Собрание сочинений. Т. 1. Стихотворения 1939–1961 - Борис Слуцкий

ЗОЛОТО И МЫ

Я родился в железном обществе,Постепенно, нередко — ощупью,Вырабатывавшем добро,Но зато отвергавшем смолоду,Отводившем                   всякое золото(За компанию — серебро).

Вспоминается мне все чащеИ повторно важно мне:То, что пахло в Америке счастьем,Пахло смертью в нашей стране.

Да! Зеленые гимнастеркиВыгребали златые пятерки,Доставали из-под землиИ в Госбанки их волокли.Даже зубы встречались редко:Ни серьги, ничего, ни кольца,Ведь серьга означала метку —Знак отсталости и конца.

Мы учили слова отборныеПро общественные уборные,Про сортиры, что будут блистать,Потому что все злато мираНа отделку пойдет сортира,На его красоту и стать.

Доживают любые деньгиНе века — деньки и недельки,А точней — небольшие года,Чтобы сгинуть потом навсегда.

Это мы, это мы придумали,Это в духе наших идей.Мы первейшие в мире сдунулиЗолотую пыльцу с людей.

«Деньги пахнут грозным запахом…»

Деньги пахнут грозным запахом,Важным, душным и жестоким,Доброты закатом, западом,Зла восходом и востоком.

Медь, и серебро, и бронзаПахнут попросту металлом,А бумажки пахнут грозно —Пахнут палачом усталым.

Вот пришел палач с работы,Взял пижаму, снял рубашку.У рубашки — запах пота,Словно у большой бумажки.

Дети! Вы шуметь не смейте!Спит и дышит мастер трупный,У дыханья — запах смерти,Словно у бумажки крупной.

В ШЕСТЬ ЧАСОВ УТРА ПОСЛЕ ВОЙНЫ

Убили самых смелых, самых лучших,А тихие и слабые — спаслись.По проволоке, ржавой и колючей,Сползает плющ, карабкается ввысь.Кукушка от зари и до зариКукует годы командиру взводаИ в первый раз за все четыре годаНе лжет ему, а правду говорит.

Победу я отпраздновал вчера.И вот сегодня, в шесть часов утраПосле победы и всего почета —Пылает солнце, не жалея сил.Над сорока мильонами могилВосходит солнце,                           не знающее счета.

СОЛДАТ И ДОРОГА

Если солдат пройдет по дороге —Он изобьет усталые ноги.Это касается только его.Ей-то, дороге — всего ничего!

Если пройдет по дороге армия,Скажем, гвардейская или ударная,Грейдер колеса своротят так,Словно скулу своротил кулак.

Я был солдатом и был дорогой:Подчас сапогами булыжник трогал,Бывало, сам лежал под ногами,Пинаемый теми же сапогами.

И мне казалось в обоих случаях,Что для солдата с дорогой — лучшее,Чтоб солдат с дороги — сошел,Три метра тени вблизи нашел,Выключил бы мотор у танка,Присел, перемотал портянки…

Война несвойственна человеку.Дороге — совсем не к лицу война.И если топчет дорогу-калекуСолдат, измотанный до края, до дна,Значит, есть на это причина,Причина, весомая, что кирпичина.

Значит, дорога ведет к его дому,К родному порогу дорога ведет,И он не даст солдату чужомуШагать по дороге взад-вперед.

1942

Не естся хлеб, и песни не поются.душе, во рту, в глазах — одна тоска.Все кажется — знамена революцииБез ветерка срываются с древка.Сентябрь. И немцы лезут к Сталинграду.А я сижу под Ржевом и ропщуНа все. И сердце ничему не радо —Ни ордену, ни вёдру, ни борщу.Через передовую — тишина.Наверно, немец спит после обеда.А я жую остылый ком пшенаИ стыдно есть — задаром, без победы.

«Я был учеником у Маяковского…»

Я был учеником у МаяковскогоНе потому, что краски растирал,А потому, что среди ржанья конскогоЯ человечьим голосом орал.Не потому, что сиживал на парте я,Копируя манеры, рост и пыл,А потому, что в сорок третьем в партиюИ в сорок первом в армию вступил.

СОЛДАТСКИЕ РАЗГОВОРЫ

Солдаты говорят о бомбах.И об осколочном железе.Они не говорят о смерти:Она им в голову не лезет.

Солдаты вспоминают хату.Во сне трясут жену как грушу.А родину — не вспоминают:Она и так вонзилась в душу.

ДОРОГА

Сорокаградусный мороз.Пайковый спирт давно замерз,И сорок два законных граммаНам выдают сухим пайком.Обледенелым языкомТолку его во рту                              упрямо.

Вокруг Можайска — ни избы:Печей нелепые столбыИ обгорелые деревья.

Все — сожжено.В снегу по грудьИдем.Вдали горят деревни:Враги нам освещают путь.

Ночных пожаров полукругБагровит Север, Запад, Юг,Зато дорогу освещает.С тех пор и до сих пор                                       онаПожаром тем освещена:Он в этих строчках догорает.

ПЕРЕД ВЕЩАНИЕМ

Вот съехал странный грузовикНа вздрогнувшую передовую.Свою осанку трудовуюОн в боевых местах воздвиг.

Передовая смущенаЕго трубой и ящиком.Еще не видела онаТаких машин образчика.

К шоферу подошел солдатИ вежливо спросил шофера:— Что ваши люди здесь хотят?Уедут скоро? Иль нескоро?

Но, обрывая их беседу,Вдруг          рявкнула                            труба,От правого до левого соседаВсю тишину дробя, рубя, губя.

Она сперва, как лектор, кашлянула,Потом запела, как артист,В азарте рвения дурашливогоЗашедший к смерти — погостить.

У нас была одна пластинка —Прелестный вальс «Родной Дунай».Бывало, техник спросит тихо:«Давать Дунай?» — «Дунай? Давай!»

И — километра три — но фронту,И — километров пять — впередСолдат, зольдатов, взводы, ротыПластинка за душу берет.

У немцев души перепрели,Но вальс имел такие трели,Что мог и это превозмочь…

И музыка венчала ночьСвоей блистательной короной —Всей лирикой непокоренной,Всем тем, о чем мы видим сны,Всем тем, что было до войны.

Ах, немцы, сукины сыны!Чего им, спрашивается, надо?И кто их, спрашивается, звал?

На ползвучании руладыЯ вальс          «Родной Дунай»                                         прервал.

ЗЕМЛЯНКА

Вечерами              в полумраке каторжномНа душе последняя печаль.Офицеры вынимают карточки,Мечут на топчан.

Высыхают глотки от желания,И невест своих                    до самого утра

Мальчики                  мужским воспоминанием —В первый раз!

Разговором горлышки полощут,Какие они —                 говорят.Видимо —              горячие на ощупь,Розовые на взгляд.

Если нам                     из этого страданияВ рай побед положено убыть —Мы не будем добрыми с Германией!Мы не сможем быть.

В ГЕРМАНИИ

Слепые продавцы открытокБлиз кирхи, на углу сидят,Они торгуют не в убыток:Прохожий немец кинет взгляд,«Цветок» или «Котенка» схватит,Кредиткой мятою заплатит,Сам сдачи мелочью возьмет,Кивнет и, честный, прочь идет.

О, честность, честность без предела!О ней, наверное, хотелаАвторитетно прокричатьПред тем как в печь ее стащили,Моя слепая бабка Циля,Детей четырнадцати мать.

«Не безымя́нный, а безы́менный…»