Где живут счастливые? - Наталия Сухинина

Один югославский искусствовед Здравко Кайманович в 1963 году в сербском селении Пурачиц обнаружил необычную икону. Святые равноапостольные Кирилл и Мефодий во весь рост, в руках свитки. Работа удивительно тонкая, особо тщательная. Сначала Здравко подумал, что это труд иконописца с академическим образованием. Но прочитал подпись на обороте и ахнул: «Сию икону писал зубами крестьянин Григорий Журавлев села Утёвка Самарской губернии, безрукий и безногий, года 1885, 2 июля». Югославский искусствовед обратился с запросом к нам в страну и вскоре получил ответ из Государственного архива, подтверждающий авторство Журавлёва. Как попала икона в далёкую Сербию, удивляться не приходится. Работы Григория покупались охотно, увозились в разные концы.

...Местный батюшка Анатолий Копач находит в большой связке ключей ключ от храма и мы входим с ним в прохладу притихшей церкви. Иконы Григория Журавлева справа от Царских врат. «Спаситель» Кротко сложенные на груди руки, длинные волосы по плечам, опущенные долу глаза. Во всём облике Спасителя - тишина и смирение. Эти тишина и смирение «кричат» с иконы о нашем несмирении и нашей нетишине. Икона дышит, молиться перед ней легко, плакать радостно. Какой талант надо иметь от Господа, чтобы создать подобное? Я совсем забываю, что написал икону калека. Слово «калека» не принимается сердцем, оно кажется рядом с этой иконой инородным, бранным, грубым. Не калека, мастер. А вот ещё одна икона - «Спаситель Благословляющий». С благословляющей десницей, в расшитых одеждах, с глазами, в которых неземная печаль. Смотреть в эти глаза - значит каяться и молить о прощении. Хотя они совсем не обличают, они скорбят. И жалеют, и тревожатся. Нет, нет, написать такое невозможно. И опять вспоминаю - зубами (!)

Отец Анатолий стоял в сторонке, ему понятны минуты встречи с журавлёвскими иконами. Он не торопил. Уже потом он расскажет мне, что после открытия храма собирали иконы с миру по нитке. Какая-то старушка принесла икону «Господь Саваоф», ничего не сказала, оставила в храме, и всё. Из села Мало-Малышевка прибыли три иконы - «Жены-мироносицы», «Крещение Господне», «Воскресение Христово». А икону «Спаситель Благословляющий » подарила храму Мария Пестименина, правнучка попечителя храма.

Но иконы — это ещё не все наследие Журавлёва. В Троицком соборе стараниями отца Анатолия удалось сохранить несколько расписанных Григорием фресок. Их трудно разглядеть, но я всматриваюсь до боли в глазах в настенную роспись и вижу руку, поднятую над ковчежцем — целитель Пантелеймон, такой знакомый всем православным, в редком храме нет его иконы.

А вот ещё одна настенная роспись. Епископ Черниговский Феодосий. А вот ещё одна — святой Симеон Верхотурский. Лики святых смотрят со стен Троицкого собора, напоминая о человеке, который оставил нам не только удивительные фрески и иконы, но ещё и преподал на собственном примере науку жить. Как жить? Конечно, с Господом в сердце. Иная жизнь не оставила бы после себя такой яркий след. Удивительно: человек пришёл в мир уродцем. Первое осмысленное понимание этого могло породить в душе естественный ропот: почему я, за что я? Зависть к здоровым, злобу к благополучным, тоску о завтрашнем дне. А он выползает на культях на Божий свет из сумрака крестьянской избы, берёт в зубы прутик... Он славит Господа каждым своим новым рисунком, каждой иконой, каждой фреской. Говорят, что и купол Троицкого храма расписывал он.

Мне очень хотелось узнать мнение художников об иконах Григория Журавлёва. И я очень обрадовалась, прочитав слова художника Николая Колесникова: «о понимаю, что видеть краски, чувствовать пространство, уметь создать образ - это не всё. Необходимо ещё умело владеть кистью. Художник-иконописец преодолевая недуг, отыскал силы, чтобы развить в себе талант, которому суждено остаться в веках. Ведь эти иконы воистину нерукотворные».

А ведь действительно - нерукотворные. Говорят, рукотворно всё, что создано человеком. А, оказывается, нет. Господь по особой милости посылает верным чадам Своим дар нерукотворного таланта. Журавлёву этот талант был послан с избытком. Конечно, имя его быстро вышло за пределы Утёвки. В 1892 году в Самаре был освящён храм Христа Спасителя. Иконы для его иконостаса были заказаны в Петербурге, в мастерской Сидорского. Все. Кроме одной. Икону покровителя Самары, святителя Алексия, Митрополита Московского, губернатор заказал Григорию. И он эту икону написал. К сожалению, сообщение об этом осталось только в небольшой книге, посвящённой созданию храма. Но самого храма уже нет, взорвали в богоборческие годы, наверное, вместе с иконостасом.

