Заложники (Рассказы) - Евгений Шкловский

Но так было только поначалу. Дальше уже серьезнее - журналы, вырезки из газет, книги, машинописные, мятые-перемятые, со следами многих пальцев тексты... Все это штудировалось тщательнейшим образом, с выписками, конспектами, а иногда даже переписывалось от руки, затем складывалось в папку, сортировалось помногу раз, и сколько раз он заставал Нику кружащей над разложенными на кровати, на столе, на полу материалами, словно она хотела вобрать все разом в себя, впитать, растворить.

То, впрочем, была подготовка, теория, робкие, нерешительные, колеблющиеся подступы к практике: йога, промывание чакры, медитации, трансцедентальные и прочие, контакт с космосом, телепатия, астрология, гипноз, полтергейст... Еще шаг, шутил, и она займется алхимией, что было не так уж неправдоподобно. Она теперь знала все о своем и его гороскопе, сама пыталась вычислять положение планет в тот или иной день, чтобы, говорила, предвидеть и знать, как себя вести, она и его наставляла, довольно настойчиво требуя подчинения.

Иногда она протягивала ему руку ладонью вверх - чувствуешь? Ладонь была горячей даже на расстоянии - что правда, то правда. От нее исходило. Ага, торжествовала Ника, это энергия, которая идет ко мне из космоса, она научилась ее принимать. Ника вскидывала руки над головой, закрывала глаза, и лицо ее становилось рассеянно-сосредоточенным: вот эта чакра должна быть обязательно открытой, все чакры должны быть обязательно открыты, для связи, мы все закрыты, закупорены как бутылки, в нас ничему не проникнуть, а потом еще жалуемся, что здоровья нет. Конечно, нет, откуда ему быть? Мы собой не умеем управлять, мы настоящих законов не знаем, которые еще в древности были известны. А все потому, что люди были едины с природой. Мы же предпочли трехмерное пространство, проповедовала она, про другие же и знать не хотим. Почему?

Он тоже задумывался: и впрямь - почему?

Какие-то лекции она посещала, практические занятия, вечерами пропадала, а потом трудно поднималась на работу, невыспавшаяся, двигалась как сомнамбула, натыкаясь на вещи. Кому это все было нужно? Они не совпадали: когда она начинала рассказывать, быстро впадая в эйфорию (глаза загорались): аура, выходы в астрал, Каббала, Аркан-Таро и тому подобное, - ему вдруг становилось невыносимо скучно и сонно, до неудержимой, обидной зевоты. Когда же он вдруг начинал расспрашивать, проявляя подозрительный (а не насмешничает ли?) интерес, она отделывалась с неохотой общими фразами, словно загораживалась. Надо сказать, не без основания. "Ну и как? Есть результаты?" - в этих вопросах таилось. Не говоря уже о - "И зачем это тебе?"

Однажды вдруг быстро взглянула на него - словно вода плеснулась. Ты знаешь, мне иногда кажется, что я... колдунья. Что я слышу и вижу... Правда, правда, у меня получается...

Что у нее получилось - так и осталось неизвестным. Получалось - и довольно, а прочее его не касалось. Но с тех пор он стал часто ловить на себе ее странный, немного исподлобья взгляд, задумчивый, то ли сосредоточенный, то ли какой, раньше у нее такого не было. И в глубине глаз как будто вспыхивали искорки, там происходило. Не очень вязался этот ее взгляд с открытостью мягко округлого, с девичьми ямочками лица - родного. Чуждое возникало в нем, тревожащее. Что она видела? И почему так смотрела?

Многое в человеке неясно, смутно, но самое таинственное - конечно, взгляд. Глаза. Не случайно в древности их считали окошечком в душу. Ничто, кажется, не связано меньше с плотью, чем глаза, всегда как бы несколько отдельно живущие на лице, самостоятельной жизнью, пусть даже в них нет того внутреннего света, который способен преобразить. Одухотворить.

Бывает, заглянешь - словно в пропасть, до головокружения, до замирания внутри. Как-то они действительно связаны с тем, что мы называем бесконечностью. Всегда в них присутствует нечто, неведомо откуда берущееся.

Он впервые задумался об этом, зацепившись о Никин странный взгляд. Споткнувшись о него. Как будто она что-то решала про себя, силилась разрешить некую задачу, связанную именно с ним. Что-нибудь случилось? Почему она на него так смотрит? И не был тотчас же услышан, настолько она была погружена.

Это-то и встревожило серьезно. Даже испугало.

Медленно, словно просыпаясь, словно возвращаясь к ближней жизни, она овладевала речью: мне кажется..., нет, мне показалось!.. Не выговорила.

А он почти обиделся. Кому будет приятно, если на него смотрят - как рентгеновскими лучами просвечивают. Крайне неуютное, неприятное чувство будто ты весь, насквозь - как на ладони. Даже в самом смутном, отдаленном, тебе неподвластном. Ощущение раздетости - прилюдной, как бывает во сне. Жутковатое.

