Право на возвращение - Павел (Песах) Амнуэль

Карпухин поплелся в ванную и вышел после прохладного душа совсем другим человеком. В кухне он обнаружил одну только Руфочку, сидевшую за чашкой кофе и встретившую мужа странным печальным взглядом, так что он спросил сразу, понимая уже, что с утра успело случиться нечто… неужели теракт?

— Ах, — сказала Руфь, — живешь-живешь и не знаешь, что случится в следующую минуту.

— Не понял, — буркнул Карпухин, доставая хлеб из хлебницы, — отчего тебя с утра на философию потянуло?

— Да… Смотрели мы с Розой новости по русскому каналу. Вчера один «русский» застрелил «местного», приняв за террориста. Охранник в школе. Знаешь, из тех, кто идет в охрану, потому что другой работы ему не получить — слишком старый. Вот я и говорю: живешь себе, пенсии дожидаешься, и вдруг в какую-то секунду все летит кувырком…

— Бывает, — сказал Карпухин рассеянно. Года полтора назад с ним тоже случилась такая перемена участи, и ничего плохого из этого не проистекло, совсем даже наоборот…

— Подожди-ка, — вздрогнул он. — Ты сказала: охранник?

На часах было чуть меньше девяти, вполне можно звонить.

— Можно попросить Михаила Яновича? — спросил он, набрав номер.

Женский голос на другом конце провода захлебнулся:

— Да вы… Как вы…

Короткие гудки.

— Не понимаю, — Карпухин потер виски, — вроде уже не так рано…

Он уже все понял, но допускать мысль в сознание не хотел.

— Саша, — позвала из гостиной Руфь, — вот, смотри, повторяют.

На экране ничего толком не было видно, кроме спин полицейских в светло-голубых рубашках, на мгновение они расступились, и на Карпухина взглянул с тоской в глазах давешний его знакомый, с которым они так хорошо сидели позавчера в кафе у автобусной станции. Волосы у Гинзбурга были всклокочены, рубашка вылезла из брюк, а руки оказались стянуты наручниками, и он не знал, что с ними делать, как актер, которому руки всегда мешают правильно сыграть плохо выученную роль.

— Господи! — воскликнул Карпухин. — Это же…

— Он, да? — сказала Руфь. — Мы с Розой так и подумали, то есть, она подумала, а я с ней спорила… Это Гинзбург?

— Что случилось? — сказал Карпухин. Сюжет закончился, показывали семью в Акко, приютившую восемнадцать приблудных кошек, мирно игравших с новорожденным младенцем, таращившим на животных свои пока еще бессмысленные глазенки.

Стараясь точно вспомнить услышанное, Руфь пересказала сюжет. Вчера утром, в то время, когда дети расходились по классам и вот-вот должен был прозвучать звонок, к воротам школы в одном из районов Тель-Авива подошел смуглый, с усиками, похожий на араба молодой мужчина с тяжелым чемоданчиком в руке. Он прошел мимо охранника и направился через двор к школе. Сторож, не успевший перехватить незнакомца, крикнул ему вслед, чтобы тот остановился и показал чемоданчик. Вместо того, чтобы послушаться окрика, незнакомец бросился бежать к зданию школы, не выпуская чемоданчик из рук.

Террорист! Другой мысли у сторожа и возникнуть не могло.

В школьном здании около пятисот учеников ждали начала занятий. Чемоданчик оттягивал террористу руку, и бежал он не так уж быстро, но догнать его охранник все равно не успевал и сделал то, чему его обучали на курсах: выстрелил в воздух.

Незнакомец еще быстрее, пригнувшись, мчался к школе и уже пересек половину двора.

Охранник выстрелил в воздух еще раз.

Незнакомец упал, выпустив, наконец, чемоданчик. Охранник подошел осторожно — кто его знает, дернет сейчас за веревочку, и все…

— Представляешь, — сказала Руфь, — это не террорист оказался, а электрик, он в школу пришел проводку проверять от Электрической компании. А его застрелили. Две пули. В спину и голову. Ужас!

— Подожди, — остановил жену Карпухин. — Ты хоть сама себе не противоречь. Ты же сказала: охранник дважды выстрелил в воздух.

— Да, это он сам сказал. А электрик оказался мертвый. И полиция говорит, что охранник стрелял в спину и в голову. Наповал.

Господи, надо же, чтобы эта дикая история случилась именно сейчас, после их разговора, после того, как они почти договорились. Может, Гинзбург потому и поступил так неадекватно, что ощущал себя совсем на другом свете и не очень соображал, что нужно делать?

— Ты куда? — спросила Руфь, потому что Карпухин вдруг принялся натягивать брюки, заправлять рубашку и зачем-то достал из чемодана совершенно бессмысленный здесь галстук.

— В полицию, естественно, — раздраженно сказал Карпухин. — Надо же что-то делать.

— Сядь, — твердо сказала Руфь. — Что за странная у тебя привычка: сначала бежать куда-то, а потом соображать — куда и зачем?

Это она о «Грозах», — подумал Карпухин. Жена до сих не поняла до конца, какая сила заставила его в позапрошлом году написать заявление и уйти с хорошей, верной, нужной работы ради, может быть, очень интересного, но пока такого неопределенного проекта.

Черт, — подумал Карпухин. Действительно, что я скажу в полиции? И в какое отделение ехать? Они же там ни бельмеса не понимают по-русски. И вообще не станут слушать российского гражданина, приехавшего в Израиль по туристической визе. Того и гляди, вообще паспорт отнимут и из страны вышлют за вмешательство во внутренние дела.

Что делать, Господи?

— Послушай меня, Саша, — сказала Руфь. — Сейчас вернется Роза, она пошла в магазин, и мы вместе подумаем. Симочка пока спит, и пусть себе. Для начала надо иметь точную информацию, а телевидение, ты сам знаешь… Может, все не так было. Надо связаться с его семьей…

— Звонил. Ты же слышала.

— Интересно, как тебе могли ответить, если ты просишь Михаила Яновича, а он…

— Да, верно. Я сейчас перезвоню.

Он долго собирался с мыслями и, набрав номер еще раз, точно знал, что будет говорить. Положив через несколько минут трубку, Карпухин сказал жене и успевшей вернуться из магазине Розе, раскладывавшей продукты по полкам холодильника:

— Меня ждут у него дома. Я поеду сейчас — мне сказали, что лучше на поезде, они живут рядом со станцией «Хагана».

* * *

Карпухин и дня не смог бы прожить в такой квартире, где жило семейство Гинзбургов. Места, впрочем, было более чем достаточно: огромная гостиная, которую здесь называли почему-то салоном, три маленькие спальни, для пяти членов семьи вполне достаточно, но квартира выглядела нежилой — склад вещей, случайно кем-то принесенных и поставленных, положенных или просто сваленных в определенном беспорядке. Жены Гинзбурга Марии дома не оказалось, она с раннего утра поехала в полицию — что-то доказывать, а потом к адвокату, которого предоставила коллегия, наверняка это был дешевый адвокат, и толку от него никакого, разве что гонорар он возьмет небольшой. Все — или почти все, — что показывали по телевизору, правда, но ведь не вся правда, потому что да, человек убит, тут не поспоришь, но кто скажет, почему он бежал, охранник ведь обязан был стрелять, это его долг, разве можно сажать в тюрьму за точное выполнение инструкции, он и так в шоке, ему нужна психологическая помощь, врач ему нужен, а не адвокат и не судья, конечно…

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});