Мир велик, и спасение поджидает за каждым углом - Илья Троянов

ИГРАЛЬНЫЕ КОСТИ ИНОГДА НАЧИНАЮТ НАГЛО СЕБЯ ВЕСТИ. Желаю вам, говорит один… желаю вам наиприятнейшего доброго вечера… говорит другой. I'm your host tonight… votre conférencier. The one… the only магический… магнетический! Это снова я… back again. Tonight is the night… faites attention, enjoy… the joy.[3] Минуточку внимания, сейчас вам представят одну из звезд нашего суаре.

Он еще не выглянул из-за кулис, он еще мыкается там, проявляет беспокойство, его гонит, его теснит на сцену, говоря между нами, это всегда было для него проблемой, he's moving much toooooooo fast[4]. Он еще стоит за занавесом, он еще в темноте, но ему недолго так стоять — за спешащего, за бегущего, за Васко Луксова, он же Алексов отец…

Бегство в бегство, натиск прочь прочь прочь отсюда, из года в год бегство пускало корни в Васко Луксове, словно экзотический цветок в баночке из-под конфитюра, что стоит на подоконнике. Питаемое плодородным черноземом его смутного недовольства, маленькими повседневными огорчениями, оно процветало наилучшим образом, орошаемое и удобряемое предчувствиями и смутными пожеланиями.

Началось все с винограда. Он сидел на дереве в отцовском винограднике и опускал большие, тугие, спелые, светло-зеленые ягоды себе в рот, не помыв, одну за другой, часами, пока не село солнце и тревога облаков не отразилась в его желудке: он потерпел неудачу при попытке съесть весь урожай, прежде чем тот обратится в разбавленное государственное вино. Отец и братья так же упорно вглядывались в чреватые кислотным дождем облака.

В первой половине дня им нанесли официальный визит. Секретарь горкома воздвигся у них перед дверью. В руках — письмо, письмо вручается с невнятным приветствием, в глазах — торжество. Ноги его, казалось, испытывают стыд и не смеют перешагнуть порог, несмотря на неоднократно повторенное приглашение. В свое время этот самый секретарь подсоблял у них в семейной лавке. Приветливый, несмелый человек, чьи руки всегда оставались чистыми, он правильно взвешивал и почти не воровал.

Все семейство собралось перед дверью, три брата в полосатых носочках и матросских рубашках, мать, не снявшая фартука. Все догадывались, о чем пойдет речь. Как всегда, слухи опередили исполнение.

Отец семейства, владелец лавки и винодел, предложил кофе или, может быть, нашего свежеприготовленного виноградного желе? Так сказать, снять пробу. Он улыбался краешком губ, одновременно принял и конверт, и отказ.

— Спасибо, благодарю, пройдем в дом.

— Есть приказ, чтобы ты прочел письмо в моем присутствии, чтобы не осталось неясностей, понял?

— Неясностей, говоришь, чтоб не осталось?

Молчание. Он надорвал конверт, с задумчивой основательностью прочел содержание, после чего передал документ своей жене. Она лишь пробежала его глазами, а ее муж тем временем в упор глядел на письмоносца, как глядят на должника.

Мать передала письмо сыновьям. Старший уже без всякого труда читал в школе Лермонтова. Затем письмо попало в руки Васко, второго от начала, второго от конца, который покамест читал лишь про похождения хитрого Петера. Дочитав, он вопросительно взглянул на отца — третий брат еще не умел читать. «Прочтите ему», — буркнул отец. Секретарю горкома стало как-то муторно от этой процедуры. Смущение поднялось от ног к гортани и попыталось вырваться на волю с помощью кашля. Голос мальчишки срывался, читая приказ.

— Не так!

Отец взял письмо в руки и начал читать вслух. Тем же самым голосом, что перед началом трапезы, во имя Отца, Сына и… голосом, что спрашивает домашнее задание, будит детей, поет монархистские песни, те, которые единственно делают вечер для певца вполне удавшимся. Теперь этот голос был поставлен на службу воле народа. Он еще звучал в ушах у Васко, покуда тот ощипывал виноградную гроздь, надкусывал зубом ягоду, затем глотал ее. Они вчетвером сидели на стволе, коричневые полосатые носочки, исцарапанные руки и ноги, сгорбленные спины. Перед ними стояли корзины с ягодами, но они ели уже очень медленно, сперва обшаривая рот — не сыщется ли там какая-нибудь ниша для еще одной немытой ягоды… Губы и зубы гоняли каждую ягоду, пока та не лопнет и сок не закапает на матроску. Только с отцом ничего подобного не случалось, он молчал и ел, сосредоточенно, с отсутствующим видом, а взгляд его скользил вниз по склону, если глядеть с их ствола, виноградник походил на ковер, а тропинки между рядами лоз были как узор на ковре.

Стая людей в форме поднималась по склону, они рассыпались шеренгами и все вместе несли брезент. На фоне солнца казалось, будто между пилотками и рубашками у них есть только тень. Они продуманно двигались по склону, словно знали, что торопиться им незачем. Отец застыл на древесном стволе, сознавая свое поражение. Они подходили все ближе, молча, не представились, не обратили на него ни малейшего внимания, так и не продемонстрировали наличие лиц, они уверенными движениями закрепили брезент на колышках-подпорках и снова удалились. Но оставили тень. На брезенте — приказ об изъятии частной собственности, слепой экземпляр, как и подпись и печать. Оригинал уже, верно, вложили в папку и поместили в архив.

