Иван - Мирча Элиаде

— Видимо, видимо, так. Это и Прокопий заметил.

— И при всем том зерно истины есть в твоем сравнении, но только если взглянуть на вещи совсем в иной перспективе. Дух всегда закамуфлирован Материей, но смысл его присутствия в ней — будь он узник, или добровольный, временный затворник, или что-то еще, — этот смысл ты узнаёшь только потом. Впрочем, в том-то и состоит Загадка — Загадка с большой буквы, — которая загадана нам всем, вопрос неумолимо задаваемый каждому: как распознать Дух в камуфляже Материи, то есть когда он, в сущности, нераспознаваем! Таковы же и мы, все мы, господин философ: не только неуничтожимы, как ты говорил, но и нераспознаваемы… Но я вижу, тебя ждут, — добавил он, взглянув в сторону.

В редеющей предрассветной тьме Дарий разглядел метрах в двадцати от них, в открытом поле, знакомую фигуру, но вспомнить, кто это, не мог. Еще дальше, ближе к шоссе, которое они пересекли в ту ночь, шло какое-то движение: медленно, словно ощупью, тянулась прерывистая цепочка людей.

— Мне тоже пора, — продолжал Иван. — Ждут и меня. Там.

Он протянул руку к востоку. Дарий взглянул туда, но ничего не увидел. Собака пошла первой, не спеша, держа морду книзу. Только тут Дарий узнал ее и улыбнулся от радости, кивая на нее Ивану, шепча:

— Вот кто тебя распознал, она одна…

— Попробуйте и вы, господин философ, — отвечал Иван, серьезно и пристально глядя ему прямо в глаза. — Попробуй в следующий раз. Когда это будет? И где? В светском салоне — в Яссах, в Токио? Или в горах, или в госпитале, или на другой планете? Если я узнаю тебя первый, я подам тебе знак, но вряд ли я узнаю тебя, даже я. А если и узнаю, ты моего знака не поймешь. Так обстоят дела, господин философ: мы нераспознаваемы и сами для себя, и один для другого…

Он зашагал было прочь, погрузившись в свои мысли, но заметил, что Дарий следует за ним, и приостановился.

— Нет, — с улыбкой сказал он, — в эту сторону — нам. Тебе — в другую. — И он простер руку к западу. — Спеши, тебя ждут…

Он кивнул на прощанье, повернулся и пошел по равнине следом за неторопливой собакой.

* * *

Дарий снова вспомнил про Илиеску с Замфиром и быстро пустился вдогонку. Близость рассвета давала о себе знать: равнина различалась все яснее, она была со всех сторон, без края. Звезды заволокло мутью, и вместо неба повис туман, какой бывает в горах. Тот, кто стоял под деревом, оказался лейтенантом.

— Я вас издали не узнал, господин лейтенант, — пробормотал Дарий в неловкости. — Было еще темновато.

— Ничего страшного. Я слушал ваш разговор, очень занимательно. Ты кое-чему научился у Ивана. Не исключено, что и он был когда-то философ. — Лейтенант улыбнулся. — Однако сейчас нам надо поторапливаться. Нас ждут остальные.

Они вместе зашагали по направлению к шоссе.

— В самом деле, чего я испугался? — воскликнул на ходу Дарий. — Я же давно знал, что мы неуничтожимы. — Но, помолчав, добавил: — И все же… и все же…

Тут он увидел свой взвод и остановился, боясь задохнуться от волнения.

— А, вот и вы, господин студент, — встретил его улыбающийся Маноле. — Как видите, мы все снова в сборе, почти все…

«А Илиеску с Замфиром?» — подумал Дарий, озираясь.

— Ребята! — лихорадочно прошептал он.

— Они просто нас обогнали, — успокоил его лейтенант и не без грусти заметил: — Каждый возвращается домой, как может. Мы держим путь к реке, там у нас сбор…

Дарий обнаружил, что уже некоторое время они идут в строю, но, когда начался марш, он не уловил. Ему было хорошо, он пожал плечами и, прибавив шагу, очутился впереди взвода. Солдаты переговаривались, и, хотя звук был как будто выключен, он ухитрялся слышать, о чем они говорят. Небо по-прежнему оставалось мутным, но света было достаточно, и куда бы он ни обращал взгляд, отовсюду, со всех сторон, малыми группами стекались люди — в полной тишине, размеренным шагом — и все же с какой-то непостижимой быстротой. Он не раз отставал, чтобы оглянуться назад. Равнина лежала без границ, сколько хватало глаз, под тусклым, клубящимся туманом неба, далеко друг от друга маячили одинокие деревья. И Дарию вдруг стало странно, что он не слышит ни птиц, ни самолетов, ни даже глухого гула русских грузовиков, которые видел недавно, пересекая шоссе.