Он и не помнил, о чем тогда думал, в ту минуту, но ощущение прозрачности запомнилось, потому что он здорово разозлился: какого, спрашивается, черта?! Что еще за эксперименты на живых людях, тем более что никто уже не властен на определенной глубине в этом многослойном потоке, который струится через каждого человека. А некоторые и вообще не властны. Никто не может отвечать за в с е мысли, а тем более за чувства. Отвечать можно только за действия, поступки, за то, что, так сказать, овеществилось, стало частью внешнего мира, а то что внутри - неподсудное, даже если грешное. И вообще кому какое дело!

Следуя за ее взглядом, и cам пытался рассмотреть, но - не видел. Только еще больше тревожился все тем же неуютным, ноющим чувством, какое бывает иногда в сильно ветреную погоду от всеобщего - ветвей, крыш, облаков смятения. Непонятно, откуда это чувство. Хочется - и пусть смотрит. В конце концов, ведь у Ники это все от желания вполне чистого - причаститься Целому, не только космосу, но всем тайным энергиям мира. Задача была вернуться в это Целое, из которого человек выпал, снова слиться с ним физически и духовно. Так он это себе уяснил - по Никиным словам. Человек обитал в среде, но и выпадал из нее. Кругом были ангелы и демоны, а человек, живя среди великих стихий, сам состоя из них, оставался между тем вне.

Пасынок. Подкидыш. Изгой.

Океан вселенской энергии исторг из себя - на пустынный, глухой берег. Необходимо было воссоединиться, обрести, но не шагом назад, а шагом вперед. Свободным духовным творчеством. Новым крещением. Новым синтезом.

Ника искала. По целому часу, а то и больше она могла оставаться в позе лотоса с устремленными на кончик носа или сведенными на переносице глазами, подолгу стоять на голове или бегать босиком по снегу. И голодала по-настоящему - сутки (по субботам), трое, а иногда и дольше. Удивляло ее упорство, прежде незаметное. Терпение, с каким она проделывала над собой эти опыты, словно кто-то невидимый вел ее. И она - на его недоуменное: как это тебе удается? - торжествующе улыбалась: ей помогают, иначе бы она, конечно, не справилась. А главное, уже есть кое-какие результаты: она ведь почти научилась летать, не так, конечно, чтобы взмахнуть руками и воспарить, не по-настоящему (хотя иногда хочется), а... во время медитации, как во сне, легко и свободно, вдруг ощущает себя парящей над землей, высоко-высоко, а внизу все маленькое-маленькое, но такое отчетливое, словно она смотрит в бинокль, словно в д р у г о м с в е т е, - фантастическое ощущение! И легкость такая необычайная, душа прямо-таки трепещет, так это замечательно!..

Как-то у Бориса разболелась голова, очень сильно, ночь накануне была плохая, почти бессонная, то ли переработал, то ли очередная магнитная буря, которые на него даже очень действовали, резь в глазах, воздуху не хватает... И таблетки не помогали, что хуже всего. Ника поднесла к его голове руки и стала ими водить вокруг, вдоль лба, затылка, вдоль висков, как бы оглаживая горячими ладонями, периодически потирая их друг о дружку - накапливая энергию. На его страдальчески-скептическую гримасу она не обращала внимания, и что поразительно - боль действительно стала медленно утихать, словно вытекала из него, подчиняясь медленным движениям ее рук, показавшимся ему в те минуты очень большими, не руками, а крыльями какой-то большой птицы. Так он и уснул, не заметив, и очнулся через несколько часов, без боли, отдохнувший. Трудно было поверить, что это благодаря ей, Нике. Выходит, она действительно уже кое-что м о г л а, что-то ей уже открылось. Невероятно было, но ведь на самом себе испытал, да еще так осязаемо, - она его, можно сказать, воскресила. Вот как...

Наверно, и он бы мог тоже, почему нет? И у него хватило бы упорства, если... В самом деле, Ника ведь предлагала ему, а он противился, уклонялся, получалось, сам себя обкрадывал. Глупо. Но с другой стороны, слишком уж много выходило внимания к себе, все эти упражнения и прочее, какая-то чрезмерная забота о себе. Странная. Не жизнь, а сплошное усилие. Никин способ существования. И когда она т а к смотрела на него, словно насквозь, словно в нем был некий экран, на котором персонально для нее демонстрировался только ей одной доступный фильм, сделанный из него, Бориса, из того, что он сам в себе не фиксировал, не улавливал, может, даже и не ведал, что такое в нем есть, в такие минуты он чувствовал себя рыбкой в аквариуме, а ее - в какой-то другом измерении, потому что, находясь рядом, так смотреть нельзя. Как будто она знала про него больше, чем он сам. Но что, собственно, она могла такого знать?