Анка - Василий Дюбин

— Хоть бы раз по-людски спел. Непонятно, о чем ты…

— Хочешь, понятно спою?

— А ну!

Павел украдкой окинул глазами обрыв, оглянулся назад. Перевалился через борт и вполголоса запел:

— Девушка, косу твою не заплетут,Тебя за меня не отдадут.Иди, я увезу тебя.Темная ночь, никто не увидит.

Евгенушка стояла, глядя на него, щурила глаза и ловила полуоткрытым ртом струившиеся сверху слова песни. Павел качал головой, вкривь растягивал толстые губы и, затихая, бросал далеко в море тоскливый взгляд.

— Девушка, у тебя длинная коса:Обвей ею шею и закрути ее.Если ты любишь, люби от души,Любовь на языке — одна ложь…

Забросил ногу и верхом сел на борт.

— Ну, как?

— Теперь понятно. Кто научил тебя?

— Мать. Это старинная песня крымчан.

— А кому поешь?

— Анке.

Из-за кормы выбежала Анка. Она взглянула на Павла, засмеялась. Павел поджал губы.

— Чего дуешься?.. Откуда же у меня косы? — она сорвала платок и тряхнула короткими волосами:

— Погляди.

Павел отвернулся, взял кисть и повис на борту.

— Брось, Паша. Скажи, где отец?

— Там, где вешалы, — не поднимая головы, отозвался Павел.

Девушки ушли. Павел водил по воздуху кистью и смотрел вниз. С кисти зернисто стекала краска, синей оспой въедалась в песок. Веселый Анкин смех все еще звенел в ушах Павла. «Сатана!» — хотел крикнуть ей вслед и выпрямился. Пригнувшись, между баркасами вдоль берега бежала Евгенушка, Анки не было.

«Где же она?»

Анка шла по обрыву, взмахивая платком. Вскоре ее заслонили собой вешалы. В руках Павла хрустнула кисть…

Тимофей ходил между вешалами, перебирал сети, выискивая порванные ячеи. В руках он держал пучок ниток и роговую иглицу. Если попадалась дыра, вынимал из кармана ножницы, по узлы вырезал поврежденные части, быстро делал на пальцах левой руки новые ячеи и штопал сеть. Возле суетились нанятые сухопайщики, кипятили в смоле сети, вешали их для просушки на слеги. Анка прошла мимо Тимофея, обожгла недружелюбным взглядом, бросила на ходу:

— В совет кличут.

Тимофей запустил в ячеи пальцы, сжал кулаки:

— Анка!

Та остановилась.

— Что зверюгой глядишь на меня?

У нее холодком затянулись глаза, нервно зашевелились плавники бровей.

— Я ли не помощник твоему отцу в нужде какой?

— Нитки и сорочо́к, что отцу давали, я отнесла вам. У старухи спросите.

— Зачем?

— Чтобы не быть у вас в долгу, — и быстро ушла.

Тимофей прижал к груди сеть, рванул ее. Почувствовав на плече тяжелую руку, обернулся. Перед ним стоял, возвышаясь над ним на целую голову, Егоров.

— К чему, дядя Тимофей? Теперь наш брат за ниткой плачется, а ты фильдекосовую сетку порвать хочешь.

Тимофей разжал пальцы, уронил руки.

— Блудница поганая.

— Это ты про Анку? Верно говоришь, — подхватил Егоров и подумал: «Чем бы тебя ублажить?». Поковырял ногой в песке, добавил: — Пристяжная ее, Евгенка, заглядывала к нам под гору. На собрание скликала. А мы ей в ответ: «Понадобится нам собрание, сами учиним, без юбок обойдемся», — и матюгами ее. Так запарусила в гору, не догнать, — и он затрясся от хохота.

Тимофей свел на пояснице руки, прошел к соседней вешале, оглядел просмоленные сети и направился к обрыву. Следом закачал широкими плечами Егоров.

— Дядя Тимофей. А сорочка́ у тебя не найдется?

— Сорочка́? Нету.

— Да мне малость одну.

Тимофей косо посмотрел на Егорова, взял его за широкий пояс.

— Этими малостями я разорился. Вы меня разорили. Когда нужда съедает, все на поклон к Тимофею Николаевичу, а вот ежели со мной какая беда случится… — он махнул рукой.

— Всегда вызволим.

— Знаю я…

Внизу послышались треск ломающегося дерева и крики. Тимофей оттолкнул Егорова, подбежал к обрыву и увидел, как его «Черный ворон» медленно лег на бок, а сорвавшийся с носовой части Павел, выбросив руки, головой ткнулся в песок. Тимофей схватился за грудь.

— Погубил, хамлет… Ребята! Бросай смолить! Валяйте на подмогу! — и прыгнул вниз.

За ним покатились сухопайщики и Егоров.

Тимофей подбежал к Павлу.

— Раззява!.. Сказывал же: гляди, подпорки гнилые не подсунь.

— Узнаешь их, какие они, — огрызнулся Павел. — Самые толстые выбирал.