— Такова Украина, — раздался рядом голос лейтенанта. — Она будет хороша для них, потому что это их земля. Но у нас, когда мы вернемся к себе, — вот увидишь…

— А еще долго? — спросил Дарий и тут же спохватился, что задал глупый вопрос. В определенном смысле они уже прибыли, и он это знал.

Короткий смешок, извинение чуть было не слетели с его губ, когда лейтенант вдруг ответил:

— И долго, и недолго. Тяжелее всего, говорят, будет до реки. Но ты же знаешь, наша дивизия — из олтян, люди рвутся по домам, каждый в свое село… Отдохнуть, — прибавил он, улыбнувшись.

— Ну а потом, господин лейтенант, — с пристрастием спросил Дарий, — что станет с нами потом, после того, как мы вернемся по домам — кто в Яссы, кто в Бухарест, кто в Олтению? Мы ведь, я вам уже говорил, неуничтожимы. Иван в этом со мной согласился. И Замфир — по-своему тоже, Замфир с Илиеску…

Он осекся, увидев их впереди, метрах в двадцати, они не шли, а тащились, с невероятным трудом преодолевая каждый шаг, потому что несли на карабинах раненого; к тому же дорога по краю кукурузного поля была вся в воронках от снарядов, и нечем было дышать от горячей полуденной пыли. Он побежал за ними, крича:

— Вы что, ребята? Вы спятили, честное слово, спятили! Опять все сначала? Мало вам было Ивана, еще кого-то подобрали?

Но, подбежав ближе, он оцепенел, увидев себя, лежащего на двух карабинах, с набухшим от крови платком на лбу, с расстегнутой гимнастеркой, из-под которой виднелась окровавленная, разорванная рубаха.

— Что случилось? — почти без голоса спросил он. — Что со мной?

Они тут же остановились, аккуратно опустили его на землю. Замфир перекрестился.

— Божьей волей вы в чувство пришли, господин студент, — вымолвил он, прерывисто дыша.

— Что я говорил! — вступил Илиеску. — Иванова водка!

— Нам повезло, — объяснил Замфир, — что мы на них наткнулись, когда они спали, по пьяному делу, — мы все у них подчистили, и воду, и водку, и табак.

— Но со мной-то что? — тревожно допытывался Дарий. — Меня ранило?

— Нечаянный случай, — отвечал Замфир. — Вы споткнулись, упали, зацепили за курок. Пуля прошла под мышкой. Рана пустячная, да только вы упали без памяти и крови много потеряли, пока мы вас нашли. Если б сразу вам плечо перевязать, вы бы и не заметили, как ничего и не было…

Дарий поворочал глазами по сторонам. Дорога вилась среди кукурузных полей, и в воздухе стояла тонкая и колкая, удушливая пыль, которой он дышал, казалось, от века, но которая теперь была особенно раскаленной. Здоровой рукой он нащупал в кармане пачку сигарет. Она оказалась мятой и рваной, но Илиеску протянул ему пачку русских, подождал, пока он вытянет одну, дал огонька.

— Вот что, ребята, — сказал Дарий, несколько раз затянувшись. — Спасибо вам за доброту, за верность, вы со мной намыкались достаточно. Теперь слушайте мой приказ. Вы должны его выполнить, потому что это будет мой последний приказ.

Он сделал еще одну судорожную затяжку, чтобы не задрожал голос.

— Мы с вами солдаты, — начал он снова, — смерть видели. Я по крайней мере могу сказать, что видел собственными глазами. Я вам честно: я смерти не боюсь. И если уж делать признанья, то вот еще одно: я невезучий. Сколько я себя помню, за мной всегда по пятам злосчастье…

— Нуда, — вмешалась Лаура, — только он им про невезенье и злосчастье, как они сразу на него руками замахали, будто услышали кощунство. И были, впрочем, правы. — Она обернулась к нему. — Ведь мы к тому времени встречались уже три года и считались как бы помолвленными. Если господин философ называет это невезеньем и злосчастьем…

— Факт тот, — продолжал Дарий, — что они не хотели меня слушать, когда я просил их прикончить меня или зарядить карабин и оставить рядом. Чего я им только не предлагал: и вырыть мне могилу, как для Ивана, если уж они считают, что без этого нельзя, и просто посидеть со мной до вечера, запомнить, что надо передать в Яссы, когда они туда попадут, к кому пойти сначала… Ничего их не брало. И тогда, боюсь, я вышел из равновесия и стал им угрожать.

Он взял еще сигарету, и Илиеску поднес к ней спичку — смиренно, с влажными глазами.

— Вы попадете под трибунал. — Он заговорил неожиданно твердым голосом. — Если мы доберемся до батальона, я немедленно потребую, чтобы вас отдали под трибунал за неподчинение приказу и оскорбление командира.

— На все воля Господня, — обронил Замфир, не решаясь поднять глаза. — Там тоже есть добрые люди, в трибунале. Мы им скажем. Мы что положено делали.