Самая настоящая любовь. Пьесы для больших и малых - Алексей Слаповский

Взвязг музыки. Затемнение.

II

6

ГРАМКО, ГРАМСКОЙ, ГРАМОВЕЦКИЙ, ИРИНА, ЭЛИНА, АЛИНА, МАТЬ, ГРАМОВ.

Печальное поминальное застолье.

ГРАМСКОЙ. Я знал его много лет. И должен сказать, что знал только с хорошей стороны. Конечно, диалектика учит, что в каждом человеке есть и хорошие стороны, и плохие стороны. Это еще Лев Толстой открыл. Но, повторяю, я знал его только с хорошей стороны. Почему? Потому что каждый сам выбирает, какой стороной ему обращаться к людям. Взять, к примеру, меня. У меня тоже есть плохие стороны. Но я понимаю, что если я повернусь к людям плохой стороной, то и они повернутся ко мне плохой стороной. А если я повернусь к ним хорошей стороной, то и они повернутся ко мне хорошей стороной. Он всегда был повернут ко мне хорошей стороной, будучи при этом разносторонним человеком. Только теперь становится ясен масштаб его личности. Только теперь становится ясно, что такие люди – золотой фонд нации и государства. С горечью предлагаю я всем выпить этот горький напиток прощанья. Прощай, друг, и прости.

Пьют. Пауза.

ГРАМКО. Полностью согласен… с вами…

ГРАМСКОЙ. Брось, мы давние друзья, чего это ты?

ГРАМКО. Да. Конечно. С тобой. Я согласен с тобой. Это был человек! Он всегда мог прийти на помощь! До самого конца он помогал людям.

ИРИНА. Пример!

ГРАМКО. Что?

ИРИНА. Приведи пример. Конкретно.

ГРАМКО. Это очень легко сделать… Незадолго до гибели он… У меня сложилась ситуация… Довольно сложная… И он первый пришел не помощь.

ИРИНА. Какая ситуация? В чем заключалась помощь?

ЭЛИНА (ей). Мне кажется, до вас еще не дошло, что он умер. Вы тут… Вы тут будто на диспуте каком-то.

ИРИНА. Я вообще не хотела приходить. Похороны, поминки, это глупо. Это условности. (Грамко.) Ты сядь. Мы поняли, что тебе жаль, что он умер, потому что он тебе помогал, а теперь не будет помогать.

ГРАМКО. Нельзя так… Даже если бы он не помогал мне лично, я бы все равно… Я все равно сожалел бы.

ИРИНА. Почему?

ГРАМКО. Потому что он был мой друг.

ИРИНА. Неправда. Он был откровенным со мной. Он говорил, что ты появлялся только тогда, когда он тебе был нужен. Какая же это дружба?

ГРАМСКОЙ. Не будем в такой момент ссориться. Пусть он появлялся только тогда, когда наш усопший друг был ему нужен. Но ведь к нему он шел, а не к кому-то еще. Это лишнее доказательство высоких человеческих качеств нашего ушедшего друга.

ИРИНА. Я никогда не бываю на похоронах. Это надгробное краснобайство, фиглярство… Необходимость делать постное лицо… Противно.

АЛИНА. Это делается не только для… для ушедшего. Это для тех, кто его любил. А вы, если не хотели, не приходили бы, не портили бы людям праздник… То есть… Я от волнения, я хотела сказать…

ИРИНА. Я и не собиралась приходить. Но подумала: пусть здесь будет хоть один человек, который радуется за него. Праздник – это вы не случайно оговорились. И решила пойти.

ГРАМОВЕЦКИЙ. Ты верующая? Убежденная христианка? Ему лучше, чем нам, да?

ИРИНА. А потом подумала, что тут будут люди, которым мое присутствие может быть неприятно. И решила не ходить.

ЭЛИНА. Насчет неприятно, это в самую точку!

ИРИНА. Но после этого сказала себе: смерть примиряет. И пусть это будет для кого-то шансом заключить мир с другими, в том числе и со мной. И решила пойти. Но потом подумала, что если кто хочет, он этот шанс найдет в любое другое время. И решила не идти… Но потом подумала, что душа его, которая еще здесь, захочет напоследок увидеть все. И решила пойти.

ГРАМОВЕЦКИЙ. Ага, все-таки верующая! Верующая? А?

ИРИНА. Но потом подумала, что с высоких высот его душа, пусть не сейчас, а позже, увидит тех, кого захочет. И решила…

ЭЛИНА. А почему ты решила, что он, то есть его душа, захочет увидеть именно тебя? Вы извините, я интеллигентная женщина, это всем известно, но если эта блядь не замолчит, я ей всю морду разобью! Приперлась, чтобы сложность и оригинальность своей натуры показать? Дура тщеславная!

ИРИНА. Сама дура.

ГРАМКО. Женщины, ну зачем?!.. Успокойтесь!

