25 дней и ночей в осаждённом танке - Виталий Елисеев

С утра, по указанию Кравченко, Ерошкин закреплял в танке орудие. Работать в тесной башне было неудобно. К тому же сверху, через открытый башенный люк на голову лил дождь. Пришлось его закрыть и работать в полутьме при свете переносной лампы.

В полукилометре в долине шел бой. Он то затихал, то разгорался с новой силой. Отзвуки от разрывов снарядов проникали сквозь броню внутрь танка. Как не старался, работа не ладилась. Время от времени прислушивался к тому, что происходило на поле боя. На передовой, где идёт бой, откуда доносятся орудийные раскаты, гибнут люди, трудно избавится от мысли о мести. В мыслях он был там, в долине, вместе с другими экипажами, а не здесь, на СПАМ.

– Как там у них? – переживал Ерошкин. Ему не потребовалось призывать на помощь воображение, чтобы представить, что там происходит. На собственном печальном опыте знал, танк на маленьком пятачке среди гор – хорошая мишень для артиллерии противника.

Время, по его ощущению, тянулось слишком медленно. По доносившимся до него орудийным раскатам, бой то затихал, то разгорался с новой силой. Постепенно стрельба стала стихать. Только одиночные разрывы снарядов время от времени нарушали наступившую тишину, а вскоре прекратились и они.

В то время, как лязгая гусеницами, танки возвращались с поля боя на исходную позицию, в Берлин, согласно приказу, Штраубе была послана шифровка о застрявшем возле передовой модернизированном танке Т-34.

Поступил приказ захватить его.

***

Ерошкин плохо представлял, сколько было времени. Часов у него не было, а танковые не работали. По ощущению голода наступил обед. Время было с котелком идти на полковую кухню. Он даже почувствовал запах, исходящий оттуда. Но это было ни что иное, как обманчивое чувство голода. Он опустился на днище танка за котелком.

Громкий стук снаружи по корпусу заставил его открыть башенный люк и высунуться из него. На гусенице стоял посыльный.

– Ерошкин, еле тебя нашел! Срочно к зампотеху!

– Не знаешь зачем?

– Не знаю! Не мое это дело! Велено срочно! Ты, давай, быстрей собирайся, зампотех ждать не любит! – отрубил посыльный. – Мне надо ещё старшину Будаева разыскать!

Собрав инструменты, закрыл башенный люк, доложил лейтенанту Кравченко о том, что его вызывает зампотех. Возле летучки доложил дежурному, что сержант Ерошкин прибыл.

– Подожди старшину Будаева. Велено вдвоем, – ответил дежурный.

Под деревом, где меньше ощущался дождь, Ерошкин задумался. Зачем их вызвал зампотех? Он перебрал одно, другое. Все мысли, которые приходили в голову, сводились к одному. Комплектуется экипаж еще для одного тягача. Почему для тягача? Объяснение у него было одно. Раз вызвал зампотех, только у него тягач. Ничего другого, более разумного, как ему тогда казалось, он придумать не смог.

Вскоре прибежал, забыв о больной ноге, Будаев и посыльный.

Очистив сапоги от налипшей на них грязи, вдвоём поднялись по откидывающейся лестнице в летучку. Будаев, как старший по званию, доложил зампотеху о прибытии.

Окинув их взглядом, словно прицеливаясь, зампотех скомандовал: «вольно», добавив, «товарищи».

Перед ним стояли два невысоких щуплых танкиста.

– Можно ли на них положиться? – проскочила у него тревожная мысль. Он бы вызвал других, но не было у него сейчас такой возможности.

Ерошкин перехватил взгляд. Ему показалось, что зампотех в чем-то в них сомневается. В душе стало обидно за себя и Будаева.

– Времени у меня в обрез. Буду краток, – предупредил Антонов. – На отбитой у неприятеля территории в 50—100 метрах от их передовой, находится «тринадцатый». Радиосвязи с ним нет. Что с танком и экипажем неизвестно.

Ваша задача, – продолжил он, – не выдавая себя противнику, оказать помощь экипажу, исправить повреждения и отвести танк своим ходом от передовой. Не получится, остаетесь огневой точкой и готовите танк к эвакуации. Ночью придут к вам разведчики. Всё, что необходимо для ремонта, они принесут. Сухой паек возьмете на два дня. Выходите сейчас, пока затишье.

Антонов на листе бумаги нарисовал обстановку и пояснил, где находится танк.

– Перед этим уточните у разведчиков, как безопаснее пройти к плотине. До неё вас будут сопровождать два автоматчика, после чего они возвратятся. Все ясно?»

– Так точно, товарищ майор! – ответил Будаев.

– Выполняйте! – отдал приказ Антонов.

