Межгалактическая империя - Джон Браннер

Это было смешно и ужасно. Не знаешь, рыдать или смеяться…

Дверь в кабину отлетела в сторону. Спартак обернулся, на пороге стоял перепуганный, совсем молоденький студент, под мышкой у него торчал угол магнитофона.

— Ой! Простите, брат, я почему-то решил, что эта кабина свободна.

— Ничего. — Спартак, успокаивая его, вскинул руки. — Я забыл закрыть за собой дверь. Я уже закончил, так что можете заходить.

* * *

Отец Эртон несколько мгновений подыскивал слова, потом наконец решился.

— Вы должны извинить меня. Скорее всего, мне не следовало упоминать об этом, однако интересы дела превыше всего. Брат Спартак, прежде всего мы являемся учебным заведением и только во вторую очередь центром сбора и распределения информации. Мы даем прибежище таким, как вы, исключительно из соображений вежливости. Мы позволяем ученикам пользоваться всеми нашими средствами в надежде, что они отблагодарят нас важным научным трудом, особым вкладом в понимание исторических процессов. До поры до времени, конечно, мы не упоминаем о такого рода обязательствах, но в нашем случае я просто вынужден заметить, что ваш труд еще не закончен, а вы уже собираетесь покинуть нас.

Глава ордена особо выделил глагол «покинуть», при этом бросил на Спартака выразительный взгляд.

Ученый вздохнул. Он всегда с уважением относился к старику и теперь почувствовал себя неловко. Говорят, глава университета недавно отметил свое столетие…

— Отец, у меня и в мыслях нет навсегда покинуть орден, — ответил он. — Это все из-за последних новостей с Эсконела.

— Более того. — Отец Эртон словно не заметил сделанного собеседником замечания и продолжил прежним старческим, чуть надтреснутым голосом: — Брат Ульвин написал отчет о встрече с вашим сводным братом. Там сказано, что подобных грубиянов ему встречать не доводилось. Он явился сюда вооруженным. С ног до головы!.. И на лице шрам — свидетельство буйного характера и участия в боевых действиях.

— Но Эсконел в такой беде…

— Вы, конечно, искренне считаете, что желаете вернуться сюда, — в том же ключе продолжал отец Эртон.

Спартак поразился — старик как будто не слышит его, все говорит, говорит. Размеренно, бесстрастно…

— Но некто — например, тот же узурпатор Эсконела — не примет во внимание ваши планы, и ваши шансы на возвращение станут… пффф!

—  Простите, я совсем другое имел…

— Это было бы весьма неприятно — потерять разум такого калибра, как ваш. Тем более из-за недальновидной попытки остановить вал разложения и упадка, надвинувшихся на освоенную часть вселенной, и даже повернуть его вспять. Охотно соглашусь с вами, что Эсконел — прекрасный мир, и в дни империи слава о нем звучала повсюду. Но то же самое можно сказать и о Декладоре, о Праксьюлуме, о Норге…

— Декладор до сих пор является вполне процветающим…

— Теперь перейдем к заключению — оно, на мой взгляд, удручающе. Если вы покинете университет, вам придется нарушить обет. Вы будете вынуждены в той или иной форме использовать насилие. Поэтому вернуться уже не удастся. Вам не будет позволено.

Старик выпрямился, откинулся к спинке кресла, взглянул на Спартака.

— По характеру я вовсе не агрессивен! — воскликнул Спартак и тотчас прикусил язык. Даже старика он выслушивал, едва сдерживая раздражение, все старался его перебить. Что это, как не одна из форм давления на собеседника. Нет, надо объясниться… — Ни о каком насилии и речи не идет! Я просто намеревался…

— Ваши намерения мне понятны. Вы собираетесь ради некоего героического жеста отбросить десять лет упорного труда. Скорее всего, вас ждет гибель, но даже если вы останетесь в живых, у вас все равно слишком мало шансов повернуть вспять колесо истории. Обогнать время еще никому не удавалось, тому примеров много. Я понимаю волнение, которое вызвало у вас сообщения с Эсконела. Поверьте, я сам после семидесяти лет, проведенных здесь, однажды поймал себя на необъяснимой ностальгической тоске, проникшей в сердце при воспоминании о мире, где я родился. Тем более в такой ситуации, о которой поведал ваш сводный брат. Я представляю, какие муки вы должны испытывать. Тем не менее я взываю к вашему благоразумию и требую, чтобы вы хорошенько выспались и приняли окончательное решение поутру. После зрелых размышлений…

Спартак молча поднялся, сказал холодно, сквозь зубы:

— Теперь послушайте меня. Я хочу обрисовать будущее, которое ждет университет, если все мы встанем на вашу точку зрения. Наступит день, и кто-нибудь вспомнит о том, что где-то на задворках существует этакий милый, уютный Энануорлд. Совсем-совсем беззащитный… Он пошлет сюда свои корабли и высадит на эти зеленые лужайки орду своих солдат. Что будет дальше, я не хочу описывать. Надеюсь, вы не забыли, чем обычно занимается пьяная солдатня на зеленых лужках с местными женщинами? Даже если мое предположение не более чем вымысел, однако, согласитесь, очень правдоподобный. В любом случае спокойствие и мир на Энануорлде, возможность размышлять и нравственно совершенствоваться обеспечивали такие миры, как Лудор, Эсконел, Декладор. Эти миры являлись надежным барьером для всяческих поползновений со стороны пиратов и прочей падали, шныряющей в Великой Тьме.