ЭЛИНА. Не успокоюсь! Никто из вас по-настоящему не чувствует, что он умер! Что он был для вас? Слова? Поступки? А для меня он был – всё! Как вам объяснить… Вот когда мы с ним поженились, мы кошечку завели. Обычная серая кошечка, на лбу белое пятнышко. Два годика ей было – и ее задавило машиной. Мы очень переживали. Сидим вечером, пьем чай, вдруг он скажет: а помнишь, как Муся носом в кактус – и чихала? И мы вспоминали, как она чихала, мы вспоминали ее глаза, ее пятнышко на лбу, и становилось больно: как же так? – вот была она живая – и вот ее нет? Обидно! Жалко! Нет, вы не поймете. У него была родинка на левом плече. Теплая живая родинка на теплом живом плече… И я не могу понять, где это? Куда это? Неужели я не дотронусь, не увижу? Да ладно, обошлась бы, не я, так другая, не в этом суть! Главное – не могу понять! Что это? Был теплый и живой – и теперь никогда… Никогда! Я с ума сойду, объясните мне, как это бывает и почему это возможно: глаза, руки, голос – живое, теплое – вдруг превращается в ничто! В ничто! Мы говорим о том, чего нет! Это страшно…

ГРАМСКОЙ. Элиночка, ты не права. Что значит – ничто? В силу элементарного закона сохранения энергии и материи, учитывая также религиозные постулаты о бессмертии души…

ЭЛИНА. Помолчи! Почему ты не умер? Почему он? Кто все это решает? Объясните мне – или я сойду с ума!.. Извините… Давайте помолчим… Извините… Кушайте, пожалуйста, пейте… Это его мама приготовила. Она прилегла, извините ее…

Длинная пауза. Наконец встает Грамовецкий.

ГРАМОВЕЦКИЙ. О мертвых или хорошо, или ничего. Поэтому я ничего не хотел говорить. В самом деле, кто был усопший по высшему счету? Обычный российский полуинтеллигент.

ГРАМСКОЙ. В другой раз не мог об этом порассуждать?

ГРАМОВЕЦКИЙ. Обычный российский полуинтеллигент. Пьянствовал, философствовал. Семью не обеспечил, любовницу не осчастливил, теорему Ферма не доказал. В общем, такой же средний тип, как я. Следовательно, хвалить усопшего – хвалить самого себя, а это нескромно! (Коротко рассмеялся.) Я думаю, он оценил бы эти слова, он и сам был порядочный ерник, на похоронах Грумова анекдоты мне на ухо рассказывал, чтобы рассмешить… Я завидую ему. Он умер, зато не увидит, как все рушится, как огонь и вода покрывают город, как гибнут его дети! А нам все это предстоит увидеть. Но нельзя заранее опускать руки! Я уже действую, я уже провожу расследование по факту его гибели. Это ведь убийство, причем политическое. Многие знали, что он уезжает. И испугались: вдруг он откроет кое-кому глаза на происходящие здесь безобразия! Это политическое заказное убийство! В сущности, это меня должны были убить. В меня уже стреляли, наезжали машиной, ежедневно подбрасывают анонимные письма с угрозами. Если бы не моя связь с серьезной бандитской группировкой, вы бы давно меня похоронили. Ничего, недолго ждать, я чувствую, что буду следующим! Пью, друг, за твою гибель – и за свою!

Пьет. Остальные воздерживаются.

ГРАМСКОЙ. Про связь с бандитами – ты серьезно?

ГРАМОВЕЦКИЙ. А сам ты, что ли, не связан с ними?

ГРАМСКОЙ. Я имею отношение к этому явлению только лишь в силу того, что по долгу службы это явление преследую и вынужден входить в контакт с некоторыми его представителями, которые хоть и на подозрении, но с юридической точки зрения пока являются легальными гражданами, юридическими лицами, следовательно, как тоже юридическое лицо, я не имею права…

ГРАМОВЕЦКИЙ. Молчи, бандит!

ГРАМКО. Ради бога! Будто говорить больше не о чем! Я вот недавно был в театре…

ГРАМСКОЙ. Он бандитом меня назвал! А где доказательства? За клевету и под суд можно угодить, между прочим!

ГРАМОВЕЦКИЙ. С удовольствием! И я на суде наконец скажу о тебе все, что знаю!

ГРАМСКОЙ. Да что ты знаешь?

ГРАМОВЕЦКИЙ. Все!

ГРАМСКОЙ. Что именно? Конкретно!

ГРАМКО. Ребята, бросьте! Вы же друзья, нехорошо так. Кто-то, возможно, бандит. Я говорю – возможно. Сегодня он бандит, завтра убит, извините за рифму. Или сидит в тюрьме. Или пока разгуливает на свободе. Все преходяще. А вот дружба – вечная категория. Разве не так?

АЛИНА. О чем вы говорите? Надо о нем! Извините… Можно мне сказать?… Восемь лет я… я знала… его… И все восемь лет… Сейчас такой момент, что мне не страшно и не стыдно… Восемь лет я собиралась признаться ему, что люблю его. И не успела. Он ушел и никогда не узнает. Я виновата. Мы все виноваты перед ним. Он собирался уехать, он приходил ко всем, и никто не догадался протянуть ему руку помощи. Никто! Ведь он не уезжать собирался, он чувствовал, что погибнет! Он просил каждого: помоги мне, спаси меня! Никто не спас, никто не помог!

ГРАМСКОЙ. Вы не правы. Если бы он действительно высказал просьбу…

ГРАМОВЕЦКИЙ. Молчи! Она права. (Грамко.) И ты прав. Мы друзья. Нужно держаться друг друга, ибо только здесь, в провинции должен возродиться великий дух великой России! А что мы делаем? Мы топим друг друга! Подсиживаем! Грыземся! Я первый глотку перерву тому, кто перейдет мне дорогу! Это хорошо? Это гнусно! Мы отторгаем лучшее и самое талантливое, и лучшие люди или подыхают, или уезжают, оставляя наш город на разграбление и поношение бездарям, продажным чиновникам, двуличным журналистам, бандитам, а главное – той серой безликой массе…