Македонский Лев - Дэвид Геммел

Это и делало спартанскую армию непобедимой. Строй фаланги был многослойным: первая линия состояла из тридцатилетних мужчин, десять лет Мужества — крепкие, уже опытные, но по-прежнему молодые и сильные, привыкшие к железной дисциплине, сражавшиеся и победившие во многих битвах. За их спинами были воины, прожившие двадцать лет от достижения Мужества, гордые, покрытые боевыми шрамами и могучие. Следующий ряд заполнялся молодыми новобранцами, которые прежде видят, как должны биться настоящие спартанские воины. А за ними — линии из тех, кто прожил от двух до девятнадцати лет Мужества. Стоит ли после этого удивляться, что Спартанская армия никогда не была разбита равночисленным неприятелем в открытом сражении?

«Почему вы никак не можете понять?» — поражался Ксенофонт, обращаясь к родным Афинам. — «Вы хотели превосходства. И вы могли бы главенствовать. Но нет, вы не желаете учиться у своих врагов». Афины и Спарта вели долгую и ожесточенную войну по всему Пелопоннесу. То был худший период в жизни Ксенофонта, когда спартанская армия разгромила Афины двадцать лет назад. Сам город Афины, благословенный богами, сдался на милость врага. Ксенофонт никогда не простит позора того дня.

Но как солдат, изучающий искусство войны, разве мог он ненавидеть спартанцев? Ведь они вознесли это искусство до невообразимых высот.

— Ты пришел, как всегда, снаряженный к бою, — сказал Агесилай, и Ксенофонт моргнул. Его разум был далеко отсюда, и он выдохнул почти со злобой. Царь Спарты сидел на каменном троне под сенью кипариса.

— Прошу прощения, мой повелитель, — сказал Ксенофонт, вздохнув. — Я потерялся в мыслях.

Агесилай покачал головой и встал; только тогда стало заметно, что его левая нога покалечена. Привлекательный, темнобородый мужчина с пронзительными голубыми глазами, Агесилай был первым Царем в истории Спарты, страдавшим от увечья, и это могло стоить ему короны, не сведи военачальник Лисандр счеты пред богами и людьми.

— Ты чересчур много думаешь, афинянин, — молвил Царь, пожав руку Ксенофонту. — Что на этот раз? Афины? Персия? Недостаток походов? Или ты тоскуешь по своим владениям в Олимпии и желаешь туда вернуться, лишив нас удовольствия быть в твоей компании?

— Афины, — подтвердил Ксенофонт.

Агесилай кивнул, его большие глаза застыли на лице собеседника.

— Непросто носить клеймо предателя собственного народа, быть изгнанным со своей родины. Но времена меняются, друг мой. Если бы ты занимал ключевой пост в Афинах, возможно, война не была бы столь ужасна — возможно, войны не было бы вовсе. Ты стал бы героем тогда. Я, кстати, весьма рад, что ты не командовал противостоящей нам армией. Тогда наши потери были бы куда больше.

— Но вы бы все равно не проиграли? — хмыкнул Ксенофонт.

— Возможно, неуместное напоминание, — с усмешкой ответил Агесилай, — однако битва выигрывается не только талантом полководца, но также подготовкой воинов.

Вдвоем они взошли на вершину пологого холма и сели в первом ряду на каменные сидения, расставленные вокруг Равнин.

Строй Мужества, насчитывавший двести сорок человек, был построен в восемь шеренг, и Ксенофонт стал с интересом наблюдать, как новые рекруты вместе с тремя тысячами из регулярной армии оттачивали марш и поворот, лобовую атаку и обход с фланга.

В них стал заметен особый энтузиазм, едва обливающиеся потом мужчины завидели на холме Царя. Но Агесилай не смотрел на них. Он повернулся к Ксенофонту.

— Мы были слишком горды, — молвил Царь, сняв свой шлем с красным гребнем и положив его на соседнее место.

— Горды? — переспросил Ксенофонт. — Не в этом ли главная сила Спарты?

— Сила и слабость, мой друг, весьма часто близки, как муж и жена. Мы сильны, потому что горды. Мы слабы, потому что наша гордость никогда не позволяла нам расти, — он вытянул руку, обводя окрестные земли. — Где мы расположены? Глубоко на юге, вдали от торговых путей, маленький город-государство. Наша гордость не позволяет нам заключать межплеменные или межрасовые браки, благодаря чему сохранилось немного истинных спартанцев. На этом поле три тысячи мужчин, одна треть всех наших армий — поэтому мы можем выигрывать битвы, но никогда не построим империю. Тебе больно за Афины? Они выживут и будут процветать еще долгие годы после того, как мы обратимся в прах. У них есть море, они — центр, сердце Эллады. Мы разобьем их в тысяче сражений, но проиграем войну.

Агесилай тряхнул головой и вздрогнул.

— Ледяное Чудовище прошло сквозь мою душу, — промолвил он. — Прости мне мое уныние.

Ксенофонт устремил свой взор обратно к воинам, сражавшимся на Равнинах. В словах повелителя заключалась истинная правда. При всей своей военной мощи, Спарта была небольшим городом с населением, сокращенным беспощадными войнами, что прогремели по всему Пелопоннесу. Он взглянул на друга и сменил предмет беседы.

— Будешь ли ты вручать приз на Командирских Играх?

Агесилай улыбнулся, и меланхолия покинула его.

— У меня есть особый подарок для сегодняшнего победителя — один из семи мечей Царя Леонида.

Глаза Ксенофонта расширились от удивления:

— Весьма ценный подарок, мой повелитель, — прошептал он.

Агесилай усмехнулся:

— Мой племянник происходит из рода потомков Царя и носит его имя; значит, он должен получить этот меч. Я все равно подарил бы ему клинок через три недели на его день рождения. Но сегодня представился замечательный повод, и это послужит мальчику добрым напоминанием о дне, когда он победил в Играх. Я сам одержал в них победу тридцать лет назад.

— Это будет широкий жест, мой повелитель, но… что если он не выиграет?

— Да брось, Ксенофонт. Его выставили против полукровки-македонца, почти илота. Как может он не победить? Он — спартанец Царской крови. И, тем более, поскольку ты будешь главным судьей, я уверен, что мы можем рассчитывать на правильный результат.

— Правильный? — переспросил Ксенофонт, повернувшись в другую сторону, чтобы спрятать свой гнев. — Давай, для начала, будем справедливы…

— О, не упрямься, — сказал Агесилай, положа руку на плечо друга. — Это ведь всего лишь детская игра. Где тут зло?

— Вот именно, где? — отозвался Ксенофонт.

***

Парменион замедлил бег, разглядев белостенный дом Ксенофонта. Гости уже собирались, и он увидел Гермия в стороне от толпы, беседующего с Гриллусом. Гнев вскипел внутри, когда он вспомнил отрывистые, сильные, крученые удары, и он ощутил острое искушение пробежать через заполненную народом улицу, схватить Гриллуса за волосы и колотить его дурной башкой о стену, пока камни не покроются кровью.