Отец Эртон не моргая долго смотрел на Спартака, потом спросил:

— Чтобы дойти до этой мудрой мысли, вам потребовалось десять лет?

— Гораздо больше. Всего несколько минут, но они стоят десяти лет. Я вдруг подумал, до каких степеней упадка докатилась наша раса, если то, что случилось на Эсконеле и подобным ему планетам, никого не трогает.

— Эту искру заронил в вас сводный брат?

— Да.

— Возможно, нам следовало более детально расспросить его. — Адамово яблочко на дряблой шее старика дернулось. — Если вспомнить, что ваш гость сообщил брату Ульвину — да-да, в те минуты, когда он угрожал разнести наши ворота, — то получается довольно интересная картина. Он находится на службе у ордена Аргуса, который был создан из остатков Десятого имперского флота. Этот орден был нанят Меркатором, чтобы завоевать два ближайших к нему мира. Наемники разграбили три города на Пувадии — это у них называется «кормежкой». Они истребили осколки Двадцать седьмого имперского флота, так как не пожелали терпеть конкурентов. Напрашивается вопрос — неужели один из этих конкистадоров спит и видит, как спасти Эсконел и создать из него ядро будущей возрожденной цивилизации?

— Сомневаюсь, чтобы мой брат что-либо слышал о возрождении цивилизации, однако судьба Эсконела его тоже волнует. Кроме того, я привел свои причины. Не его.

— Тогда вы свободны, — вздохнул отец Эртон. — Но помните, если вы ввергнете себя в пучину насилия, не тратьте время на возвращение.

* * *

Викс ждал его у ворот в компании с братом Ульвином. Увидев Спартака, ученый обнялся с ним, пожелал доброго пути. В этот момент в воротах появился молодой послушник, который с трудом волочил три большие дорожные сумки.

— Эй! — крикнул Викс. — Предупреждаю, я путешествую налегке. Не рассчитывай, что я буду тащить такой груз.

Спартак улыбнулся. В детстве он был хилым, тщедушным ребенком. Ему не раз доставалось от Викса. Он и теперь, наверное, решил, что ничего хорошего от младшего брата ждать не приходится. Времени нет объяснять ему, что занятия в университете касались не только духа, но и тела. Эти три сумки для Спартака были легче перышка. Он без всякого усилия взвалил их себе на плечи.

— Пошли, — сказал он.

Викс поперхнулся, удивленно глянул на брата.

— Послушай, — неожиданно мягко начал он, — если тебя здесь держат какие-нибудь важные дела, оставайся. У меня нет никакого желания тащить тебя силком.

— Не беспокойся, — ответил Спартак. — Этот вопрос уже решен. Бывает, что десять минут стоят десяти лет. Ну, так ты идешь?

— Конечно! А как же!.. — сразу засуетился Викс. Он выхватил свое оружие из рук Ульвина и торопливо зашагал за младшим братом.

V

Первые полмили они прошли молча. Пустынная, скудная местность открывалась перед ними. Редкие купы деревьев, режущее сияние местного ослепительного светила… На вершине холма, на который они взбирались, играли дети. Те из толпы, для кого появление в этих краях всякого нового человека оказалось неслыханным событием, двинулись за братьями. Правда, старались держаться поодаль.

Спартак моментально погрузился в раздумья — сказывалась давняя привычка к размышлениям. Он с детства был подвержен созерцательности и теперь с радостью впитывал ее всю, до последнего штришка, до самой махонькой былинки, едва заметного цветового перелива на перламутровом небосклоне. В этом ему равных не было. Он любил анализировать, запасать — особенно во время пеших прогулок — ощущения и дельные мысли, выстраивать логические конструкции или попросту мечтать. Выдумывать сказки… В университете его научили медитировать, укладывать эту свою привязанность в особые рамки. Теперь он умел одновременно и размышлять, и следить за окружающим, развлекаться сочинением невероятных историй и предугадывать реальную опасность. Все сразу! Вот и на этот раз, в то самое мгновение, когда к нему обратился шагающий чуть впереди старший брат, у Спартака уже был готов ответ.