— На сердцевину глядеть надобно. Вон, доброта какая, — Тимофей поковырял пальцем прелый обломок подпорки. — По бабьей сердечности ты мастер большой.

Тимофей лег на брюхо, пополз по песку, осматривая баркас; ласково пошлепал по осмоленным бокам и сказал:

— Просох. Время спускать на воду, а то, чего доброго, расхряпают.

— Водки купишь, Николаич, — на плечах снесем! — крикнул ему рыбак, конопативший рядом баркас.

— Две литровки ставлю.

— Мало. Прибавь еще одну.

— Ладно. Пашка! Лезь на баркас.

Тимофей подошел к баркасу, уперся спиной в накренившийся бок. На руках и шее свинцовыми прутьями вздулись жилы.

— Взяли?

— Есть, Николаич! — откликнулись рыбаки.

— Скатывай!

Баркас закачался на согнутых спинах и медленно пополз килем по круглым дрючьям, разминая и вдавливая их в песок. Он скользнул через последний дрючок и сытым, изнывающим от жажды буйволом ткнулся носом в воду. Тимофей забежал вперед, закричал:

— Не бросай! Сажай его на воду! Еще половинку прибавлю.

Под дружным нажимом плеч баркас рывком лег на волну, закачал высокой мачтой и стал круто заносить кормой. Трое ребят сели на подчалок, бросили Павлу конец веревки и на буксире повели «Черного ворона» вглубь.

— Довольно! — крикнул Тимофей, вытирая картузом мокрое лицо. — Ставь на якорь!

Павел бросил якорь и пересел на подчалок. Баркас вздыбился, загремел якорной цепью, порываясь выйти на простор.

— Как конь норовистый, железным недоуздком звякает. Ишь ты! — кивнул на баркас Егоров, выливая из сапог воду. — Тяжелый, дьявол. Чуть плечи не поломал.

Тимофей горделиво поднял голову и посмотрел на море. «Черный ворон» нырял в пенистые волны и, осыпая себя брызгами, высоко взмывал окованной грудью, норовя сорваться с якоря. Рядом с ним звонко шлепался бортами о воду двухтонный баркас, переваливался с боку на бок. Выжимая портянки и не глядя на Тимофея, Егоров как бы невзначай проговорил:

— Вот и помогли Николаичу. Всегда вызволим. Славного человека на плечах вынесем.

Тимофей зажал в кулак бороду.

— Сорочка́ я тебе дам, только языком не ляскай.

— Благодарствую.

Егоров обмотал портянкой ногу, сунул в сапог, прислушался.

— Наши ребята поют.

Тимофей не отозвался. Увидев Урина, торопливо зашагал ему навстречу. Урин тяжело шел берегом в распахнутой парусиновой винцараде и, обнажив бритую голову, водил фуражкой по лицу и шее. Приблизился к Тимофею, повалился на песок, отдышался и сказал:

— Уладил. Подгорные на собрание не пошли… К тебе идут… А за ними, пожалуй, все хлынут.

— Поглядим, как отблагодарствуют… — Тимофей поиграл колечками усов и прикусил их.

Песня становилась слышнее и вскоре выметнулась из-за обрыва пьяной разноголосицей:

— «Ворон», «Ворон» чернокрылый,«Ворон» в море нас зовет…

Наверху показалась большая толпа рыбаков, направлявшаяся вниз. Тимофей и Урин, минуя толпу, пошли вверх. Рыбаки замахали руками, двинулись наперерез.

— Тимофей Николаич! Да погоди же ты!

К нему подбежал один рыбак, дохнул в лицо водочным перегаром:

— Куда удираешь?

— На собрание.

— Да какое же собрание, когда весь хутор на берегу? — и повернулся к товарищам: — Слыхали, что Николаич сказал?

— Не пускай его, кум! — отозвались из толпы. — Пущай погуляет на нашем собрании, а потом идет в совет.

— Брюляй парус, Николаич. Не отпустим.

Тимофей хитровато посмотрел на рыбака:

— А ради чего гулянку затеваете?

— Да как же ради чего? В море скоро выходить, а кто поведет? Атамана будем выбирать.

Тимофей покачал головой:

— Нет, не пойду. Без меня обойдетесь.

— Никак нельзя, Тимофей Николаич.

— Почему?

Рыбаки переглянулись, ближе подошли. Кто-то крикнул:

— Качай атамана! — и его подхватили на руки.

В глазах Тимофея колыхнулось небо, изогнулся обрыв, потянулся вверх. Он зажмурился, обхватил руками лицо.

— Довольно! Задохнусь!

— Качай!

— Сердцем слаб, братцы!

Егоров растолкал толпу, вцепился в одного рыбака.

— Хватит! Гляди, в самом деле слаб. Случится грех, без водки и без сорочка́ останемся! — Он вырвал из рук рыбаков Тимофея, посадил на песок.

Тимофей перевел дух, поднялся.

— За честь благодарствую. Но не приму ее.