Принцессы Романовы: царские дочери - Марьяна Скуратовская

Правда, уже в 1792 году рядом с великими князьями и великими княжнами появился и достойный наставник-мужчина. Его звали Андрей Афанасьевич Самборский. Личностью он был выдающейся: православный священник, но человек в высшей степени образованный и светский, в совершенстве владеющий английским языком и долго служивший при русской миссии в Лондоне. Он даже женился на англичанке – Елизавете Филдинг, – что представлялось совершенно невероятным для большинства его духовных собратьев. Но этот священник ко всему прочему не носил бороды, а брил лицо и пудрил волосы – согласно придворной моде! Его очень редко видели в рясе, из-за чего у Самборского даже произошла размолвка с митрополитом. Но в духовном плане он был истинный служитель православной церкви, что, в сочетании с образованностью, сделало его идеальным воспитателем для великих князей. Сама Екатерина пригласила его. А заодно назначила учителем закона божьего и английского языка для великих княжон. У Самборского были теплые отношения со всеми воспитанниками и воспитанницами, но особенно подружился он со старшей из княжон – Александрой Павловной. Он восхищался умом и добротой этой нежной девочки, а она доверяла ему больше, чем собственным родителям. Эта дружба продлится и позже, переродившись в чувство более нежное и драгоценное.

Вскоре после возвращения в Россию Андрей Самборский овдовел. Жениться второй раз он, православный священник, не имел права и все свое время уделял воспитанию собственных осиротевших дочерей Анны и Софьи – и вверенных ему великих князей и великих княжон.

* * *

В сентябре 1790 года Екатерина послала барону Гримму миниатюры, изображавшие всех имевшихся в то время ее внучат, и сопроводила каждую миниатюру характеристикой. О великой княжне Александре, которой в то время исполнилось семь лет, царственная бабушка написала: «Говорит на четырех языках, хорошо пишет и рисует, играет на клавесине, поет, танцует, учится без труда и выказывает большую кротость характера. Меня она любит более всех на свете, и я думаю, что она готова на все, чтобы только понравиться мне или хоть на минуту привлечь мое внимание». По мере взросления расцветали таланты девочки. Она переводила и сочиняла стихи (ее творения печатались в журнале «Музы»), лепила из воска совершенно живые на вид фигурки, великолепно рисовала карандашом. Кротость характера и послушание Александры Павловны, отдельно отмеченные Екатериной, действительно были беспримерными, и при этом она умела каким-то образом именно кротостью своей воздействовать на окружающих. Ласковой улыбки ее или умоляющего взгляда бывало достаточно даже, чтобы усмирить ее гневливого, агрессивного, истеричного и жестокого отца – цесаревича Павла Петровича, который так мечтал стать царем и понимал, что при жизни матери ему этого не добиться. Именно за успокаивающее воздействие на отца Александру Павловну и назвали «ангелом у русского престола». Многие придворные, боясь гнева Павла Петровича, прибегали к защите старшей из великих княжон, когда ей едва ли исполнилось одиннадцать лет.

Впрочем, именно в одиннадцать лет она и была просватана.

* * *

Александра Павловна действительно напоминала ангела – и сострадательной чувствительностью сердца, и нежной, изысканной красотой.

При жизни с цесаревны было написано немало портретов. Неоднократно ее писал придворный художник Дмитрий Левицкий: в разных возрастах, от девочки до девушки-подростка. Писал всех великих княжон Василий Боровиковский. И заезжая художница Элизабет Виже-Лебрен – любимая портретистка казненной французской королевы Марии-Антуанетты! – в 1795 году написала парный портрет Александры и Елены. Эта художница оставила замечательные «Воспоминания о своей жизни», где описала все свои приключения, коих было немало, и всех высокопоставленных особ, с которыми ей довелось пообщаться – и с которых она делала портреты. В Петербурге Виже-Лебрен была сразу же представлена ко двору, принимала участие в светской жизни и в книге своей позже упомянула и русских великих княжон. «Нет слов передать, какое множество хорошеньких женщин увидела я; но могу сказать, что первенство было за великими княжнами (Александрой и Еленой) и княгинями (Елизаветой Алексеевной и Анной Федоровной). Все четверо были одеты по-гречески, в туниках, которые на плечах были схвачены пряжками из крупных бриллиантов. В туалете великой княгини Елизаветы Алексеевны я принимала участие, и он вышел верен более других, между тем как у Елены и Александры на головах были покрывала из голубого газа с серебряной насыпью, что придавало их личикам что-то небесное». Она, правда, ошиблась в возрасте девочек: Александре исполнилось двенадцать, Елене – одиннадцать, когда Виже-Лебрен писала их парный портрет, хотя в ее воспоминаниях мы читаем: «Тогда княжнам могло быть лет тринадцать-четырнадцать». Ошибку ее объяснить легко: несмотря на юный возраст, девочки были уже невестами на выданье, и одевали их как взрослых дам. «Личики у обеих были небесные, но с совершенно различными выражениями, – пишет художница. – Особенно поразителен был цвет их лиц, настолько тонкий и деликатный, что можно было подумать, что они питались амброзией. Старшая, Александра, отличалась красотой чисто греческой и очень походила на своего брата Александра, но личико младшей, Елены, отличалось несравненно большей тонкостью. Я изобразила их вместе, смотрящими на портрет императрицы, который они держали в руках. Я одела их по-гречески, но очень скромно. И как же я была поражена, когда Платон Зубов, фаворит императрицы, передал, что Ее Величество была недовольна выбором этой одежды. Я до того поверила этим словам, что поспешила заменить туники платьями, которые обыкновенно носили княжны, и закрыть их руки несносными длинными рукавами. На самом деле императрица ничего не говорила, она простерла свою доброту до того, что сама мне об этом сказала… Тем не менее я уже испортила весь ансамбль своей картины, не считая того, что красивые руки, которые я написала как могла лучше, более не были видны…».

