Опыт борьбы с удушьем - Алиса Бяльская

В конце года им объявили, что их дом вместе с несколькими соседними выселяется, высвобождали место под строительство нового высотного здания МИД. Семен Григорьевич к этому времени уже устроился на новую работу, правда, лишь начальником цеха, а не главным инженером, но это была работа. Он отправил жену с дочками отдыхать на все лето в Лазаревское, а переезд взял целиком на себя. Возвращаясь, мама уже знала, что они едут на новую квартиру. Папа встретил их на машине, и они поехали не на Арбат, как обычно, а на Фили. Ехали долго. Когда вошли в новое жилье, то поняли, что им достались две комнаты в трехкомнатной квартире с соседями. Настроение у мамы было ужасное: другие, переехавшие из их дома на Арбате, получили отдельные двухкомнатные квартиры…

Женя вышла на балкон и увидела болото, за которым открывался вид на проселочную дорогу в деревню Мазилово.

– Ой, болото! – обрадовалась Женя.

– Это не болото, это пруд. По-моему, очень красивый. Лиза, ну посмотри сама. – Папа пытался изобразить энтузиазм.

– Если это пруд, то почему лягушки квакают? – спросила Елизавета Львовна. – Конечно, Женя права – это болото.

– Я не слышу никаких лягушек, – упрямо покачал головой отец. – Это тебе кажется. А вот там, налево от деревни, дача Сталина. Я вас туда как-нибудь отведу.

Мама, поморщившись как от зубной боли, отвернулась и закурила.

Елизавета Львовна не была похожа на других мам. Она всегда носила красивые платья, которые шила или подгоняла по ее стройной фигуре свекровь, обшивавшая всю семью, туфли на невысоком каблучке, красила губы красной помадой, высвечивающей ее голубые глаза, и курила. Мама не прощала людям глупости и была остра на язык, но вступать в конфликты не любила и поддерживала со всеми ровные отношения. Она не выносила бездействия, была все время занята и не терпела лени в других. «Опять бездельничаешь?» – злилась она, увидев Женю на кровати с книжкой в руках. И тотчас давала ей поручение: выбросить мусор, подмести, помыть посуду, позвонить бабушке. А еще лучше, позаниматься на фортепиано. С Женей, поздним ребенком, родившейся, когда Елизавете Львовне было уже сорок лет, она старалась быть построже, боялась избаловать.

Женя, взрослея, все хорошела, и окружающие не давали ей забыть о ее внешности. Когда она еще сидела в коляске, прохожие останавливали Елизавету Львовну и громко восхищались золотыми кудрями девочки, ее голубыми глазами и белой фарфоровой кожей: «Кукла, просто кукла! Ее бы в витрину». В школе Женя вела все вечера и торжественные сборы, ее всегда сажали играть на фортепиано перед разнообразными комиссиями, и она знала, что дело не только в ее музыкальных способностях. Просто она очень хорошо смотрелась за инструментом в белом платье, с рассыпанными по плечам золотыми волосами. Хуже всех был папа. Иногда он подолгу заглядывался на Женю: «До чего же хороша! – говорил он и украдкой утирал слезу. – Ангел!»

– Да что же ты такое говоришь, Сема?! – сердилась Елизавета Львовна. – Ты знаешь, куда ангелы в конце концов попадают? Нет, плохая, плохая! Женя, иди вынеси ведро!

Женя провела счастливые годы на Филях. Пруд очистили, насыпали песчаные берега, и девочки бегали туда летом купаться. Во дворе построили новые дома, и они закрыли вид на деревню Мазилово.

Папа так и не отвел их с Таней посмотреть на дачу Сталина, у него не было времени. «БМВ» за ним больше не присылали, он добирался до работы два часа своим ходом. На новом месте ему нравилось, его любили, и в конце концов он опять стал главным инженером. Женя продолжала заниматься музыкой. Поначалу после переезда мама еще возила ее в музыкальную школу на Арбат, но это было тяжело, и Женя стала заниматься музыкой по соседству – в Доме культуры имени Горбунова.

2

Женя заканчивала восьмой класс, когда стало известно о новшествах в системе школьного образования. Вместо десяти классов им сделали одиннадцать и ввели обязательное профессиональное обучение. В их школе специальность для девочек была «продавец в обувном магазине».

– Почему так узко? В стране именно продавцов обуви не хватает? Больше обуви, что ли, стали производить и теперь ее некому продавать? – возмущался Семен Григорьевич.

– Хоть бы повар был – научилась бы готовить, а так что? – отвечала ему Елизавета Львовна.

В школе родителей успокаивали: «Рядом построили новый микрорайон, и там открыли обувной магазин, так что практические занятия будут проходить близко от дома».