Не только в Самаре почитали иконописца-самоучку. Сам царь не обошёл своим вниманием Григория. Да, да, было в жизни Журавлёва и такое событие. Слух о необычном мастере дошёл и до царствующего дома. Император Николай Александрович пригласил его к себе во дворец и заказал ему групповой портрет царской семьи. Целый год жил художник в Петербурге и работал над портретом. Говорят, Журавлёв Государю угодил. 25 рублей золотом ежемесячно назначил он пожизненную пенсию художнику. Но это ещё не всё. Самарскому губернатору было приказано выдать Журавлёву «иноходца с зимним и летним выездом». То-то радость для утёвских мужиков - ездили они тем выездом на рыбалку и в баню.

В иконной лавке Троицкого собора я очень хотела купить открыточки — иконки Григория Журавлёва. Но отец Анатолий только руками развёл:

-  Нет их. Не в продаже нет, а вообще.

Какая жалость! Каждый паломник купил бы с радостью, подарил бы родным и знакомым. Но тираж стоит больших денег, а отец Анатолий еле успевает латать дыры. С Божьей помощью сделал вокруг церкви забор, поставил крест на могиле Журавлёва.

-  А едут к вам, батюшка?

-  Приезжают. Всё больше свои, самарские. Далеко, глубинка...

Как жаль, что эти иконы, эти фрески видят так мало людей. Я сокрушалась об этом в Утёвке, сокрушаюсь и сейчас, когда пишу эти строки. Поверьте мне на слово: перед иконами, писанными безруким художником, очищается душа и даруются слёзы благодати. К ним должны ехать, их должны видеть люди, стоять перед ними и молиться. Говорят, что из Самары от центрального автовокзала ходят в Утёвку автобусы. Отец Анатолий будет рад новым паломникам, как рад он всем, кто приезжает в Троицкий храм.

Иконы утёвского мастера хранятся и в Самаре. В Петропавловской церкви — икона святого князя

Александра Невского, в музее Самарской епархии -«Млекопитательница», «Смоленская», в художественном музее - «Николай Чудотворец». Но всё-таки родина Журавлёва - это особо. Пройтись по земле, постоять у дома, в котором иконописец жил, войти в храм и помолиться среди его икон и фресок - это нельзя сравнить ни с чем. Я долго собиралась сюда и благодарю Господа, что состоялась моя поездка, и я могу рассказать о ней читателям.

Мы ещё постояли на могилке Григория Журавлева перед обратной дорогой. Пошёл дождь, мелкий, незлобный, тёплый. Отец Анатолий отслужил панихиду. Стояли долго. Уезжать не хотелось. И вот в последний раз прикладываюсь к металлическому кресту, беру благословение у отца Анатолия и сажусь в машину. Обратная дорога в Самару. Там тоже есть иконы Журавлёва. Жду с ними встречи.

ИСКЛЮЧИТЕЛЬНЫЙ СЛУЧАЙ

Случайная встреча. Я из автобуса. Он в автобус.

- Здравствуй, сколько лет!

Володька, как ты?

Всё хорошо, а ты? Ладно, я на следующем поеду.

Следующий подошёл сразу же. Он виновато покосился на часы:

Пора... И поговорить не успели.

Звони.

Ты тоже.

Мы не виделись давно, друзья детства, разделившие по-честному самую дорогую и прекрасную пору, не задолжавшие друг другу ничего из той переполненной сокровищницы, но почему-то всё равно чувствующие вину по отношению друг к другу: «Надо бы встретиться как-нибудь». К чему роптать и искать виноватых? У каждого своя жизнь, свое восхождение и своя гонка... Думала об этом до самого дома. Да и дома тоже, думала, пока не ворвался в думы телефонный звонок.

Это неправильно, - говорил мне Володька торопливо, словно опасаясь, что разъединят. - Это неправильно, ведь ты с моей женой даже не знакома, детей не видела, а они уже совсем взрослые, невесты. Приходи. Мы ждём. В субботу. К двенадцати.

...Вырвавшись от родительских «нарядов» полоть грядки, мы любили сигануть на речку. Пекли картошку, орали: «Если б я был турецкий султан, я бы взял тебя в жёны». Володька орал громче всех. Он щедро впускал песню в легкие, раздвигал плечи и даже зажмуривал от удовольствия глаза. Его белый вихор топорщился, голубые глаза блестели от удовольствия. На турецкого султана он явно не тянул, впрочем, и не претендовал особенно. И стелилась пустенькая песенка по луговым ромашкам, по затаившейся к вечеру туманной Клязьме. «Если б я был турецкий султан, я бы взял тебя в жены».

Почему я волнуюсь так перед этой встречей? Скорее всего, боюсь разочарования. Боюсь увидеть рядом со своим другом детства властную, угрюмую, уставшую от жизни спутницу, с которой предстоит вести разговоры приличия ради, заданно улыбаться и сожалеть про себя: «Не такая тебе нужна жена, Вовка. Ты светлый, ты открытый, ты романтик и любитель попеть. А она...»