Элизабет Виже-Лебрен. Портрет великих княжон Александры Павловны и Елены Павловны (1796 г.). Елена Павловна держит в руке медальон с портретом бабушки, Екатерины Великой

Элизабет Виже-Лебрен считала, что Зубов интриговал против нее и сделал все, чтобы испортить портрет.

Однако же Екатерина была недовольна не закрытыми руками, а портретом в целом. Императрица написала барону Гримму, возмущаясь именитой художницей: «…для первого опыта начинает писать великих княжон Александру и Елену; у первой благородное, интересное лицо и царственная осанка, вторая обладает совершенной красотой и смотрит совершенною невинностию. Госпожа Лебрен заставляет обеих скорчиться на диване, заставляет младшую совсем вывернуть шею, придает обеим вид обезьян, греющихся на солнце… Одним словом, нет не только сходства, но обе сестры так обезображены, что есть люди, которые не могут разобрать, которая из них старшая и которая младшая. Поклонники г-жи Лебрен превозносят картину до небес; на мой взгляд, это очень плохо, потому что без всякого вкуса и благородства, да и сходство отсутствует, нужно не иметь ни чувств, ни понимания, чтобы так не справиться с сюжетом, особенно когда такой оригинал перед глазами…»

Этот злосчастный портрет мы и сейчас можем видеть в Государственном Эрмитаже. Нет, не просто видеть: любоваться им. Потому что обе княжны, изображенные на нем, прелестны настолько, что кажется – художница им польстила… Однако же люди, лично знавшие Александру Павловну и Елену Павловну, утверждали, что в жизни они были несравнимо лучше!

Элизабет Виже-Лебрен не могла даже предположить, что родители и особенно бабушка великих княжон буквально всякий раз оказывались недовольны портретами, ибо ни одному художнику не удавалось в полной мере передать чарующую прелесть юной княжны Александры, изящество ее фигуры, прозрачность кожи, шелковистость волос, сияние глаз и особенно – свет ее улыбки. Во всех воспоминаниях того времени – как русских, так и европейцев, видевших ее, – Александра Павловна предстает ослепительной красавицей. Но на портретах мы видим всего лишь хорошенькую девушку. Хорошенькую, как куколка, но – не ослепительную. Значит, художникам действительно не удалось передать ее красоту в полной мере.

* * *

Сватовство великой княжны Александры Павловны наметилось еще в 1791 году, когда ей едва исполнилось десять лет. Екатерина Великая договорилась со шведским королем Густавом III относительно будущего бракосочетания их детей. Хотя Швеция и Россия издавна – еще со времен Петра Великого и Карла XII, со времен Северной войны и Полтавского сражения – были врагами, а сами Екатерина и Густав смертельно ненавидели друг друга, этот брак был равно выгоден обеим державам. Но меньше года спустя Густав III был убит в результате заговора и на престол взошел его сын Густав IV, четырнадцатилетний подросток, вздорный, упрямый, эгоистичный, а главное – внутренне глубоко надломленный смертью отца и тем, что регентом при нем назначили его дядю герцога Карла Зюдерманландского: человека, которого он ненавидел. Герцог Карл желал продолжать курс покойного короля Густава III на сближение с Россией и сообщил Екатерине об издании закона, разрешавшего шведским гражданам вступать в «разноверные» браки: это было необходимо для того, чтобы принц-лютеранин женился на православной великой княжне. Но самому юному принцу никакие идеи, внушаемые дядей, были не милы. И к идее будущего брака с Александрой Павловной он тоже отнесся довольно холодно.