От зампотеха Будаев и Ерошкин пошли к разведчикам. Под ногами громко и неприятно чавкала грязь, густо налипая тяжелым грузом на сапоги, сковывая движение.

– Ерошкин, ты так не торопись. Я за тобой не поспеваю. Нога у меня после ранения теперь не та. Словно бы деревянная, не гнется, и словно бы живая, ломит, – философски объяснил Будаев. В жизни он был чуточку им.

Ерошкин остановился, поджидая Будаева. Какое-то время шли молча. Первым нарушил молчание Ерошкин.

– Что здесь в Закарпатье за проклятущая погода. Поливает подряд какой уж день. Вон как все небо заволокло тучами, просвета не видать. Откуда только столько воды в них берется? То ли у нас весна на Волге! Вот это весна! Красотища! – размечтался Ерошкин. – Я там плавал на буксире.

Он хотел ещё что-то рассказать о своей красавице Волге, но Будаев возвратил его ближе к земным делам.

– Семья-то есть? – задал он самый сокровенный для солдата вопрос, вспомнив о своей семье, которой пришлось пережить оккупацию. Где-то она сейчас? С начала войны он не имел от них никаких известий.

– Не успел обзавестись. Проклятая война всему виной, можно сказать, из постели меня вытащила, – с горечью ответил Ерошкин.

– Она многим карты перемешала, всем столько горя принесла, что его с лихвой хватит и детям, и внукам нашим, – проговорил Будаев.

Ерошкин не поддержал разговор. Шли молча. Каждый думал о своем, сокровенном. Вопрос Будаева вызвал у него поток воспоминаний. О том, как плавал матросом на буксире, как приплывали они в Астрахань за грузом. А на причале его ждала Татьяна, красивая, в легком, развевающемся на ветру платьице, такая манящая. Они шли к ней. Там он оставался до утра. В августе, когда поспеет урожай, договорились о свадьбе. С тоской вспоминал он о том замечательном времени и с горечью о несостоявшейся свадьбе.

Будаев вернул его в реальный мир, оборвав воспоминания.

– Ты лейтенанта Краснопеева знаешь? – неожиданно спросил он, вспомнив, как несколько дней тому назад, проходя мимо стоящего на СПАМ-е танка, его окликнули.

– Дядя Будай, помоги!

Он помог опустить через люк механика-водителя внутрь танка тяжелые аккумуляторы. Пока механик-водитель подсоединял их, они переговорили.

– Знаю его. По рассказам, хороший командир, хоть и молодой, – ответил Ерошкин.

– К нам в полк он был направлен после танкового училища, кажись, сразу после Прута, – предположил Будаев. Он первым не хотел начинать разговор о возможной гибели экипажа и под разными предлогами оттягивал его. О том, что экипаж погиб в этом бою, у него не было сомнений, но не мог он раньше времени хоронить их. Еще теплилась слабая надежда, что они живы и все обойдется.

– Он с нами Прут форсировал, – уточнил Ерошкин. – Видать погиб, а то бы с чего нас зампотех послал к ним. Разве возле передовой жив останешься, если танк встал. Помнишь, как экипаж Семенова погиб. Та же ситуация.

– Сколько людей за время войны прошло через наш полк, сколько осталось лежать в земле, разве всех упомнишь, – Будаев не договорил. Боль о погибших сдавила горло. Молчал и Ерошкин. Какое-то время опять шли молча.

Глава 9. А если противник перетащит танк к себе?

Громко лязгая гусеницами, прогромыхал танк командира полка. На небольшой площадке остановился. Из башни на землю неуклюже спустился Соколов и усталой походкой направился к летучке, в которой размещался штаб полка.

В нем с трудом можно было узнать прежнего гвардии полковника Соколова. После форсирования реки Прут он осунулся, почернел от нечеловеческой нагрузки. Днем многократные изматывающие безуспешные бои, топтание на одном и том же месте. Потери. Ночью на СПАМ контролировал ремонт техники.

Топорщащая на нем кирзовая куртка выдавала худобу. В летучке, расстегнув её, стащил с головы шлем, запустил обе пятерни в волосы, слипшиеся на лбу и устало плюхнулся на откинутую от борта скамейку. В последнее время так бывало всякий раз после боя. Ничего не хотелось ни видеть, ни слышать. Охватили безразличие, апатия. Требовалось, хотя бы на несколько минут, забыть все, расслабиться, полежать с закрытыми глазами, вытянув ноги, которые в танке затекли в согнутом положении.

Всего о нескольких минутах отдыха, о которых он мог только мечтать, их у него не было.

Сквозь стенку летучки послышался шум моторов приближающихся танков командиров рот. Возле летучки стих.

Усилием воли заставил себя быстро подняться, привести в порядок и сесть за стол. Сейчас это был подтянутый, решительный, совсем другой человек, не такой, каким был несколько минут назад.