическая проза
- Самоцветы для Парижа - Алексей Иванович Чечулин - Прочие приключения / Детские приключения / Советская классическая проза
- Трое и одна и еще один - Юрий Нагибин - Советская классическая проза
- Наш день хорош - Николай Курочкин - Советская классическая проза
- Взгляни на дом свой, путник! - Илья Штемлер - Советская классическая проза
- Высота - Евгений Воробьев - Советская классическая проза
- Минуты войны - Евгений Федоровский - Советская классическая проза
- Последний срок - Валентин Распутин - Советская классическая проза