Однажды Женя возвращалась с девчонками из кино, и они решили заглянуть в этот обувной магазин, проверить, что к чему. В окне она увидела отца. Он задумчиво стоял у прилавка и наблюдал за работой продавщиц. После посещения магазина Семен Григорьевич твердо решил перевести Женю в другую школу: его дочь не будет продавать обувь и нюхать чужие ноги.

Перевестись оказалось не просто, слишком много было желающих. Наконец, через знакомую, бывшую соседку по дому на Арбате, удалось пристроить Женю в школу на Кутузовском проспекте, с производственным уклоном «портной женского легкого платья». Профессиональной подготовке по швейному делу посвящались два полных учебных дня в неделю.

– Научишься шить, это хорошо, – сказала мама.

Но учиться шить Женя не захотела. Она не выносила уроки шитья и, по выражению учительницы, «успешно симулировала неспособность к швейному делу».

– А еще училка все время говорит «паруйтесь». Что значит паруйтесь? Мы что, в зоопарке и должны спариваться? Что хочешь делай, мама, но я на эти уроки ходить не буду.

Елизавета Львовна расстаралась и добыла для Жени справку об освобождении от профуклона. До окончания школы Женя эти два дня проводила дома.

Женя оставалась первой красавицей школы, пока к ним в десятом классе не перешла Катя Гордеева, дочь известной театральной актрисы, высокая, статная девушка с огромными серыми глазами. Они сразу подружились. Сидели за одной партой, болтали на переменах, вместе бегали в буфет, встречались после школы, ходили в кино, в театр. Катя проводила Женю за кулисы на спектакли матери.

Первый раз, увидев их обеих вместе у себя в гримерке, актриса рассмеялась.

– Вот злые люди говорят, что красивые женщины специально выбирают себе уродливых подруг, чтобы на их фоне казаться еще красивее. Глупость! Посмотрите на себя – обе красавицы, каждая по-своему. Катя – спокойная, величавая, блоковская Снежная маска:

Вот явилась. ЗаслонилаВсех нарядных, всех подруг,И душа моя вступилаВ предназначенный ей круг.

И ты, Женя, нервная, хрупкая, как Соломинка Мандельштама:

Соломка звонкая, соломинка сухая,Всю смерть ты выпила и сделалась нежней,Сломалась милая соломка неживая,Не Саломея, нет, соломинка скорей.

Она декламировала стихи низким грудным голосом, приложив руку к сердцу, как будто перед ней был заполненный амфитеатр, а не две девчонки-школьницы. Жене не понравился «ее» стих: почему соломка неживая, какую смерть она выпила?

…Кате подбросили на стол письмо, очень нехорошее, со множеством гадостей в ее адрес. Когда Женя подошла к их парте, Катя, с горящими щеками, протянула ей исписанный лист бумаги.

– Это ты написала?

Женя взяла письмо в руки. Кто-то не поленился подделать ее почерк и даже вставить пару ее любимых выражений.

– Катя, бог с тобой. Это ерунда какая-то…

– Так это ты или нет? – повторила Гордеева.

– А ты как считаешь? – Женя вспыхнула до корней волос.

– Я не знаю, но почерк твой.

Больше они с Катей не общались. Гордеева пересела за другую парту, и на переменах беспрерывно смеялась с девчонками, как казалось Жене, ей назло.

– Я ведь вижу, что ты переживаешь, думаешь об этом, – сказала ей Елизавета Львовна. – Почему ты не хочешь объяснить Кате, что ты это письмо не писала, что это фальшивка?

– Раз она могла подумать, что я на такое способна, значит, такого она обо мне мнения и, по-моему, дружба здесь невозможна, – заявила Женя.

– Но она не может залезть в твою голову и узнать, что ты думаешь, пока ты этого не скажешь. Люди все устроены более или менее просто. Они хватаются за то, что на виду, за то, что более очевидно. Твой почерк – значит, ты написала.

– Мама, здесь не о чем больше говорить. Я не собираюсь унижаться, оправдываться и что-то там объяснять.

– Это называется гордыня, доченька, – вздохнула Елизавета Львовна. – Никому в жизни это еще не помогало, только шишки себе набьешь.

3

После десятого класса Женя поехала отдыхать в свой первый взрослый отпуск с Иркой Успенской, с которой они сидели за одной партой и были неразлейвода. Семен Григорьевич со скрипом согласился отпустить Женю и дал денег на поездку, но потребовал, чтобы она звонила и писала каждый день.

В разгар пляжного сезона Геленджик был заполнен отдыхающими, и девушки с трудом сняли небольшую комнатушку у самых гор. На море надо было идти через весь город, волоча на себе все оборудование: ласты, маски, подстилки, питье, еду, книги. На центральном городском пляже с мягким песком люди были утрамбованы как шпроты в банке, некоторым даже не хватало места расстелить полотенце, и они стояли как столбы. Женя и Ирка ходили на далекий дикий пляж, где отдыхающих не было, потому что их отпугивал покрытый острой галькой берег.