Дьявол и паж - Джоржет Хейер

— Естественно. Разве меня не прозвали Дьяволом? — По лицу его милости скользнула озорная улыбка, глаза весело блеснули.

— Надеюсь, небеса не допустят, чтобы Сен-Вир оказался в твоей власти! Похоже тот, кто назвал тебя Дьяволом, был прав!

— Всецело прав, мой бедный Хью.

— А кузен Сен-Вира осведомлен об этой давней истории?

— Арман? Об этом не знает никто кроме тебя, меня и Сен-Вира. Разумеется, Арман может догадываться.

— И тем не менее ты с ним дружишь.

— О, ненависть Армана к благородному Анри куда сильнее моей невинной страсти.

Хью невольно улыбнулся.

— Похоже, вы устроили небольшое состязание.

— Ничего подобного. Я бы сказал, что Арман питает физиологическое отвращение к своему братцу. В отличие от меня, ему нравится ненавидеть.

— Полагаю, Арман продал бы душу за титул графа де Сен-Вира.

— А граф де Сен-Вир, — спокойно добавил Эйвон, — продал бы душу, чтобы этот титул не достался Арману.

— Да уж, их родственные чувства общеизвестны. В свое время ходил слух, что потому-то Анри де Сен-Вир и женился. В излишней привязанности к жене его упрекнуть трудно!

— Согласен, — Эйвон загадочно усмехнулся.

— Что ж, — продолжал Хью, — надежды Армана заполучить титул рухнули, когда мадам подарила Сен-Виру сына!

— Ты истинный кладезь премудрости, друг мой.

— Значит, Сен-Вир восторжествовал!

— Значит, так, — учтиво согласился его милость, и по его лицу снова скользнула странная улыбка.

Глава IV

Дьявол продолжает знакомиться с юным пажом

Для Леона дни летели быстро, каждый последующий приносил новые впечатления. Ничего подобного он в жизни не видел. Новая обстановка ослепляла мальчика, дурманила голову. Из грязной и убогой таверны он внезапно перенесся в атмосферу вызывающей роскоши. В одночасье в его жизнь ворвались нежнейшие шелка, изысканнейшие яства, блеск бриллиантов и сияние ярких огней. Ему улыбались дамы в роскошных платьях, источавших неуловимый аромат; величественные господа в напудренных париках удостаивали его взглядом. Даже Монсеньор порой заговаривал с ним.

Высший свет Парижа привык к мальчику куда быстрее, чем сам Леон приспособился к новой жизни. Уже через несколько дней дамы и господа перестали глазеть на юного пажа, когда он входил следом за герцогом Эйвоном; но Леон по-прежнему изумленно таращился на все вокруг.

К немалому удивлению челяди его милости, мальчик боготворил герцога. И ничто не могло подорвать доверия юного пажа к его Монсеньору; если же кто-нибудь из лакеев осмеливался в неподобающем тоне отозваться о герцоге, Леон в слепой ярости тотчас набрасывался на наглеца. Поскольку герцог строго-настрого запретил трогать пажа без его распоряжения, лакеи в присутствии Леона предпочитали помалкивать. Впрочем, справедливости ради следует признать, боялись они не столько своего господина, сколько его юного подопечного. Вспышки гнева, которым был подвержен медноволосый отрок, не поддавались описанию. За нож он хватался по ничтожнейшему поводу. Гастон, камердинер его милости, почитал столь горячую привязанность по меньшей мере неразумной. По мнению этого достойного господина, всякий добрый христианин ужаснется тому, как герцог пренебрегает приличиями. Гастон не раз пытался внушить пажу, что долг всякого уважающего себя слуги ненавидеть герцога. Особенно он любил публичные лекции в присутствии всей челяди.

— Mon petite[20], — восклицал этот ревностный поборник добродетели, прохаживаясь по кухне, — это же нелепо! Même[21], возмутительно! Это против всяких правил! Вот что я тебе скажу, мой юный друг: наш герцог вовсе не человек! Иные называют его дьяволом, и, mon Dieu[22], у них есть на то причины!

— Я никогда не видел дьявола, — задумчиво возразил Леон, сидя на высоком табурете напротив добрейшего Гастона, воздевшего перст к небесам, — но не думаю, что Монсеньор похож на него. — Он помолчал. — А если он и похож на дьявола, то я тоже хотел бы походить на дьявола. Мой брат вечно твердил, что я дьявольское отродье.

— О боже! — потрясенно вскричала необъятная мадам Дюбуа, исполнявшая обязанности экономки.

— Верно, характер у мальчишки дьявольский! — хихикнул Грегори, ливрейный лакей.