Отец хотел вытащить из корзины еще одну гроздь, но тут младший отвернулся, и его вырвало. Отец прижал мальчика к себе и протянул ему свой носовой платок.

— А теперь пошли.

Он взял младшего за руку и начал опрокидывать корзины, потом ему пришла в голову более удачная мысль, он начал топтать корзины, продуманно и целеустремленно, рвалась плетенка, трещал деревянный остов — звук, даровавший ему такое удовлетворение, будто он крушил чьи-то ребра. Потом они спустились с горы на дорогу, осторожно и неуверенно. Когда они пришли домой, их желудки взбунтовались, и на ужин никто даже глядеть не захотел.

АЛЕКС. Больница

Сегодня мне пришлось съездить в больницу, чтобы узнать результаты обследования, проведенного на прошлой неделе. Вот уже несколько месяцев я чувствую усталость плюс легкую головную боль, сил хватает лишь на то, чтобы нажимать кнопки на пульте дистанционного управления да вынимать пробки из бутылок. В больнице они поначалу растерялись, быстро пропустили меня через всевозможные обследования, посмотрим, посмотрим, может, они что и отыскали.

В прошлом году солнце задержалось дольше положенного, теперь с неба низвергаются снежные хлопья, словно им невтерпеж упасть мне на голову. В прошлом году еще было тепло, осень оборонялась изо всех сил. В этом году она явно сдалась до срока.

Я сел в автобус.

Через несколько остановок позади меня заговорил читатель газеты:

— Я бы с удовольствием сам все определял. Когда должна начаться надежда. Сегодня она внезапно заявляет о себе при двенадцати градусах. Когда ударит мороз, надежда тоже замерзнет, но между нулем и двенадцатью градусами есть некий зазор, а благодаря эмпирическому приближению этот зазор можно бы и еще сузить. Но где, скажите на милость, проходит точная граница? — Он постучал пальцем по своей газете. — Вот где ему следовало бы стоять, духовному прогнозу. С юга наступает область высокой надежды, в течение дня кратковременные северные чувства. Ночь — очередное понижение температуры до траурной. И не смейте улыбаться! — С этими словами он вышел прочь из автобуса.

— Мне просто-напросто нужна эта собака, — сообщил пожилой господин, сидевший на одноместном сиденье, покуда какая-то дворняжка, помахивая хвостом, слизывала типографскую краску с его пальцев.

Только с собакой можно чувствовать себя вполне уверенно.

Указатель в подземном переходе. Еще один — возле первой афишной тумбы, указатели — на стволах деревьев, на баках для мусора, на генераторах, гигантские буквы поверх стеклянного входа. Должно быть, недавно пристроили, все остальное сложено из тяжелого кирпича. Меня просят пройти в комнату для ожидающих. Потом вызывают к врачу. Между первым и вторым событиями — длительное ожидание. Мои мысли тоже занедужили.

Врач сообщает, будто уже сейчас можно утверждать, что у меня многое и очень даже многое не в порядке. Спасибочки, значит, настало время платить по первому разу? В теле у меня обнаружены узлы, так сказать, признаки внутреннего непорядка. Ах, доктор, доктор, я никогда и не был в порядке. Тем не менее для полной уверенности надлежит провести еще некоторые исследования. Валяйте, проводите. Но уже сейчас он может утверждать, может опасаться, что без оперативного вмешательства здесь не обойтись. Назначить срок, пребывать в состоянии готовности, предпринимать дальние поездки он бы не советовал, как знать, не придется ли нам, я понимаю, разумеется, в зависимости от результатов обследований, я понимаю, немедленно вас вытребовать.

ВАСКО БЫЛ СУГУБЫЙ ИНДИВИДУАЛИСТ. Он ненавидел парады, маршировку, пионерские песни, клятвы и собрания. Он хотел убежать. Он не знал как, он не знал куда, до тех пор пока Боро по кличке Марафонец не пригласил его бежать вместе с ним. Тощая фигура, глаза по большей части устремлены на руки, пальцы все время теребят суставы, их неумолчный хруст действует на нервы, а хорошо себя Боро чувствует, лишь когда бежит. Он и забежал за Васко. Позади дома булыжник переходил в пыль и вел через бедные кварталы. На первом подъеме они обогнали запряженную ослом тележку, на первом спуске им навстречу попался грузовик. Кашляя, выбежали из пыльного облака, дальше — по долине, где некогда горсточка гайдуков подкараулила отряд янычар и стерла его в пыль. С тех пор каждый школьный класс хоть раз да наведался сюда — кустарник, верно, оглох от повторяемой десятилетиями подряд хвалы былым подвигам. Беги на цыпочках, шепнул Боро, не то услышишь, как трещат кости. А в лесочке, который начинался за долиной, Боро начал петлять на бегу и соразмерял свои шаги так, чтобы не наступить на еловую шишку. Ты хоть разглядывал когда-нибудь внимательно еловую шишку? Ничего красивее нет на свете. Он растекся в восторженных подробностях, а потом уже, после бега, пальцы его теребили чешуйки шишки, которую он извлек из кармана спортивных брюк, теребили и соскальзывали, словно он вознамерился сыграть глиссандо.