Одуванчики в инее - Маргарита Зверева

– А почему мы стая, а они отряд? – поинтересовался Василек.

– Потому что у воробья должна быть стая.

– А ты не хочешь придумать нам какое-нибудь нормальное название?

– Что значит «нормальное»?

– Типа «Дикие пернатые».

Иногда я просто диву давался этому шестилетнему сопляку с орущей непечатной речью мамашей. Я посмотрел на него с лаской и гордостью старшего брата, которым я ему, к сожалению, никак не приходился.

– Надо будет подумать, – пообещал я.

– А дуршлаг – это тяжелая артерия? – вдруг запереживал Василек.

– Артиллерия? Не думаю. Ты же никого им не бьешь?

– Правильно, с дуршлагом надо аккуратно, – важно заметил он.

– Так что, нормальное послание?

Василек вскочил и протянул руки к небу. Огрызок скатился в водосток.

– Это самое замечательное послание на свете! – провозгласил он. Затем вытер себе запястьем рот и протянул мне липкую ручонку. – И его срочно надо доставить в почтовый ящик, предводитель стаи!

Почтовым ящиком у нас называлось отверстие в каменной арке, которая вела к нашему двору. На очень удобной для невысоких людей высоте не хватало несколько кирпичей. Прямо за подстилкой Мистера Икса. Вернее, это мы специально так переместили его подстилку, чтобы у нашего тайника хотя бы иногда был сторож. Раньше Мистер Икс спал в самом дворе, но, как и стоило ожидать, в какой-то момент бабинец запротестовал, бросаясь общими фразами про заразу и опасность, исходящие от укусов и немытой шерсти. Добиться того, чтобы пес имел право на пребывание хотя бы в арке, нам стоило немалых усилий. В конце концов упорную оппозицию взял аргумент, что собака ловит крыс и разносит их на клочки острыми зубами. Разумеется, ничего такого добродушный, как сам Махатма Ганди, Мистер Икс в жизни не делал, да и крыс я в нашем дворе отродясь не видел, но предварительный страх перед нашествием грызунов взял свое.

Мистер Икс же был самой свободой. Находясь на дне и не имея ничего, кроме своего собачьего достоинства и нашей дружбы, он мог приходить и пропадать, когда ему хотелось. Мы приветствовали его как короля и плакали поодиночке в подушку, когда его долго не было. Никому из нас по мнимым причинам не разрешалось держать собак, и единственным хорошим во взрослении мне виделось то, что тогда уже никто не смог бы запретить мне устроить у себя дома подобие приюта. Без кошек. Мне уже достаточно досталось от засранки Клеопатры, считающей себя, видимо, перевоплощением своей знаменитой тезки.

Мистер Икс был крайне неприметен в своей грязной лохматости, появлялся, как тень, и даже не оставлял особых следов и огрызков на снегу. Эта собака могла быть любой другой, одной из многих и всеми сразу, глаза она прятала не под челкой, так как таковой у нее не имелось, а под полузакрытыми веками. Она была совершенно неуловима, по сему ее и прозвали «Мистер Икс». Хотя с таким же успехом она могла бы быть и «Миссис Икс», так точно этого никто не знал.

Близнецы Тесла из второго подъезда смастерили маленькую дверцу с тонкой кирпичной фанерой, так что посторонний ни за что в жизни бы не подумал, что в этой стене может быть что-то интересненькое. Близнецов Тесла, конечно, не по-настоящему звали так. Эту кличку мы им присвоили за незаурядный изобретательский дар, и я горько жалел о том, что по воле случая жили они во вражеском подъезде. Идя по коридору, можно было заметить натянутую нитку на уровне щиколоток, усмехнувшись, перепрыгнуть и поскользнуться на невидимой жидкости так, что легко можно было слететь на следующий этаж. Или взорвать лампочку, нажав на выключатель. Или схватиться за палку, которая при первом взмахе разваливалась на три части. Или, или, или…

А звали их Ярославами Николаевичами Двуденко. Обоих. Полагая, что путаница близняшек, похожих друг на друга как две капли воды, неизбежна, родители решили заранее предотвратить неоднозначность и неприятности и просто именовали обоих сыновей одинаково. Подросшие мальчики были не сильно довольны таким раскладом и даже ненавидели свое второе «я» какой-то период времени до такой степени, что изощрялись в своих коварных изобретениях как могли, чтобы применить их друг на друге. Может, именно эта борьба и привела к потрясающим результатам. Когда оба поняли, что вместе могут покорить весь мир, они дружески пожали ошпаренные, проколотые, усталые руки и произнесли как один: «Ярик и Славик». Так один стал Яриком, а другой – Славиком, и война за имя и личность была окончена.

Я удостоверился, что никто за мной не подглядывает, быстро подковырнул дверцу ногтем, закинул в почтовый ящик военное послание и поставил крышку на место. Дремлющий Мистер Икс вяло вильнул хвостом, и я потрепал его по слипшейся пыльной шерсти, упругой, как конский волос. Когда я был совсем маленьким, папа иногда вывозил меня в деревню к бабушке с дедушкой, и там я успел натрогаться разной живности. Папа крепко держал меня за подмышки и смеялся, когда я пугливо отдергивал руку от длинных, влажных и крепких, как хобот, языков.