— Нечестивцы! — гремел Гастон. — Наш герцог — жестокое чудовище, а не человек! И кто знает его лучше меня? Говорю вам, moi qui vous parle, если бы он просто гневался, все было бы прекрасно. Если бы он швырял зеркала и вазы в мою многострадальную голову, я бы ничего не имел против! О, все благородные господа поступают именно так! Но его милость… Нет, он не швыряет в меня зеркалами и фарфором, голос его тих, глаза прикрыты, на лице гуляет улыбочка… О, меня каждый раз пробирает дрожь… — И словно в подтверждении этих слов массивное тело Гастона затряслось мелкой дрожью. Гром аплодисментов раздался под высоким потолком кухни — челядь по достоинству оценила речь своего предводителя. Гастон расплылся в довольной улыбке и, дождавшись, когда его телеса успокоятся, продолжал: — А ты, petit, ответь, хоть раз поговорил он с тобой как с человеком?! Нет! Его милость разговаривает так, словно ты не добрый христианин, а безродный пес! И ты восхищаешься этим исчадием ада?! Невероятно, непостижимо, необъяснимо! — И Гастон затрясся в новом приступе конвульсий.

— Я и есть его пес. Он добр ко мне, и я его люблю, — твердо сказал Леон.

— Добр?! Мадам, вы слышали? — взвизгнул Гастон, обращаясь к экономке, которая исторгла осуждающий вздох.

— Он еще очень молод! — томно прошептала почтенная дама.

— Вот что я тебе скажу, малыш! — Гастон выпучил глаза. — Как ты думаешь, что поделывал его милость три года назад? Взгляни на этот дом! Во всем Париже не сыскать более роскошного особняка! Eh bien! Я служу у его милости без малого тридцать лет, так что можешь мне поверить. Три года назад наш герцог был беден как церковная мышь! В его карманах завывал ветер, шурша закладными и долговыми расписками. И что же? Думаешь, мы имели привычку экономить? Ну нет, наш герцог швырялся деньгами направо и налево. Я-то знаю, что говорю. В один прекрасный день его милость отправился в Вену и засел там в одном из игорных клубов. И разумеется, проигрался в пух и прах. Но нашего господина такая мелочь ничуть не взволновала. Он шутил, улыбался и бочками поглощал бургундское. И тут в Вене появляется молодой дворянин, очень богатый и очень веселый. Он садится играть с его милостью. Проигрывает, предлагает повысить ставки, наш герцог, разумеется, соглашается. А как бы вы поступили на его месте? Молодой дворянин снова проигрывает. И так продолжается до тех пор, пока — раз! Все кончено! Состояние перешло из рук в руки. Бедный юноша разорен — absolutement[23]! Герцог удаляется. Он улыбается — ох уж эта его улыбка! В тот же день несчастный молодой человек дерется на дуэли и намеренно стреляет мимо! Он разорен и потому выбрал смерть! А герцог, — Гастон красноречиво всплеснул руками, — герцог возвращается в Париж и покупает этот дом!

— Ах! — вздохнула экономка и покачала головой.

Леон вздернул подбородок.

— Ну и что?! Монсеньор всегда играет честно. Этот ваш юноша просто глупец. Вот и все!

— Mon Dieu, до чего ж ты противный мальчишка! Отродясь не встречал таких вредных юнцов. Я мог бы много еще чего порассказать о нашем господине. Если бы ты знал, скольких женщин он погубил! Если бы ты знал…

— Месье Гастон! — Мадам Дюбуа протестующе воздела пухлые ручки. — При мне?

— Прошу прощения, мадам. Но я же ничего не сказал. Но я мог бы, видит бог, мог бы!

— Думаю, — задумчиво пробормотал Леон, — все мужчины так поступают.

— Fi donc![24] — возмущенно вскричала экономка. — Такой юный, и туда же!

Леон решил оставить без внимания это замечание.

— Думаю, виноваты женщины, а не мужчины, — глубокомысленно заметил он.

— Ты же еще совсем ребенок! — в ужасе взвизгнула мадам Дюбуа. — Что ты можешь в этом смыслить, глупое дитя?

Леон раздраженно дернул плечом.

— Я не дитя!

Добрейший Гастон нахмурился, явно собираясь разразиться очередным монологом, но его опередил прыщавый Грегори.

— Скажи, Леон, ты сегодня должен сопровождать его милость?

— Я всегда его сопровождаю.

— Бедный ребенок! — простонала мадам Дюбуа, извлекая из рукава носовой платок невообразимой расцветки.

Леон упрямо тряхнул медноволосой головой.

— А мне нравится сопровождать его милость!

— Ничуть не сомневаюсь, бедное дитя. Но брать ребенка к Вассо и Торквийе — voyons, c'est peu convenable![25]

Синие глаза Леона озорно сверкнули.

— Прошлым вечером мы с Монсеньором посетили Мезон-Шурваль.

— Что?! — Мадам Дюбуа едва не упала со стула. — Это переходит все границы!

— А вы там бывали, мадам?