Потом папа пропал, и с ним пропали и мои загородные путешествия. Я даже не винил в этом маму, хотя она и не пыталась сподвигнуть меня на поездку к лесам и полям. Мама была поглощена своими бедой, злостью и отчаянием. Просто без папы мне не виделось смысла в приключениях такого рода. У меня были мой двор, мои книги, мои друзья и где-то у меня был Джек. Этого мне хватало.

Небо покрывалось огненным полотном, воздух становился густым и сладким, а теплый ветер доносил до моего открытого окна отголоски музыки с улиц и из открытых дверей ресторанов и баров. Я сидел за столом и писал письмо, зная, что не смогу его отправить, пока не случится чуда, и я не узнаю адреса того, кому оно предназначалось.

«Дорогой папа, я надеюсь, что на дне океана все нормально, и рыбы не слишком волнуются из-за глобального потепления. Все-таки мне кажется, что до таких глубин это потепление будет идти еще довольно долго. И, может, даже когда оно дойдет, будет не таким ощутимым. Я видел фильм, в котором у некоторых рыбин, страшных, как смерть, на лбу болтаются фонарики. Ты видел таких? Ты мог бы сфотографировать хотя бы одну, если у тебя есть подводный фотоаппарат? Я уже нарисовал портрет такого миленького чудовища, но хотелось бы удостовериться, что все как надо. Вообще-то я хотел подарить этот рисунок тебе, чтобы он висел в твоей каюте, но если ты хочешь кого-нибудь посимпатичнее, то я могу нарисовать, например, дельфина. Только скажи, какого ты хочешь, там же тьма-тьмущая разновидностей…»

Вдруг в мою дверь кто-то постучался, кто, судя по стуку, был явно не мамой. Я вздрогнул и лихорадочно запрятал письмо в ящик стола.

– Да? – крикнул я и встал, потому что гостей надо встречать стоя.

Зашла Гаврюшка. Она выглядела смущенной. Почему-то она всегда поначалу выглядела смущенной, даже если она приходила в гости к кому-то, кого она знала тысячу лет. Как меня. Потом она оттаивала, расходилась и становилась сама собой, резвой девчонкой-мальчишкой с длинной темно-русой косой, единственным женственным признаком, на который смогла уломать ее мама. На Гаврюшке были отрезанные выше колен джинсы, разноцветная майка и разношенные кеды, а на руках висела уйма плетеных фенечек. Она оглянулась, хотя дверь была уже плотно закрыта, достала из рюкзака помятую бумажку и протянула ее мне. Для того чтобы подчеркнуть важность передаваемого, она широко раскрыла глаза и слегка кивнула.

– Семь часов в подвале второго подъезда. Не опаздывать, не торговаться. КК, – прочитал я вслух. – Да-м, не жирно и нахально. В принципе характерно. И вообще-то я написал «на нейтральной территории».

– И что такое КК? – ткнула в бумажку Гаврюшка.

Я пожал плечами.

– Ну, если прочитать по буквам, то получается… Получается…

Мы посмотрели друг на друга и расхохотались.

– Вот дураки-то! – обрадовался я. – Ладно, за это я прощаю им их подвал. Пока они могут еще диктовать свои условия. Потому что мы от них что-то хотим. Но скоро они запляшут под нашу дудку.

– Почему ты так думаешь? – усомнилась Гаврюшка. Лицо ее отражало ошеломляющий закат за окном.

– Потому что мы предложим им самую лучшую игру на свете, – сказал я, скомкал бумажку и бросил ее в мусорное ведро под столом. – Главное – успеть вернуться до ужина.

Посреди промозглого бетонного помещения с капающим потолком стоял деревянный стол под желтой лампой, грустно болтающейся в этой безотрадной каморке. По обе стороны стола стояли два стула, и на них сидели я и Борька Захаркин, уперто смотря друг другу в глаза, как два быка. За нами толпились наши ребята. Помимо близнецов Тесла, из-за Борьки на меня таращились с недобрым выражением лица красавица Машка, сестра самого Борьки. А еще совсем не красавица ее подружка Женька и спортсмен, комсомолец и просто красавец Давид.

Давид обычно отсутствовал почти всю зиму, потому что участвовал в нескончаемых горнолыжных соревнованиях, из-за чего ему совершенно легально разрешалось прогуливать добрую часть школьных занятий в году. Я понимаю, что я не совсем тот, кто имеет право возмущаться по поводу отсутствия других детей в школе, но мне, в отличие от Давида-Голиафа, пятерки просто так не дарились за милую душу. Мне очень хотелось верить в то, что загорелый, органичный в своих движениях, как пантера, Давид был не слишком одарен в умственном плане. Да, он мог взять и закарабкаться по водосточной трубе на третий этаж и написать мне на окне помадой непристойные слова, но хватило бы ему серого вещества, чтобы рассмотреть важные детали в моей комнате и применить это знание как оружие против меня?